- Как с процентными бумагами?
- Вы не хотите меня слушать, - ответил ему Крюшо. - Покупайте их скорее, еще можно в два года нажить двадцать на сто. На восемьдесят тысяч франков, помимо великолепных процентов, набежит пять тысяч ливров ренты. Курс теперь восемьдесят франков пятьдесят сантимов.
- Посмотрим! - отвечал Гранде, потирая подбородок.
- Боже мой! - воскликнул нотариус, развернув газету.
- В чем дело? - спросил Гранде.
Крюшо сунул газету ему в руки со словами: “Прочтите эту заметку”.
“Вчера после обычного появления на бирже застрелился г.Гранде, один из наиболее уважаемых коммерсантов Парижа. Он успел послать председателю палаты депутатов заявление об отставке, а также сложил с себя обязанности члена коммерческого суда. Причина самоубийства - разорение, вызванное несостоятельностью нотариуса г.Рогена и биржевого маклера г.Суше. Уважение, которым пользовался г.Гранде, и его кредит были, тем не менее, таковы, что он, несомненно, нашел бы поддержку в парижском коммерческом мире. Нельзя не сожалеть, что этот почтенный человек поддался первому порыву отчаяния…” и пр.
- Я это знал, - спокойно сказал старый винодел нотариусу.
Эти слова обдали холодом Крюшо, и, несмотря на подобающее нотариусу бесстрастие, у него мороз пробежал по спине при мысли, что парижский Гранде, может быть, тщетно взывал с мольбой к миллионам сомюрского Гранде.
- А сын его такой был вчера веселый…
- Он еще ничего не знает, - отвечал Гранде так же спокойно.
- Прощайте, господин Гранде, - сказал Крюшо; он все понял и отправился успокоить председателя де Бонфона.
Войдя в зал, Гранде застал завтрак на столе. Евгения бросилась на шею матери, целуя ее с страстной нежностью, ища утешения в тайной своей печали; г-жа Гранде уже сидела в кресле с подпорками и вязала себе на зиму фуфайку.
- Можете кушать, - сказала Нанета, спускаясь с лестницы сразу через три ступеньки. - Мальчик спит, словно херувим. До чего же он мил с закрытыми глазками! Вошла я, позвала его. Не тут-то было: ни гугу.
- Оставь его, пускай спит, - сказал Гранде. - Сегодня чем позже проснется, тем позже услышит дурную весть.
- Что случилось? - спросила Евгения, положив себе в кофе два крошечных кусочка сахара, весивших трудно сказать по скольку граммов, старик любил сам колоть на досуге сахар. Г-жа Гранде, не смея задать тот же вопрос, только взглянула на мужа.
- Отец его застрелился.
- Дядюшка?.. - произнесла Евгения.
- Бедный юноша! - воскликнула г-жа Гранде.
- Да, бедный, - продолжал Гранде. - У него нет ни гроша.
- А он-то спит, словно царь земной, - сказала Нанета растроганным голосом.
Евгения перестала есть. Сердце ее сжалось, как сжимается оно, когда впервые страдание, рожденное несчастием любимого, охватывает все существо женщины. Слезы полились у нее из глаз.
- Ты и не знала дяди, чего же ты плачешь? - сказал ей отец, бросая на нее взгляд голодного тигра, - таким же взглядом он, вероятно, смотрел на свои груды золота.
- Ну, сударь, - сказала служанка, - как же не пожалеть этого бедненького молодчика. Спит себе, как убитый, а судьбы своей и не знает!
- Я не с тобой разговариваю, Нанета! Помалкивай.
Евгения поняла в эту минуту, что женщина, которая любит, постоянно должна скрывать свои чувства. Она ничего не ответила.
- Пока я не вернусь, вы, надеюсь, ни о чем с ним не будете говорить, госпожа Гранде, - продолжал старик. - Мне надо пойти сказать, чтобы выровняли канаву вдоль дороги у моих лугов. Я буду дома в полдень, ко второму завтраку, и поговорю с племянником об его делах. А ты, сударыня моя, Евгения, коли ты об этом франте плачешь, так пора кончить с этим, дитя мое. Он живо отправится в Ост-Индию. Ты его больше не увидишь.
Отец взял перчатки с полей шляпы, надел их с обычным спокойствием, расправил, натянул хорошенько на пальцы и вышел.
- Ах, маменька, я задыхаюсь! - всхлипнула Евгения, оставшись одна с матерью. - Я никогда так не страдала…
Госпожа Гранде, видя, что дочь побледнела, распахнула окно, чтобы дать ей подышать свежим воздухом.
- Мне лучше, - сказала Евгения минуту спустя.
Это нервное возбуждение натуры, до сих пор как будто спокойной и холодной, подействовало на г-жу Гранде, она посмотрела на дочь с тем сочувственным проникновением, каким одарены матери, горячо любящие своих детей, - и угадала все. Да и в самом деле, жизнь известных сестер-венгерок, игрою природы сращенных одна с другой, была связана не теснее, чем жизнь Евгении и ее матери, они всегда были вместе, и в этой нише окна, и в церкви, и во сне дышали одним и тем же воздухом.
- Бедное дитя мое, - сказала г-жа Гранде, обхватив обеими руками голову Евгении и прижав ее к своей груди.
При этих словах девушка приподняла голову, посмотрела на мать вопрошающим взглядом, угадала ее сокровенные мысли и сказала ей:
- Зачем посылать его в Индию? Раз он несчастен, не следует ли ему оставаться здесь? Ведь он самый близкий нам родственник?
- Да, дитя мое, это было бы вполне естественно. Но у отца твоего есть свои соображения, мы обязаны их уважать.
Мать и дочь в молчании сели к окну - одна на стул с подпорками, другая - в свое креслице, и обе снова принялись за работу.
Чувствуя признательность за удивительную чуткость сердца, выказанную матерью, Евгения поцеловала ей руку.
- Какая ты добрая, мама милая!
От этих слов увядшее за годы страданий лицо матери просияло.
- Он тебе нравится? - спросила Евгения.
Госполо Гранде ответила лишь улыбкой; потом, после минутного молчания, сказала тихо:
- Неужели ты уже любишь его? Это было бы нехорошо.
- Нехорошо? - возразила Евгения. - Почему? Тебе он нравится, нравится Нанете, почему же не может он понравиться мне? Давай, мамочка, накроем ему стол для завтрака.
Она бросила свою работу, мать сделала то же, говоря ей:
- Ты с ума сошла!
Но ей захотелось разделить безумие дочери, чтобы его оправдать…
Евгения позвала Нанету.
- Что вам еще, барышня?
- Нанета, будут у тебя сливки к полднику?
- Ладно, к полднику-то будут, - отвечала старая служанка.
- Ну, а пока подай ему кофе покрепче. Я слышала, как господин де Грассен говорил, что в Париже варят очень крепкий кофе. Положи его побольше.
- А где мне его взять?
- Купи.
- А если мне встретится хозяин?
- Он ушел на свои луга.
- Ладно, сбегаю, куплю. А только господин Фессар и так уже спрашивал, когда отпускал мне восковую свечку, не зашли ли к нам три волхва? Теперь весь город узнает, как мы раскутились.
- Если отец что-нибудь заметит, - сказала г-жа Гранде, - он готов будет нас поколотить.
- Ну и что ж, и поколотит, мы на коленях примем его удары.
Вместо всякого ответа г-жа Гранде подняла глаза к небу. Нанета надела чепчик и вышла. Евгения достала белоснежную скатерть, пошла взять несколько гроздьев винограда, которые любила развешивать в амбаре на веревках; она тихонько прошла по коридору, чтобы как-нибудь не разбудить кузена, и не удержалась - прислушалась у двери к его ровному, спокойному дыханию.
“Он спит, а несчастье сторожит”, - сказала она про себя.
Нарвав самых свежих виноградных листьев, она уложила виноград так привлекательно, как это сумел бы сделать старый дворецкий, и торжественно принесла тарелку на стол. В кухне она похитила груши, сосчитанные отцом, и уложила их пирамидой, украсив ее листьями. Она ходила взад и вперед, бегала, прыгала. Она была бы способна опустошить отцовский дом, но ключи решительно ото всего были у отца. Нанета возвратилась и принесла два свежих яйца. Увидев яйца, Евгения готова была броситься ей на шею.
- Встретила фермера с Пустоши, гляжу - у него в корзине яйца; я попросила - дай парочку, голубчик, он и дал, чтобы сделать мне удовольствие.
Прохлопотав целых два часа, в продолжение которых Евгения раз двадцать бросала работу, чтобы сбегать посмотреть, не кипит ли кофе, чтобы пойти и прислушаться, не встает ли кузен, она добилась, что был приготовлен завтрак, очень простой, дешевый, но который был чудовищным нарушением закоренелых обычаев в доме. За полуденным завтраком обыкновенно не садились. Каждый брал со стола немножко хлеба, масла или что-нибудь из фруктов и стакан вина.
Окинув взглядом стол, переставленный к камину, кресло перед прибором кузена, бутылку белого вина, хлеб и кучку сахара на блюдце, Евгения задрожала всем телом, только тут представив, какие взгляды метал бы на нее отец, если бы случайно вошел в эту минуту. Она то и дело посматривала на часы, чтобы рассчитать, успеет ли кузен позавтракать до возвращения старика Гранде.
- Будь покойна, Евгения: если отец раньше времени вернется, я все возьму на себя, - сказала г-жа Гранде.
Евгения, не сдержав волнения, уронила слезу.
- Ах, милая маменька, - воскликнула она, - я недостаточно тебя любила!
Шарль, напевая, долго прохаживался по комнате, затем спустился вниз. Было, к счастью, только одиннадцать часов. Уж этот парижанин! Он оделся с таким щегольством, как будто очутился в замке той благородной дамы, что путешествовала по Шотландии. Он вошел с приветливым и веселым видом, что так к лицу молодости, но его улыбка грустной радостью отозвалась в сердце Евгении. Шарль уже посмеивался над разрушением своих анжуйских замков и совсем весело подошел к тетке.
- Хорошо ли вы провели ночь, дорогая тетушка? А вы, кузина?
- Хорошо, сударь. А вы? - сказала г-жа Гранде.
- Я - превосходно.
- Вы, верно, проголодались, братец, - сказала Евгения, - садитесь за стол.
- Нет, я никогда не завтракаю раньше двенадцати, потому что обычно встаю лишь в полдень. Однако после дорожного образа жизни мне уж это неважно. Впрочем…
Он вынул очаровательные плоские часы работы Брегета .
- Как? Только еще одиннадцать? Рано я поднялся.
- Рано? - удивилась г-жа Гранде.
- Да, но мне хотелось заняться делами. Пожалуй, я с удовольствием съем что-нибудь, так, пустячок - кусочек дичи, куропатку.
- Матерь божья! - вскричала Нанета при этих словах.
“Куропатку!” - мысленно повторила Евгения: она бы с радостью отдала за куропатку все свои сбережения.
- Садитесь, пожалуйста, - обратилась к нему тетка.
Денди грациозно опустился в кресло, как хорошенькая женщина усаживается на диван. Евгения с матерью придвинули стулья и сели возле него перед камином.
- Вы постоянно здесь живете? - спросил их Шарль, которому зал при дневном свете показался еще безобразнее, чем при свечах.
- Постоянно, - отвечала Евгения, глядя на него. - Кроме поры сбора винограда. Тогда мы отправляемся на помощь Нанете и живем все в аббатстве Нуайе.
- Вы никогда не гуляете?
- Иногда по воскресеньям, после вечерни, если хорошая погода, - сказала г-жа Гранде, - мы ходим на мост или же посмотреть, как косят сено.
- Есть у вас тут театр?
- Ходить на представления? - воскликнула г-жа Гранде. - Смотреть комедиантов? Но неужели вы не знаете, сударь, что это смертный грех?
- Кушайте, сударь, - сказала Нанета, ставя на стол яйца, - мы вам подадим цыплят в скорлупке.
- А, свежие яйца! - сказал Шарль, который, как человек, привыкший к роскоши, уже и не думал о куропатке. - Да это чудесно! А нельзя ли масла, а, голубушка?
- Ладно, масла! Только уж тогда не будет вам печенья, - сказала служанка.
- Подай же масла, Нанета! - воскликнула Евгения.
Девушка наблюдала, как ее кузен резал тоненькие кусочки хлеба, и находила в этом такое же удовольствие, как самая чувствительная парижская гризетка, глядя на представление мелодрамы, где порок наказан и торжествует добродетель. Правда, Шарль, воспитанный баловницей матерью, окончательно отшлифованной модной барыней, отличался щегольством изящных и мелких движений, какие бывают у манерных женщин. Сочувствие и нежность молодой девушки обладают в самом деле магнетической силой влияния. Поэтому Шарль, чувствуя особую заботливость кузины и тетки, не мог не поддаться воздействию чувств, щедро изливаемых на него. Он бросил на Евгению взгляд, сиявший добротой и ласковостью, взгляд, который, казалось, улыбался.
Рассматривая Евгению, он заметил гармонию черт этого ясного лица, всю ее невинную повадку, чарующий свет ее глаз, говоривших о мечтах юной любви, о желаниях, не ведавших страсти.
- Ей-богу, милая кузина, появись вы в вечернем туалете в ложе оперного театра, - я вам ручаюсь, тетушка оказалась бы права, - вы бы ввели мужчин в тяжкий грех вожделения, а женщинам внушили бы ревность.
От этого комплимента у Евгении забилось сердце, и она затрепетала от радости, хотя ничего в нем не поняла.
- Ах, кузен, вам хочется посмеяться над бедной провинциалкой.
- Если бы вы меня знали, кузина, вы поверили бы, что я ненавижу насмешку: она сушит сердце, оскорбляет все чувства.
И он очень мило проглотил кусочек хлеба с маслом.
- Нет, у меня, вероятно, не хватает остроты ума, чтобы смеяться над другими, и этот недостаток мне очень мешает. В Париже умеют убить человека, сказав: “У него доброе сердце”. Эта фраза означает: “Бедный малый глуп, как носорог”. Но, так как я богат и, что всем известно, попадаю в мишень на открытом месте с первого выстрела в тридцати шагах, из пистолета любой системы, - насмешники остерегаются задевать меня.
- Ваши слова, племянник, показывают, что у вас доброе сердце.
- Какое у вас красивое кольцо, - сказала Евгения. - Не будет нескромностью попросить его у вас посмотреть?
Сняв с руки кольцо, Шарль подал его Евгении; принимая это кольцо, она покраснела, чуть коснувшись кончиками пальцев розовых ногтей кузена.
- Посмотрите, маменька, что за прекрасная работа!
- Ого, тут золота немало, - заявила Нанета, подавая кофе.
- Что это такое? - спросил Шарль смеясь.
И он указал на продолговатый темный глиняный горшочек, муравленый, покрытый внутри белой глазурью, с бахромой золы по краям; на дно его спускался кофе, поднимаясь затем на поверхность кипящей жидкости.
- Это взваренный кофей, - сказала Нанета.
- Ах, тетушка, я оставлю хоть какой-нибудь благотворный след моего приезда сюда. Вы ужасно отстали! Я вас научу варить хороший кофе в кофейнике а ля Шапталь, - и он попытался объяснить устройство этого кофейника.
- Чего там, ежели с этим столько возни, - сказала Нанета. - Так и жизни не хватит. Никогда я этак не стану кофей варить. Ладно! А кто же корове травы задаст, покуда я буду с кофеем возиться?
- Я сама буду варить, - сказала Евгения.
- Дитя! - произнесла г-жа Гранде, глядя на дочь.
При этом слове, напоминавшем о горе готовом обрушиться на молодого человека, все три женщины умолкли и посмотрели на него с таким явным состраданием, что он был поражен.
- Что с вами, кузина?
- Т-сс! - остановила г-жа Гранде Евгению, готовую ответить. - Ты знаешь, дочь моя, что папенька собирается говорить с господином…
- Называйте меня просто Шарль, - сказал молодой Гранде.
- Ах, вас зовут Шарль? Прекрасное имя! - воскликнула Евгения.
Несчастья, которые предчувствуют, почти всегда случаются. Нанета, г-жа Гранде и Евгения, которые не могли без содрогания подумать о возвращении старого бочара, услышали удары молотка - стук, хорошо им знакомый.
- Вот папенька! - сказала Евгения.
Она убрала блюдечко с сахаром, оставив несколько кусков на скатерти. Нанета унесла тарелку с яичной скорлупой. Г-жа Гранде вскочила, как испуганная лань. Этот панический страх изумил Шарля, он не мог его объяснить себе.
- Да что же это с вами? - спросил он их.
- Ведь это папенька, - сказала Евгения.
- Так что же?
Господин Гранде вошел, бросил свой острый взгляд на стол, на Шарля и понял все.
- Эге! Вы устроили праздник племяннику, - хорошо, очень хорошо, чрезвычайно хорошо! - произнес он не заикаясь. - Когда кот бегает по крышам, мыши пляшут на полу.
“Праздник?” - с удивлением подумал Шарль, не зная еще образа жизни и нравов этого дома.
- Подай мой стакан, Нанета, - сказал хозяин.
Евгения принесла стакан. Гранде вынул из кармана нож в роговой оправе с широким лезвием, отрезал ломтик хлеба, взял кусочек масла, тщательно его намазал на хлеб и стоя приступил к еде. В эту минуту Шарль клал сахар себе в кофе. Старый Гранде заметил куски сахара, пристально посмотрел на жену, та побледнела и подошла к нему; он наклонился к уху несчастной старухи и спросил: