Дяденька заметно скучал, глядя куда-то вдаль поверх голов бесновавшихся пионеров. Мне кажется, он даже что-то насвистывал, сложив длинные губы трубочкой под щеточкой усов.
Тетенька в черном костюме и пионерском галстуке что-то выкрикивала сорванным голосом, и пионеры с воем вздымали руки, трясли ими в нетерпении, вскакивали с мест, топотали ногами... Гвалт стоял ужасный!
Бабушка, крепко держа меня за руку, подошла поближе к эстраде, чтобы спросить, будет ли концерт.
и я оказался совсем близко от дяденьки в кепке. Его ботинок качался чуть ли не у меня над головой, были видны все гвозди в подошве.
Дяденька посмотрел на меня с высоты, как на муравья, насупился и надул щеки. Я понял, что он меня передразнивает: у меня была такая привычка смотреть исподлобья.
Так, чтобы не видела бабушка, я показал ему язык. Дяденька развеселился. Его круглые, чуть отвислые щеки поехали в стороны, и он мне подмигнул. Подмигивать я уже умел и не замедлил с ответом. А еще я скосил глаза к носу и тоже надул щеки. Дяденька вытащил руки из карманов и показал, что он потрясен моим искусством. Я загордился!
В этот момент тетенька повернулась к нам и, поблескивая очками,прокричала:
— А теперь назовите три произведения советских писателей о животных!
При этом она выразительно посмотрела на дяденьку, с которым я перемигивался.
Пионеры завыли. Я подумал и тоже поднял руку.
— Думаем! Думаем хорошенько! — поддавала азарта тетенька.
— А вот тут товарищ что-то хочет сказать! — кивнул на меня дяденька.
— Он не первый! Он не первый руку поднял! — заорали пионеры. — Так не честно!
В нашем дворе было много таких мальчишек. Они никогда не принимали меня в свои игры. Дразнили. Л при случае и колотили! И вот теперь такие же безжалостные ребята не дают мне показать этому хорошему человеку, что я не лыком шит, что я тоже знаю много книжек, в том числе и про животных!
— Уступим товарищу! — поднял руку дяденька и встал. — Уступим! Он же маленький!
— Я не маленький! — сказал я. — Мне уже почти что пять лет!
Бабушка смеялась и дергала меня за руку.
— Извини. Солидный возраст, — сказал дяденька. — Так что же ты нам хотел сказать?
Пионеры притихли.
— Я знаю три произведения советских авторов: про золотую рыбку, про золотого петушка и « Сверчок »!
— Неправильно! — заорали пионеры.
Бабушка, смеясь, пыталась меня увести.
— Нет, позвольте, — сказал дяденька, грузно опускаясь на краю сцены на корточки. — Кто сказал, что золотая рыбка не животное?! Дайте товарищу договорить. А кто про золотую рыбку написал и про золотого петушка, знаешь?
— Знаю! Пушкин. Александр Сергеевич! Его убили на дуэли из пистолета.
— Неправильно! — бесились пионеры. — Он при царе жил! Неправильно!
— Ну и что, — сказал я, — что при царе! Такие хорошие стихи!
— Вот именно! — сказал дяденька. — Совершенно советские стихи!
— А про сверчка я вообще наизусть знаю! — ободрился я.
— Замечательно! — сказал дяденька, легко наклоняясь ко мне и поднимая меня на сцену. — Ух, ты! Вес петуха-подростка! Читай!
Папа работал! Шуметь запрещал!
Вдруг под диваном сверчок затрещал!
— Замечательно! — сказал дяденька и первым захлопал в ладоши, когда я громко дочитал стихотворение до конца. — Просто Качалов! Просто «Дай, Джим, на счастье лапу мне...» — тоже, кстати, про животных! Нет, тут нужна первая премия! За художественное чтение хотя бы и за патриотическое мировоззрение! Знание литературы само собой!
Он стал рыться на столе, где лежали всякие книги.
— Вот беда! Ни одной моей не осталось! Знал бы — из дома бы прихватил! Это тебе все не по возрасту... «Овод» — рановато! А вот без этого шедевра, — сказал он, откладывая что-то в сторону, — ты будешь жить гораздо счастливее и много дольше... Так!
Он растерянно шарил по столу, тетеньки как могли помогали ему. Пионеры орали, а я стоял и ждал премию. Я не знал, что это такое!
— А как ты сюда попал? — спросил дяденька, чтобы я не стоял истуканом.
— Мы с бабушкой пришли слушать военный оркестр.
— Ах, военный!
Человек хлопнул себя по лбу. Он сунул руку в карман своей необыкновенной куртки, которая, казалось, вся состоит из карманов, и вытащил оттуда маленькую книжечку в бумажной обложке.
— Вот! — сказал он, протягивая ее мне. — «Рассказы о Суворове». Ты знаешь, кто такой Суворов?
— Знает! Знает! — торопливо подсказала бабушка. Она крепко держала меня за щиколотки.
— Знаю! — сказал я. — Это великий русский полководец.
— Замечательно! Вот тебе книга про великого русского полководца Суворова. Из библиотеки журнала «Советский воин» . Ты советский воин?
— Да! — сказал я. — Я — советский воин!
— Поздравляю тебя, советский воин, с первой твоей премией! Ты замечательно отвечал на вопросы литературной викторины! Расти большим и счастливым!
— Вы подпишете? — сунулась к нему тетенька с авторучкой.
—- Ну я же не Суворов, — сказал дяденька. — Как же я буду подписывать? Еще раз поздравляю! — И моя рука утонула в его теплой ладони. — Поаплодируем товарищу!
Я шел от эстрады, провожаемый завистливыми взглядами пионеров, под барабанный грохот аплодисментов.
— Кто это? — спросила бабушка дежурного пионера, показывая глазами на дяденьку, подарившего мне книжку.
— Ха! — сказал высокомерно пионер с красной повязкой на рукаве. — Это же Виталий Бианки!
— Интересно! — сказала бабушка. — Какая фамилия итальянская! — Чувствовалось, что фамилия ей ничего не говорит.
Стоит ли писать, что буквально на следующий день мы отправились в библиотеку и принесли оттуда целую пачку книг Виталия Валентиновича. И он обрушился на меня.
В нашей тесной комнатушке зашумели леса, закурились туманами болота, посыпали снегом полярные зимы, засновали куницы и белки, засвистели крылья диких гусей. Огромный мир живой неповторимой природы раскрыл передо мною свои милосердные объятия. Насекомые, птицы, звери и даже рыбы заговорили со мной, и в их речах явственно слышались интонации силы, понимания и доброты, зазвучал голос самого Бианки.
Бабушка считала, что не следует учить меня грамоте, пока я не пойду в школу, иначе мне будет скучно на уроках и я стану лениться. Поэтому я был уверен, что читать не научусь никогда, и умучивал бабушку до полуобморочного состояния, заставляя в сотый раз перечитывать «Нечаянные встречи» или «Мышонка Пика», или «Лесные были и небылицы». Я стал прилежным слушателем «Вестей из леса» по радио, потому что это тоже был Бианки. День, в который я безошибочно отличил следы собаки от следов кошки на первом снегу, стал днем моего торжества и уверенности в собственных силах.
А когда я пошел в школу и быстро научился читать и писать, то тут же решил стать писателем Бианки.
Я сэкономил денег на четыре тетрадки. Каждую из них, в подражание «Лесной газете», озаглавил: «Весна», «Лето», «Осень» и «Зима» и собрался писать книгу. Но дальше первой строчки дело не пошло.
Мне вдруг открылась главная истина: прежде чем начать писать, нужно прожить большую жизнь, многое увидеть, запомнить, причем увидеть так, как не видел никто до тебя. Нужно многому научиться, многое обдумать, постигнуть и понять и только тогда браться за перо.
Поэтому в моей литературной деятельности наступил длительный перерыв. Больше двух десятков лет я учился, работал, овладевая самыми разными профессиями в самых разных местах страны, и забыл, что когда-то в первом классе собирался стать Виталием Бианки. И только взрослым человеком решился сесть за рукопись, твердо зная, что если я этого не скажу, то никто не скажет.
Я никогда не был учеником Бианки. Больше того, я никогда не встречал его больше. Строго говоря, я не был с ним знаком. Но я читал его книги, а стало быть, он меня учил. Может быть, поэтому не случайно, что первая моя книга о самых прекрасных животных — о конях!
И вот теперь я, пожалуй, могу сказать: книги Бианки были моим букварем. Человек не учится у букваря всю жизнь, но это первая и самая главная книга любого из нас. И кто знает, не повстречай я случайно сорок лет назад веселого и доброго человека в странной куртке и пупырчатой кепке, с теплыми и добрыми руками, как бы сложилась моя судьба.
Лесная быль
Дубровский имел сношения с Машей через дупло.
(Из школьного сочинения)
Замечательный писатель-натуралист Виталий Валентинович Бианки чрезвычайно крепко выпивал. Чего только не предпринимали родные и близкие, чтобы избавить его от пагубной страсти, ничего не помогало. Знаменитый создатель «Лесной газеты» и сотен прекрасных произведений о природе, основоположник целого направления в детской литературе, ежедневно бывал пьян.
Наконец предприняли последнее, радикальное средство. Виталия Валентиновича вывезли за город, в один из живописнейших и весьма уединенных уголков Ленинградской области, где главным достоинством природы было отсутствие, на значительном расстоянии окрест, магазина, торгующего водкой.
Неделю писатель томился жаждой, тосковал и ничего не мог написать на трезвую голову. Через неделю все разительным образом переменилось.
Ежедневно прославленный просветитель юношества стал совершать прогулки по окрестным лесам и
полям, и прекрасное расположение духа к нему вернулось. Однако родственники с ужасом заметили, что отправляется он на прогулку кристально трезвым, а возвращается из чарующих объятий природы сильно навеселе, если не сказать больше.
Его прогулки происходили перед обедом и длились не более часа. Ближайший магазин, где можно разжиться бутылкой, за десять километров. Самогонки никто из поселян не гнал. И тем не менее под пленительную сень дерев натуралист удалялся тверезым, а возвращался пьянехоньким.
Стали возникать многоразличные версии, объясняющие лесное чудо, среди коих мистические отвергли сразу, а две существовали довольно долго, хотя обе хромали и страдали натяжками.
Первая, что знаток природы нашел нечто в лесах и болотах, что заменяло, и успешно, алкоголь. Версия опровергалась тем, что подобное лесное чудо наверняка было бы известно и другим знатокам леса, скажем, индейцам или русским первопроходцам и промышленникам. Никаких же сообщений об «алкогольном корне» или ином растении летописи до нас не донесли. Кроме того, от Бианки, по возвращении последнего из леса, разило банальной сивухой.
Вторая версия была не менее чудесной. Предполагалось, что знаменитый следопыт надыбал в лесу забытую немцами или партизанами бочку со спиртом и ходил к ней прикладываться. Эта версия опровергалась тем, что в окрестных лесах немцы не шастали, а весь спирт, ежели оный когда-нибудь и бывал в здешних местах, партизаны выпили еще в период боевых действий. Самым же главным аргументом, сокрушающим изящную версию с бочкой, являлось то, что если бы знаменитый создатель «Лесных былей и небылиц», а также «Приключений мышонка
Пика» действительно был осчастливлен подобной находкой, то оставался бы у нее до тех пор, пока бочка не опустела.
Больше месяца загадка природы томила все население поселка и литературную общественность, до которой доносились слухи о лесном чуде. А разгадалось оно легко.
К Виталию Валентиновичу приехал художник, иллюстрировавший его книги, Миней Ильич Кукс, тоже знаток природы, сибиряк и охотник. Перед обедом Бианки увлек его на прогулку в лес, предусмотрительно захватив с собою два соленых огурца.
Там, в лесу, не отошли они и полкилометра от дома, писатель вдруг остановился у дерева, встав на цыпочки, сунул руку в дупло и легко извлек оттуда нераспечатанную бутылку водки и стакан.
Водка была тут же употреблена. Пустая бутылка возвращена в дупло, а в стакан положены деньги на очередную бутылку с учетом премиальных, которые оставлял себе ежедневно почтальон, что на велосипеде курсировал между населенными пунктами района, а заодно, по совместительству, прирабатывал спиртоношей знаменитого писателя.
Я это знаю наверняка
Чуковский, наверное, приезжал тогда в «Пенаты» — Дом-музей И. Е. Репина, а может быть, в поселок, бывшую Куоккалу, в которой протекали многие годы его жизни. И уж потом его упросили выступить в детском садике. Весть об этом перелетела через высоченный забор, за которым был наш пионерский лагерь, куда меня отправляли отдыхать каждое лето. Это я понимаю теперь, много лет спустя, а тогда, десятилетним пионером, я просто страшно завидовал малявкам.
Чуковского я никогда не видел даже на фотографиях, да, собственно, и книжек-то его в руках не держал. Время — послевоенное, с детскими книжками — туго. Но стихи Корнея Ивановича я знал прекрасно и голос его благодаря радио легко различил бы среди тысяч других. Радио во многом тогда восполняло нам отсутствие книг.
В пять лет я уже был способен в доступных моему возрасту пределах оценить юмор. «И ставит, и ставит им градусники!» Меня, сына медсестры, особенно веселило это главное средство доктора Айболита от всех болезней. Мама брала меня в больницу в свое хирургическое отделение, когда меня не с кем было оставить дома, и о болезнях и страданиях я знал немного больше, чем мои сверстники. Айболит же и до сих пор остается для меня самым уважаемым литературным героем, потому что я встречал таких докторов в жизни, настоящих коллег Айболита — ветеринаров.
А еще меня гипнотизировал ритм экзотических африканских строк. Я повторял их миллион раз:
Мы живем на Занзибаре,
В Калахари и Сахаре,
На горе Фернандо-По,
Где гуляет Гиппопо По широкой Лимпопо!
Я носился по нашей бесконечной коммунальной квартире, пугая соседей:
Вот и гиппо, вот и попо!
Гиппо-попо, Гиппо-попо!..
Волшебные тарабарские слова заворожили меня, я не мог остановиться, я шептал их сквозь сон, доводя до изнеможения окружающих... Кончилось это тем, что мама утром опоздала на работу, что было весьма большой неприятностью в те строгие времена.
Сам Чуковский представлялся мне этим сказочным веселым Гиппо-попо, и не увидеть его, имея такую возможность, было для меня так же немыслимо, как не пойти на «Чапаева» на бесплатный сеанс!
К моему удивлению, большинство мальчишек из моего отряда высокомерно заявило, что к малявкам в детский сад не пойдут и нечего на Чуковского глазеть, он пишет малявочные стихи, а мы уже большие!
Но я все-таки уговорил одного приятеля, и через дырку в глухом заборе мы проникли на территорию детского сада, где должен был появиться Корней Иванович.
Там царило торжественное помешательство перед ответственным мероприятием.
Воспитательницы, с красными пятнами на щеках, взволнованно и раздраженно вдалбливали совершенно обалдевшим малышам, кто что должен говорить, кто за кем выступать... Самые маленькие учились кричать хором: «Здравствуй, дедушка Корней!» Средняя группа в сотый раз повторяла танец «Веселые зайчики». «Зайчики» в сандаликах уныло топтались, взявшись за руки, роняли слезы и путали фигуры. Музыкальная руководительница безостановочно разводила над их головами мехи аккордеона, будто кобра капюшон. Старшая группа скоропостижно забыла все стихи, которые разучивала без малого месяц, и потому директриса детсадика была в предынфарктном состоянии. Во всяком случае, она так говорила: «Я в предынфарктном состоянии!»
Мы с приятелем не знали, что это за состояние такое, и тихонечко сидели в кустах, на всякий случай.
Нас заметили не сразу. Но как только заметили, тут же схватили «железными», чисто вымытыми пальцами за нестерильные воротники и уши и поволокли выдворять с территории.
По нашим облупленным носам уже готовы были заструиться слезы, но вдруг...
Вдруг у самых ворот перед нами вырос высокий и светлый человек в сером макинтоше, в светлых брюках, в широких светлых же сандалиях. У человека были веселый большущий нос, похожий на размякший соленый огурец, и седая непокорная челка. Больше всего он был похож на свежевыбритого и одетого по летнему сезону Деда Мороза.