— Придется что-то придумать, — задумчиво протянул майор. — К тому же что-то весьма убедительное.
— Зачем?
— Сейчас все поймешь.
Юрко положил измятую шляпу на соседний стул. Теперь руки у него были свободны, поправил тесноватый воротник рубашки, хотел спросить, ради чего всю ночь трясся в расшатанном старом товарном вагоне, но промолчал. Короткое пребывание в запасном полку все же научило его кое-чему, по крайней мере знал, что начальству, особенно такому большому, как майор, задавать вопросы нельзя, надо лишь отвечать.
— Слушай, парень, — вдруг сказал майор доверительно, и в тоне его даже звучала просьба, — кажется, ты был в курене Сороки... До того, как пришел к нам?
— Был, — хмуро ответил Юрко. Ему совсем не хотелось даже в мыслях возвращаться к прошлому.
— И хорошо знаешь Сороку?
— Да немного... — уклончиво молвил Юрко. — Встречу на улице, узнаю.
— А в каких отношениях были?
— Нормальных. «Слушаюсь, друже куренной, будет сделано, друже куренной...» Обычные отношения рядового и начальства.
— Как он относился к тебе? Доверял?
— Да.
— Почему так считаешь?
— Писарем я у него служил. Шифровки приходили, так ко мне! И если написать что-то секретное — опять-таки с моей помощью.
— Ага, — остался доволен Бобренок, — это очень хорошо.
— Что же хорошего?
— Есть к тебе просьба, хлопче, — раздумывая о чем-то, сказал Бобренок, — не знаю только, согласишься ли...
— Я сделаю для вас все! — Это прозвучало так категорично и решительно, что майор не удержался от улыбки.
— Пойми главное: задание не только опасное, но и совершенно секретное, за разглашение тайны кара, как за измену Родине.
— Ясно.
— А если ясно, так слушай. По нашим данным, Сорока сейчас во Львове. Он связан с гитлеровцами и продолжает служить им, возможно, через него нам удастся выйти на вражескую резидентуру. Это шпионское гнездо мы должны ликвидировать. Найдешь во Львове Сороку?
Штунь задумался. Наконец ответил честно:
— Не знаю.
— Почему?
— Видите ли, есть лишь один человек, который может связать нас.
— Кто?
— Священник, ну, в общем, знакомый поп, из нашего села и дружил с моим отцом. Он меня в свое время на бандеровскую службу благословил.
— Фамилия?
— Отец Василий Загуменный. Служит в церкви около Лычаковского кладбища. Они с Сорокой в каких-то отношениях.
— Так в чем дело? Считаешь... — Бобренок не успел закончить мысль — в кабинет быстро вошел человек с полковничьими погонами. Майор поднялся, а Юрко смотрел на полковника и сидел, будто ноги не слушались, потом также поднялся. Полковник остановился напротив него, осмотрел изучающе и, Штуню показалось, не очень благосклонно. Пауза затягивалась, наконец полковник придвинул к себе стул, сам не сел, но позволил:
— Садитесь.
— Юрий Штунь, — доложил майор.
— Вижу, — спокойно сказал полковник. — Сел, вытянув ноги в хромовых сапогах, и спросил: — До чего же вы договорились?
Майор опустился на стул и сделал знак Юрку, чтобы сел тоже.
— Есть одна зацепка, товарищ полковник... — начал Бобренок.
Потом они просидели полдня, обсуждая ситуации, в которые мог попасть Юрий Штунь, пообедали втроем в той же столовой, и Юрка вывезли из внутреннего двора штаба в легковой машине. Автомобиль остановился на какой-то пустынной улице, и Бобренок выпустил Штуня, дружески похлопав его по плечу на прощание.
Солнце вынырнуло из тучи и коснулось горизонта. Юрко вздохнул и направился в боковую улицу, где в небольшом симпатичном особняке за клумбами с георгинами жил отец Василий Загуменный.
Калитка не поддалась, Юрко вспомнил, что ее всегда запирали, он нажал кнопку звонка, подождал немного, однако никто не откликнулся. Юрко позвонил еще, ему показалось, занавеска на окне шевельнулась, но никто не вышел, и юноша взялся за железные прутья — его движение можно было истолковать двояко: возможно, хотел подергать калитку, чтобы хоть как-то подать сигнал обитателям особняка, или перескочить через ограду собрался... Видно, это не понравилось тем, кто наблюдал за его действиями исподтишка: двери сразу же распахнулись и на крыльце появилась старуха в темном платке.
— Чего тебе? — спросила не очень приветливо, из-под ладони разглядывая пришельца.
— Это я, бабця Вера.
Судя по всему, такое обращение повлияло на нее: сразу же стала спускаться с крыльца, но на последней ступеньке все же остановилась и переспросила:
— Кто — «я»?
— Вы же меня знаете как облупленного. Штунь я, Юрко Штунь из Подгородища, и у меня дело к отцу Василию.
— Штунь? И откуда ты взялся?
— С улицы, откуда же еще?
— Чем добрых людей тревожить, лучше бы там и оставался... — пробурчала старуха, однако отперла калитку и пропустила юношу во двор.
— Отец Василий дома?
— Отдыхают они.
— Так я подожду.
— Ну да. — Старуха тщательно заперла калитку и двери дома на два оборота и пропустила юношу из передней в кухню. Молча указала на табуретку и стала греметь посудой.
Юрко снял шляпу, потеребил ее и сказал нерешительно:
— Проголодался я, бабушка Вера, с утра не ел.
— Теперь много голодных, — ответила старуха равнодушно, даже на взглянув в его сторону.
— Так я вроде бы не чужой...
— Это как сказать... — бросила старуха, не оборачиваясь и продолжая возиться с посудой. — Времена трудные, и каждый должен заботиться о себе.
— Святая церковь, бабця, — начал Юрко как можно мягче, — учит, что надо помогать страждущим...
— И правильно учит, — раздался бас за его спиной.
Юрко оглянулся и поспешно поднялся с табуретки: в дверях стоял сам отец Василий Загуменный. Правда, сейчас, в пижамных штанах и майке, он ничем не напоминал священнослужителя. Поп сладко зевнул, совсем по-домашнему, прикрывая рот, однако привычным жестом протянул юноше правую руку, и тот склонился, целуя ее.
— Добрый день, святой отче, — молвил почтительно.
Отец Василий критически оглядел Штуня.
— Был настоящим парнем, — наконец вынес приговор, — а стал бог знает кем. Откуда ты?
— Долго рассказывать. — Юрко выразительно посмотрел на спину бабци Веры, и отец Василий сразу понял его.
— Накормите нашего гостя, пани Вера, — велел отец Василий. — И как следует. А я пока что оденусь.
Старуха недовольно швырнула плохо вытертую тарелку на стол, положила рядом хлеб, вытянула из шкафа кусок сала, помидоры и огурцы. Подумала немного, небось прикидывала, как понимать распоряжение святого отца накормить «как следует», наконец достала еще полкольца колбасы.
Штунь придвинулся к столу и аппетитно захрустел огурцом. Ел, размышляя: вот настоящая пища — сало и колбаса, а если к ним еще помидоры и луковица, жизнь становится воистину прекрасной, как бы ни выражала свое недоброжелательство злая старуха.
Юрко успел умять чуть ли не всю колбасу, когда на кухню снова заглянул отец Василий. Чисто выбритый, в черных узких брюках и белоснежной рубашке. Посмотрел, как расправляется гость с колбасой, и распорядился:
— Приготовьте нам кофе, пани Вера, и подайте в гостиную. Настоящего кофе, — уточнил он, увидев вопросительный взгляд старухи, — ведь к нам пожаловал близкий человек.
Они уселись в модно обставленной гостиной за журнальным столиком, на который пани Вера вскоре поставила парующий кофейник и чашечки, но отец Василий будто забыл о кофе, посмотрел на Юрия пристально и приказал:
— Рассказывай.
Юноша заерзал в кресле.
— Однако, святой отче, вышла какая-то дикая история, даже на знаю, с чего начать...
— Почему стриженый?
Юрко внутренне подобрался. Священник сразу взял быка за рога: стриженая голова выдавала Штуня. Майор полковником обсуждали эту проблему и решили, что можно сказать правду, — вранье тут никак не пройдет, можно только запутаться.
Потому Юрко и ответил, глядя на отца Василия чистыми глазами:
— Постригли. В армии постригли.
— Как так? — искренне изумился священник. — Насколько мне известно, ты с Мухой...
«Значит, — подумал Штунь, — Сорока и в самом деле во Львове, виделся с отцом Василием и рассказал ему о шифровке и о том, что сотник Муха с Гимназистом отправились на встречу с гитлеровскими диверсантами. Или узнал об этом из других источников». В конце концов, это не имело значения, ведь о событиях двух последних недель никто знать не мог, и Штунь не совсем вежливо перебил священника:
— Это секрет, святой отче, и я не имею права что-либо рассказывать о нашем с Мухой задании.
Отец Василий одобрительно кивнул.
— Конечно, — согласился, — но чего же ты тогда хочешь?
Юрко сказал, демонстрируя замешательство и подавленность:
— Святой отче, вы знаете меня с детства, вы благословили меня на тернистый путь борьбы с коммунистами. Кроме вас, у меня тут нет никого, неужели вы оставите меня без помощи или хотя бы без совета?
Отец Василий наконец вспомнил о кофе, а может, это понадобилось ему, чтобы выиграть время и обдумать слова Штуня, налил ему полчашки, себе же до краев, отпил и произнес твердо:
— Ты должен рассказать все, понимаешь, все до мельчайших подробностей, где был и что делал в течение двух последних недель. Иначе разговор у нас с тобой не получится и я ничего не сделаю для тебя.
— А служба безопасности! — притворно ужаснулся Юрко. — Вы знаете, как поступает она с болтунами?
— Сейчас для тебя служба безопасности — один я.
— Слушаю и повинуюсь.
— Я слушаю.
Юрко тяжело вздохнул и начал рассказывать. Сначала правду: как обстояли дела в курене Сороки, как по его заданию отправились с сотником Мухой и другими стрелками в Квасово, как встретили там немецких агентов. Как нашли поляну для посадки самолета, как агенты связывались с кем-то по радио, как ждали самолета и так и не дождались. Тогда старший группы приказал радисту срочно вызвать какое-то начальство, затем ему сообщили, что предыдущее задание отменяется. Теперь они должны были собирать сведения о дислокации и передвижении военных частей, сами же прятались в укрытии под Квасовом.
Однажды старший группы приказал Юрку вместе с еще одним агентом отправиться в Ковель, чтобы собрать сведения на железнодорожном узле. Агент был одет в военную форму и снабжен солидными документами, а Юрка с его липовой сельсоветовской справкой задержал патруль — на этот раз справка не сработала, его призвали в армию. Он несколько дней пребывал в запасном полку, при первом же удобном случае убежал оттуда. Пробрался к квасовскому укрытию, но группы там уже не было, ночью наведался в село — на явку, там запасся гражданской одеждой и пешком, в обход больших деревень, где мог напороться на засаду «ястребков», добрался до Львова.
Священника вроде и не очень интересовала исповедь Юрка. Он потягивал кофе и как будто дремал, но юноша видел: отец Василий наблюдает за ним из-под опущенных век и ни одно слово не остается без его внимания.
— Документы есть? — спросил он, когда Юрко умолк.
Штунь достал из внутреннего кармана пиджака сложенную вчетверо бумажку и несколько измятых пятерок. Протянул на ладони священнику.
— Это, святой отче, все, что осталось у меня. Квасовский мельник предупреждал, что бумага не очень надежная и ею можно воспользоваться лишь в крайнем случае. Кроме того, — с гримасой отвращения погладил себя по стриженой голове, — вот тут все без справок написано. Стоит снять шляпу — и всем понятно: удрал из части, дезертир. А за это по головке не гладят. — И закончил жалостливо: — Вот так... Некуда мне, бедному, податься, и одна надежда на вас, святой отче.
— «Ястребки» встречались? — спросил после паузы отец Василий.
— Однажды случилось — уже тут недалеко, под Жовквой. Слава богу, не шибко грамотные, отбрехался.
— Последний раз где ночевал?
— За Куликовом, село Загайцы.
— У кого?
— А у меня в этом селе есть знакомый, Стефан Мигуля, хозяин зажиточный, еще в то время, когда с паном куренным Сорокой гуляли, сошлись с ним.
— Как так «сошлись»?
— А пан Мигуля был связан с бандеровцами.
— Хорошо, — сказал отец Василий. — Я подумаю, что можно сделать.
— Единственная надежда на вас, пан отче.
Священник хлопнул в ладони, и в комнату заглянула, точнее, просунула голову в дверную щель пани Вера.
— Нагрейте ему ванну, — кивнул на Юрка. — Белье найдется?
Старуха недовольно пошевелила губами:
— На такого верзилу...
— У вас, пани Вера, всегда все есть.
— Да уж, где были бы без меня?
Отец Василий опустил голову в знак признательности.
— Так переоденете?
— Попробую.
— Иди, — велел отец Василий Штуню, — помоешься, а то от тебя, того, пахнет плохо. Переночуешь на чердаке, там у нас кровать стоит. На всякий случай, — объяснил он, — подальше от людских очей. А завтра все и решим.
Юрко вышел, старуха последовала за ним, но отец Василий остановил ее. Прикрыл дверь и только после этого сказал тихо:
— Ночью пойдете в Загайцы.
— Под Куликовом?
— Да.
— Десять верст, неужто нельзя подождать до утра? Туда ведь соша есть. И машины ходят... За три часа обернусь.
— Можно и утром.
— Ради этого сопляка?
— Может понадобиться.
— Да, — согласилась, — людей мало, а он вроде хлопец сообразительный. Что в Загайцах?
— Найдете Стефана Мигулю. Спросите, ночевал ли у него вчера Юрко Штунь. И что знает об этом пареньке.
— Поспрошаю.
Отец Василий подумал немного, и недовольная морщинка залегла у него на лбу.
— У пани никого нет в Загайцах? — поинтересовался он.
— Из верных нам?
— Конечно.
— К сожалению. Хотите о Мигуле разузнать?
— У вас не голова, а целое сокровище.
— С дурной головой вы бы меня не держали, отче.
— Да, не держал бы.
— Я про Мигулю у отца Никанора разведаю.
Святой отец раздраженно поморщился:
— Пьет и болтун.
— Но паству свою небось знает.
— Однако он ведь в Куликове...
— Что же, нет у него своего глаза в Загайцах?
— Должен быть.
— Вот и узнаем.
— Только не задерживайтесь, пани Вера, прошу вас поспешить. Этого хлопца нам у себя держать ни к чему. Все может случиться, уважаемая, время военное, до греха недалеко.
— Грешные и так.
— Да, грешные, пани Вера, и пусть бог простит нас.
— Свечку поставлю — и простит.
— Не хулите бога, уважаемая, мне, служителю церкви, не к лицу слушать такие речи.
— Довольно уж... Вернусь к обеду, — уходя, сказала пани Вера.
«Сегодня со станции Стрый на Сколе проследовала Сто двадцать четвертая стрелковая дивизия. Третий танковый корпус передислоцировался в район Дрогобыч, Турка. Туда же переброшено семьдесят восемь танков Т-34. Прибыл Отдельный гаубичный дивизион. Наблюдается оживленное движение воинских частей на участке Стрый, Сколе. Седьмой».
Поистине, этот Седьмой знал примерно столько же, сколько и военный комендант станции Стрый, пожилой, болезненного вида капитан, лысый коротышка с покатым лбом.