— Помни, после седьмого угла есть западня.
Перед нами, на одном уровне с кирпичной дорожкой, была вправлена дубовая доска на сажень длины и во всю ширину прохода.
— Это доска на вертушке держится, кто не знает, ступит на неё и свалится в глубокую пропасть, а доска сама собой станет на место.
При этом он показал, как это происходит, нажал палкой на конец доски, и та рухнула вниз, открыв чёрное зияние скрытой пропасти. Проводник поддержал этот подвижный мост, а мне наказал вытянуть засунутую за железные скобы со стороны каменного колодца доску, которую мы положили на мост, и перешли на другую сторону, а доску спрятали снова, с другой стороны.
Пройдя несколько шагов, мы нашли в стене низкую чёрную дверцу. Потом была подвижная стена, отодвинув которую, вошли в просторный покой, с каменными скамьями у стен и высоким фундаментом посередине. На нём стоял старинный гроб, известный ещё местами в Беларуси под названием «корст». Это толстая колода с высеченным внутри дуплом, в которое опускали покойника, сверху закрывали плашками от такой же колоды. В особо важных случаях, погребая богатых или заслуженных людей, корст покрывали смолой и «берестили», сплошь опоясывали длинными кусками бересты, как бандажом, а поверху ещё плотно закручивали просмоленными верёвками. Такие корсты сотни лет лежат в земле и не гниют. Прежде я уже видел такие колоды, как-то весной Двина подмыла старое захоронение, и вода то несла течением, то прибивала их к берегу, а крестьяне вылавливали, чтобы снова закопать в землю.
— Это корст, в котором лежит тот, кто достроил проходы, — сказал мне проводник. — Тут ты и примешь присягу, а в знак соблюдению слова поцелуешь в чело эти священные останки.
При этом он зажёг толстую, как хорошая балка, восковую свечу, стоявшую около гроба. Фитиль трещал и дымил, но постепенно разгорелся, и я увидел на гробу сделанную глаголицей надпись: «Я, Яромир, ходы эти работой многой сотворил и пять демонов мощью слов тайных на бдение вечное оставил тут. Пусть вносящего сюда пропустят, а на выносящем исполнится слово».
Мы открыли корст, и моим глазам открылся забальзамированный покойник с густой седой бородой, покрытый златотканой пеленой. Лежал он, повернувшись в правую сторону, одна рука его была под головой, другая лежала на золочёном поясе; левая нога была чуть согнута в колене. Было похоже, что это не покойник, а заснувший старец с серо-пепельным лицом.
Подземный человек сказал мне встать в ногах, а сам встал около головы на ступеньках фундамента. От движения, когда он проходил, заколыхалось пламя свечи, и мне показалось, покойный моргнул глазами.
Среди неописуемой тишины прозвучали торжественные слова присяги, которую читал мне проводник со свитка пергамента, взятого из-под головы покойного.
Слова были такие торжественные, заклятия такие страшные, а окружение такое необычное и неожиданное, что у меня закружилась голова. Мой проводник также стал бледен и весь дрожал. Вдруг он, словно оступившись, упал вниз, и с ним подсвечник с грохотом упал на пол, свеча погасла. Воцарилась непроглядная темнота и тишина. Я стал звать его. Молчание и глухое эхо были единственным ответом на мой зов.
Мгновенно вспомнились жуткие образы из легенд и подлинных происшествий, а также тот факт, что у меня нет спичек. Я понял, что в этой немой тишине и чёрной, до боли в мозгу, темноте, после нервного потрясения нахожусь на грани потери сознания. В мозгах инстинктивно и отчаянно билась одна-единственная мысль: надо быть спокойным, надо быть спокойным! Я сознавал, что сейчас единственное спасение в сохранении спокойствия. И, как лунатик, с протянутыми вперёд руками, пошёл в сторону. Где-то там каменные сиденья.
Я присел и начал глубоко вдыхать воздух. В ушах звенела тишина, в которой тиканье часов в кармане звучало, как ритмичный ход паровой машины, а ещё глухо стучала кровь на шее и висках. Как долго я сидел — не понять, это могла быть и одна минута, и целая вечность.
Наконец решился найти своего проводника, при нём спички и фонари. Я слез с лавки и пополз на руках и коленях. Сразу нащупал кладку, на которой я недавно стоял, и пополз вокруг неё, так как не мог сообразить, с какой стороны нахожусь. За вторым поворотом рука наткнулась на что-то мокрое и клейкое. Я подумал, что это кровь, что здесь неподалеку лежит мой проводник, и осторожно протянул руку вперёд. Сначала наткнулся на массивный металлический подсвечник, а потом на лежащее тело. Я подался ближе, нашёл запястье. Пульса не было, голова была мокрая и холодная.
В боковом кармане куртки я нащупал спички и радостно начал зажигать их, но руки были мокрые и дрожали, спички ломались и только искрили. Переломав штук десять, я спохватился, что их в коробке немного, и силой воли стал успокаивать себя. Усилие дало результат, аккуратно извлечённая спичка… загорелась, открывая жуткую картину: передо мной лежал навзничь мой проводник с разбитой и окровавленной головой. От правого глаза до уха зияла страшная кровавая рана. Спичка догорела и погасла. Тут я заметил, что кроме спичек, у меня больше нет ничего. Куда проводник поставил свой фонарь, я не заметил.
Спичек было всего лишь несколько в коробке, и я решил использовать их с безмерной осторожностью. А для этого опять пополз по кирпичам. После долгих поисков был обнаружен и зажжён фонарь. Свет фонаря подтвердил печальный факт смерти моего проводника. Он действительно оступился и, падая, ударился виском об острый выступ подставки фонаря, которую тяжестью своего тела опрокинул.
Поднимая тяжёлый фонарь, я заметил на нём внизу надпись: «Воспринимающий, прими следующего из чаши тайн испившего».
III
Прочтя дивную надпись, я старался понять её значение, и показалось, что она говорит про некий закон, царящий в этих подземельях. Возможно, Подземный человек согласно этому закону заплатил жизнью за раскрытие тайны? Впрочем, факты говорили, что он стал «вторым, испившим из чаши скрытых знаний». Меня охватило суеверное благоговение к окружающим стенам и предметам. Я был объят со всех сторон тайными, сознающими свою мощь, силами. И эти тёмные древние стены, и чёрный дубовый гроб с останками неизвестной мне, но, безусловно, гениальной личности, и это таинственная надпись, и наконец, труп малоизвестного, но всё же близкого и дорогого мне человека, окутывали душу тысячами хрупких, но тягучих нитей неведомых тайн.
А главное, я был здесь, в этих лабиринтах единственным живым существом. Я обернулся, чтобы ещё раз взглянуть на пожилое, но приятное лицо Подземного человека. Каково же было моё удивление, когда я не увидел его на земле, где момент тому назад он лежал. Это ужасно встревожило и поразило до самых глубин всю мою сущность. Я всё больше ощущал бессилие, словно оказался в неведомых путах.
Поражённый новой тайной, я искал своего проводника и поднял вверх фонарь, осматривая подвал. Но тела нигде не было. Зато я заметил, что помещение, в котором я нахожусь, имеет треугольную форму, и треугольник, сужаясь, сходился вверху высоким сводом. Мне вспомнилось описание словенского храма в Ретре, который представлял трёхгранную фигуру, как и поселение при храме, которое было с трёх сторон огорожено, а с каждой стороны по трое ворот: на восток, юг и север.
Вспомнилась также дискуссия в молодёжном кругу. Один уважаемый учёный, который был среди нас, утверждал, что именно в треугольной форме была построена знаменитая, воспетая Гомером Троя, что все храмы и святилища старой словенской веры, посвящённые Величайшему, отцу Богов, назывались Троя.
Но скоро мысли вернулись к моему незавидному положению в этих склепах. И только я принял решение вернуться назад той же дорогой, как вдруг что-то скрипнуло за спиной. Вздрогнув, я обернулся и увидел раздвинутую стену и между двух её половин, на фоне непроглядно-чёрной тьмы прохода… человеческую фигуру в белой одежде и с белым митроподобным клобуком на голове. Я застыл на месте и уверен был, что это галлюцинация. А тем временем белая фигура начала ко мне приближаться. Глядя расширенными глазами на неё, я с немалым удивлением распознал облик Ивана Ивановича. Первым моим движением было выразить свою радость и поделиться пережитыми тревогами, но он, словно понял мою мысль, торжественным поднятием руки сдержал мой порыв, говоря:
— Не нарушай почтительности места этого словами суетными. Иди за мной!..
И мы молча скрылись в проходе, из которого вышел Иван Иванович. Он шёл впереди, а я за ним. Тут я разглядел, что белое его облачение было в форме длинной широкой рубашки с широкой пурпурной каймой на подоле и рукавах. Клобук был также подбит снизу, на отворотах козырька, пурпуровой тканью. Мы шли размеренным, ровным шагом, по причудливо изогнутому широкому проходу, на стенах которого были потускневшие от времени изображения и какие-то надписи, обрамлённые орнаментами. Брусчатка была сложена из четырёхгранных каменных плит. Так в молчании прошли мы не менее двухсот шагов, и оказались перед глухой стеной, которой заканчивался проход.
Иван Иванович поднял руку вверх и тростью, на которую опирался, сильно нажал на вправленную в свод розетку над крюком. Глухая стена, перед которой мы стояли, дрогнула и начала опускаться вперёд. Перед нами открылся круглый зал, стены и потолок которого были покрыты рисунками, а пол мозаикой. Зал был совсем пустой, только с правой стороны, около стены стояли три каменных сидения.
— Вот здесь, на этих стенах, — начал Иван Иванович, — изображена суть нашей старой веры, которая опиралась на тройственность всего сущего. Сверху — силы небесные, в середине — жители земли с их заботами, внизу — загробный мир с его правителями и обитателями. Каждый из этих миров, по древнему веданию, распадался в свою очередь на три составляющие сущности. Все религиозные системы, от начала существования в человечестве философской мысли, признавали эту троичность вещей.
Халдейско-вавилонские жрецы, которые за много тысячелетий до нас слыли лучшими в мире астрономами, лучшими также знатоками математики, без которой невозможна астрономия, они были, возможно, первыми носителями знаний людских. И они в своей Троице почитали Богов Ану, Эа и Бела. Ану — это властелин звёздного неба, первородный, старейший, отец Богов. Эа — мудрейший, лучший из Богов, первосвятитель и учитель всем смертным. Бела — сын Эа, который вывел землю из тьмы и хаоса, отделил друг от друга все сущности и энергии, из которых сложился смертный мир, каким мы его сейчас знаем.
В Индии Троицу составляют Брама, Вишну, Шива. Функции особ этой Троицы, те же самые, что и у халдейцев. Не чуждо было и греческой мысли понимание троичности силы, управляющей миром, чем главным образом интересовалась школа платоников, от которых догму Троицы позаимствовало христианство.
Иван Иванович поднял руку вверх, указывая на рисунок, и сказал:
— Посередине свода мы видим три ипостаси словенской, а лучше сказать — дако-гетской Троицы. Первый из них Наивеликий (Optimus), Отец Богов, не имеющий имени. Имена, дарованные ему разными народами: Баг, Бог, Дэос, Дзевае, Гот, Элохим, Аллах-Адонай — это все его прилагательные, как и наше Наивеликий, ибо имя его нельзя произнести. Честь его в нашем народе уходит в очень глубокую древность. Можно сказать, что большинство греческих мифов тесно связано с нашими пращурами гетами, с которыми на берегах Дуная греки встретились и взаимно делились тайнами ведами.
Даже эти наши места были известны грекам в то время, когда создавались их первые мифы. Это понятно из текстов Гомера и других поэтов старой Греции, особенно же из рассказов про Аполлона и сына его Фаэтона, которые сохранились в изложении Вергилия. Можно вспомнить и мифы о Прометее, Орфее, Эскулапе и другие. От древнегреческих писателей известно, что словене верили в загробную жизнь и после смерти ожидали, что их примет Зямельчиц[1], религиозный реформатор, который жил за 600–650 лет до новой эры[2].
Другая сущность словенской Троицы, аналогичная халдейско-вавилонскому Эа, индусскому Вишну — это Правечный Кон, который дал всему живому законы жизни, назначил кон, долю и обозначил конец, кончину[3]. Как и все Боги, Правечный Кон имел много разных эпитетов, которые непосвященными принимались иногда за его собственные имена. К таким его именам относятся: Прова, Право, Тур.
В одной старинной саксонской хронике имеются рисунки словенских Богов времён христианизации словен, между ними — рисунок идола с подписью «Prouo». Этот рисунок показывает, насколько христианские апостолы того времени были проникнуты мозаизмом и вавилонскими харубами и шайтанами, и как мало знали о том, что уничтожали. Ибо Кон-Пров-Тур не имел идолов: ему посвящались заветные дубы и рощи. В такие места, огороженные и с двумя противоположными воротами, сходились в определённые дни старейшины народа и справляли суды. Под защитой священных лесов мог находиться тот, кого преследовали, и никто не смел его тронуть. Право и Правда не могут основываться на преобладании физической силы, тем более на насилии.
Третья сущность словенской Троицы соответствует вавилонскому Белу и индусскому Шиве — это Ситиврат, Сива. Халдейцы считали Бела Богом преисподней, царства вечной тьмы, дома, «в который все входят, но откуда никто не выходит». Индусы Шиву называют мстителем. Интересно при этом отметить одну особенность, это то, что индусы воздавали честь Шиве — Ишваре в местности Рудра, а словене Ситиврату в Ретре.
И если бы мы не знали о том, что дако-гетские мифы через греков доходили до Вавилонии и Египта, а также и до Индии, то можно было бы удивляться странным совпадениям в созвучиях.
В санскрите есть эпитет, данный Шиве — Хари, который очень сходен с нашим Ярь, Ярило, Яровит. Символом Ситиврата (жизневорота) — Ярилы был неугасимый огонь — Живец, Жинч, Знич (исчезающий, знікаць — исчезать, знічка — падающая звезда), его вечные алтари были всюду, куда проникала словенская вера. Летописи упоминают о таких вечных огнях в Вильно, Великом Новгороде и у западных словен, и в Поморье. Все первоначальные христианские святыни, посвящённые пророку Илии, были построены на местах вечного огня. Христианский Илия заместил изначального Ярилу. Такие церкви были в Минске, Витебске, Смоленске, Полоцке и других городах.
Волхвов, служивших Ярому, называли ведунами, ведачами, вятачами, вятвягами, ибо они предвещали будущее. Пусть вас не удивляет, что у Силы мщения появился эпитет белого, яркого, чтобы умилостивить её. И до сих пор, по старой памяти, народ называет огонь — богатый, тёплый, светлый, чтобы не прогневать грозной силы. По этой же причине страшного Лесуна — Лешего называют Доброхот, Зелун. Или чёрный болотный дух — Белун, а под влиянием новейшего мировоззрения он стал нечистью.
Силе первопричинной, Наивеликому поклоняется всё живое. Это основа основ, это то, о чём поют брамины в своих гимнах:
Я поводырь и дорога, свидетель и князь,
Отечество, друг, пристанище,
Первопричина и цель, и сущность вещей,
Я и хранитель, и вечное семя.
Орфей, который был из народа гетов, живших в то время во Фракии, принёс в Грецию знание о едином Наивеликом. Греки спрашивали оракула, что такое Бог, которого проповедует Орфей? И оракул называл Наивеликого светом (rad), мысле— словом (logos) и источником жизни (pneuma). Эти имена обозначают единую первопричину, духовный свет, радость без мучений, первоисточник знаний, увенчанный высшей истиной.
Правечный Кон дал право, закон людям, зверям, птицам, змеям, рыбам, растениям и вообще всему, что живёт, родится и умирает. Установленные им законы вечны и нерушимы. Главное место в наших краях, где воздавали ему почести, был Туров и местечко Скрыгалово, недалеко от Турова, где до сих пор сохранились остатки так называемых циклопических построек в виде огромных каменных блоков. Символом справедливости у словен считался белый бык — тур.
И хотя давным-давно забыли наши люди старых Богов, но полесская — Городенская земля до сих пор имеет в своём гербе тура, символ Правечного Кона.