— А к тебе дяденька приходил. Незнакомый.
Проходя мимо почтового ящика, Славка машинально выдернул задвижку. На пол упал ключ. Значит, мать уже ушла.
На тумбочке лежала написанная карандашом записка от матери. «Слава, к тебе приходил какой-то мужчина. Говорил, что тебе надо ехать к каким-то тайфунам. Еще рассказывал про лиственницы. Ничего не понимаю».
Славка покрутил записку. Лиственницы, тайфуны. Чепуха сплошная.
Он положил записку на тумбочку. Налил в чайник воды. Поставил чайник на плитку. Голова все-таки болела. Спираль начала тихо пощелкивать, нагреваясь.
«Верь в интуицию, если она настораживает», — неожиданно решил Славка. Он подошел к телефону. По голосу он узнал Миху Ступаря, ихтиолога из соседней лаборатории.
— Ты знаешь, что такое мир бризов и тайфунов?
— Так сейчас кругом миры. Мир фантастики, мир букинистов, мир искусства. Осталось узнать, где кончаются миры и начинается жизнь, — хладнокровнейшим голосом ответил Миха.
— А лиственницу знаешь?
— Хвойное дерево Лярикс. Подробнее в справочнике Мамушкина.
— Значит, ты ничего не знаешь, — вздохнул Славка. — Чернышев там?
— Ни, — сказал Миха. — У него доклад завтра. Думаешь, он?
— Что он?
— А ты о чем?
— Будь, — сказал Славка.
— Ага. Будь, — сказал Миха.
Они оба выжидательно молчали в трубку. У Михи были железные нервы. Славка отошел от телефона.
Голова все-таки болела. Славка поискал пирамидон, вздохнул, лег на диван и решил, что завтрашний разговор с Баядерой он начнет с недавно прочитанной статьи. Статья была о машинном реферировании. (То, чем меня заставляют заниматься второй год, сейчас великолепно делают машины.)
15
«…Высочайший эмоциональный взлет духовных сил, обусловленный глубоким чувством к любимой женщине, как объекту, олицетворяющему высшую гармонию мира, в том виде, как она представлялась художникам тех времен, дали нам множество поистине прекрасных произведений искусству… Данте и Лаура. Феерический взлет пожилого Гёте в результате любви к молодой девушке. Платоническая любовь Бальзака…»
Все было правильно. Страница 175-я книги В. Д. Авдехина «Процесс психотворчества в художественной литературе» положительно рекомендовала состояние влюбленности как стимул литературного творчества. Веня с облегчением закрыл книгу.
…Это произошло случайно. В тот самый раз, когда он старательно вживался в образ Семена Семеновича Крапотникова, Веня незаметно для себя пришел к выводу, что он просто-напросто прошляпил единственного достойного внимания человека.
Двухдневная гонка по следу привела Веню в норковый питомник. Приземистое сооружение вольеры и домик конторы стояли в узком распадке, закиданном предательски замаскированными камнями. Веня шел, спотыкаясь о камни, и чертыхался.
Дверь в контору была открыта. Веня поднялся на крыльцо, растерянно прикидывая, как объяснить свой визит, и нос к носу столкнулся на пороге с девушкой, которая в одной руке несла лоток с мусором, а в другой держала веник.
— Ой! — сказала она.
— Извини… — начал было Веня, но поперхнулся.
Ее звали по-русски Соня. Но у нее было второе местное имя — Каткаль, что в переводе значит «подснежная вода». Кроме того, закоренелый циник Крапотников назвал ее как-то в шутку Тамерланом, потому что, по его мнению, целые улицы, поселения и города мужских сердец должны были разбиваться вдребезги при одном ее появлении. И он был не так уж не прав.
Она унаследовала от матери хрупкую стройность таежных женщин, женщин древнего охотничьего племени. Отец ее был потомком бородатых мужиков, остановившихся покурить на берегу Тихого океана. Соня — Тамерлан — Каткаль.
Половины этого было достаточно, чтобы беспощадный меч Тамерлана опустился на забитую поисками экзотики Венину голову.
16
Утром Славка шел в институт, чувствуя, что за ночь его голова как-то многозначительно опустела. На ученый совет он все-таки опоздал. В темном коридоре стоял реставрированный бюст питекантропа. Пахло пылью и сигаретами. Из-за стеклянной двери доносился голос его бывшего однокурсника Тольки Чернышева. Делового парнишки.
«…Концентрация данного вида вопреки экстенсивности распространения отдельных его разновидностей…» Речь шла об озерных блохах, которые Толька Чернышев решил двинуть на корм карпам.
Светловолосый круглолицый тихоня Толька до конца курса прошел непонятным человеком. Он все молчал и все ходил на разные кружки, когда остальные просто с ума сходили по баскетболу. Потом стал председателем СНО, потом нашел идею о водяных блошках. Попав в этот биологический институт, Толька быстро оперился. Стал носить хорошие костюмы и здорово научился рассказывать «научные анекдоты». «Мой реферат почти аннотация, моя аннотация почти диссертация, моя диссертация почти монография…» и так далее.
В лаборатории опять не убрали пыль. Пылесосом проползли лишь по ковровой дорожке. Славка стал прибирать свой стол. Выписки, списки, рефераты, папки с ярлычками и ярлычки с пометками разноцветной тушью. «Баядерская нумерация». Его руководителя доцента Мироненко прозвали Баядерой за умение хорошо, «соблазнительно» говорить.
«Пасьянс — вот основа открытий. Линней и Менделеев раскладывали пасьянс и получили системы». Проговорив что-нибудь такое, доцент Мироненко убегал, оживленно работая ручками. Говорят, он работает над какой-то систематикой, которая даст ему докторскую диссертацию.
В коридоре возник сдержанный гул голосов. Чья-то голова ошалело заглянула в дверь и так же моментально исчезла. Вошел Чернышев. Он вытирал платком испачканные мелом пальцы…
— Ну, как доклад? — вежливо осведомился Славка…
— Ничего доклад. Хороший доклад. А что?
— У меня идея для тебя. Вот, понимаешь, если бы заставить лягушек размножаться круглогодично…
— Ну? — заинтересованно спросил Чернышев.
— Так чего «ну»? Тогда бы карпы запросто кормились их икрой.
— Чудишь все, — недоверчиво сказал Чернышев.
— Чудю, — согласился Славка. — Ты Баядеру не видел?
— Нужен мне твой Баядера!
— Ты подумай насчет лягушек! — крикнул вслед Славка.
Чернышев вернулся и, округлив глаза, постучал себя по лбу согнутым пальцем.
В ответ Славка молча поманил его к себе. От удивления Чернышев приоткрыл рот и остановился.
Славка вынул из кармана мятую записку.
—. Твоя работа?
— Ты о чем? — почему-то шепотом сказал Чернышев.
— Я про записку. Бризы там, тайфуны. Калиостро в тапочках!
— В тапочках?
— Можешь идти.
— Слушай, — сказал Чернышев, — я вроде понял.
— И что же тебя осенило?
— Ты вчера в библиотеку отписан был? Все правильно. Прихожу я утром к директору. Ну, надо было. Секретарша сидит позевывает. Говорит, занят. «Кто?» — говорю… Ну, знаешь, вдруг из китов кто. Иногда полезно подловить. «А!» — говорит она и машет рукой. Я — раз, в кабинет. А там сцена, смеха не хватит. Директор за столом красный весь. Пилит по горлу ладошкой. Отказывает. А напротив какой-то чудак. Видно, что от сибирских руд, и тоже себя по горлу ладошкой, надо что-то ему позарез. И спокойно сидит твой Баядера и крутит пальчиками.
— Мы же не отраслевой институт, — колотит себя по груди шеф.
— Был в отраслевом, — отвечает тот, маленький.
— Нет у нас таких специалистов. Ну, скажите хоть вы, Мироненко!
А Мироненко этот твой так улыбается и шутит тонко:
— Агрессия, — говорит, — через головы ветеринаров, Вениамин Петрович.
Тут директора допекло, он сел и говорит так устало: «Решайте сами». Это Баядере. «Ваш, — говорит, — отдел». А тот говорит: «Не могу решать, у меня сейчас из сотрудников только один молодой человек Беклемишев». Тот сразу за карандашик: «Ага, Беклемишев. Ну, спасибо. Знал, что поможете». Шляпу в руки и с приветом. Те ему вслед: «Куда же вы?» А его уже нет. Это страшный человек, Славка. Поверь опыту.
— Ну, страшного ничего нет, — на всякий случай сказал Славка. Теперь он совсем перестал что-либо понимать.
Гул голосов затих в коридоре. Видимо, начался следующий доклад. Славка взглянул на Приколотое к стене расписание. Вслед за Чернышевым шла сенсация дня — доклад, который в институте ждали почти полгода. «Жаль, что опоздал», — подумал Славка. В комнате было тихо. Темная пылесосная дорожка лежала на ковре. За стеной Миха Ступарь дурашливо напевал песню о Марусе, решившей отравиться.
«Смотрит на увеличение 800 и радуется», — решил Славка.
17
Дверь открылась.
В комнату вошел незнакомый человек.
— Здравствуйте, — сказал он и снял шляпу.
Мудрые, чуть грустноватые глаза старого лешего были у этого человека. Оттопыренные уши и ехидных размеров нос составляли его лицо.
— Здравствуйте, — сглотнув от волнения слюну, сказал Славка.
Шляпа качнулась и опустилась, закрыв голый, как коленка, выпуклый череп мудреца.
— Здравствуйте, — повторил он. — Вы Беклемишев?
— Ага, — опять почему-то сглотнув, сказал Славка. — Вы это по интуиции или по информации?
Человек хитро улыбнулся. Сумасшедшая веселинка скакнула в его глазах.
— Крапотников, — представился он. — Директор норкового питомника. В местах отдаленных…
Славкина мысль обежала кругозор событий. Цепь фактов с лязгом сомкнулась. Он вежливо поклонился: Ярослав Беклемишев.
Странный человек широко улыбнулся. Славка улыбнулся еще шире.
— Мне рекомендовали вас как лучшего специалиста по норкам, — вкрадчиво сказал незнакомец.
— Без меня меня женили, — осторожно отпарировал Славка. — Я узкий специалист по грызунам.
— Давайте напрямик.
— Идет.
— У меня умирают маленькие коричневые зверьки, — серьезно сказал странный человек. — Каждый день я кидаю на свалку золотые рубли международной валюты. Мне нужен толковый специалист. Я не упрашивал бы вас, как мальчишка, если бы вы не были последней надеждой.
— Ваша последняя надежда видела норок три раза в жизни: два на экскурсиях в музей и один раз на препараторском столе.
— Готова койка с видом на океан.
— Океаны принимаю только по распоряжению начальства, — насмешливо сказал. Славка. — Какой океан?
— Тихий.
— Черт возьми! И все-таки идите к начальству.
— Ваше согласие, и я через пять минут принесу вам командировочное удостоверение.
— Вы действительно страшный человек, — усмехнулся Славка. — Теперь я все понял. У вас, не обижайтесь, паранойя. Идефикс, по-научному. С такими, как вы, невозможно бороться.
— А может, поговорим по-хорошему? Не боитесь поговорить по душам с параноиком? — Человек сказал это тихо, почти грустно.
— Идет!
Они встали. За стеной Миха Ступарь озабоченно насвистывал румбу. Тихо пощелкивала батарея отопления. Бюст питекантропа смотрел в темноту коридора слепым взглядом. Из-за стеклянных дверей доносился голос очередного докладчика.
18
Их встретила зеленая трава аэродрома. (Скажите, пожалуйста, здесь растет трава!) И ветер донес знакомый по мальчишеским снам соленый запах. (Это пахнет Тихий океан. Почему его не видно?)
Навстречу им двинулся жердеобразный человек в длинном, до пяток, плаще. Человек стеснительно пожал Славке руку и сказал баском: «Згуриди».
— Грек, — скороговоркой прокомментировал Крапотников. — Единственный грек на все побережье. Единственный закройщик плюшевых жакетов на сто тысяч квадратных километров.
Обшарпанная «Победа» крутила их по узким деревянным улицам. Шофер был в ковбойке и почему-то в зимней шапке. На поворотах он перекатывал папиросу из одного угла рта в другой. Уникальный грек с провинциальной вежливостью задавал вопросы о дороге;
«Победа» остановилась у деревянного одноэтажного домика. Полная женщина в ситцевом платье открыла им калитку.
— Прошу, — сказал Згуриди.
Низенькая чистая комната была тщательно убрана. Беклемишеву сразу понравилась эта комната, и даже горшки с фикусами у окон, и глупейшая картина рыночного производства. Полная женщина с церемонными извинениями накрывала стол. Згуриди принес откуда-то цветной графинчик.
— За знакомство, — сказал он.
Только Крапотникову не сиделось на месте. Он рассказал Славке о вольерах, холодильнике, каком-то микроскопе. Было ясно, что ему очень хочется немедленно схватить Беклемишева за руку и потащить его в питомник к норкам. Полная женщина с улыбкой наблюдала за ним. Видимо, Крапотников был в этом доме свой человек.
— Молодой человек будет спать после дороги, — сказала женщина. — Ваших норок он посмотрит и завтра.
— Я живу здесь седьмой год, — сказал Згуриди. — Два года назад здесь работали геологи. Очень насмешливые молодые люди. Они все удивлялись, почему я грек. «У тебя должна быть фелюга, Згуриди, — говорили они. — Какой же ты грек без фелюги?» Я послушал их. Действительно, живу, можно сказать, на берегу Великого океана, а фелюги нет. Я купил себе очень большую шлюпку. На ней есть мотор. «Мотофелюга» — так сказали геологи. Вы можете брать ее себе когда угодно. Здесь много рыбы. Но редко бывает погода.
Они пили какой-то сладкий ликер. Наверное, от него Славке в самом деле хотелось спать. Казалось, что он сидит в этой комнате сто лет. За тысячи верст отсюда остался город с библиотекой, курилкой, дурехой Катькой, идеями доцента Мироненко и стихами о мирах, написанными карандашом на серой гранитной колонке.
— Фелюга должна быть с парусом, — сказал Славка.
— Не умею шить парус, — усмехнулся Згуриди. — Могу сшить юбку-кринолин, но не знаю, как делать парус. Кроме того, у настоящей фелюги мачта должна быть из дерева кипариса.
— Чепуха, — сказал Семен Семенович Крапотников. — Исправный мотор — и все кипарисы.
19
Было обычное утро. Оно принесло с собой туман. Туман пах йодом и рыбой, потому что на берегах Тихого океана туманы всегда пахнут так. Он висел на иголках лиственниц и серебрил стены домов. Запах йода смешивался с запахом человеческого жилья и хвои.
В это утро Веня Ступников проснулся без пятнадцати семь. Его разбудил будильник. В сущности, Вене незачем было просыпаться именно в это время. После визита директора норкового питомника в музей не забрела ни одна живая душа. Но Веня-то твердо знал, что уважающий себя писатель должен начинать день чашкой кофе и сигаретой. И необходимо, чтобы это было пораньше.
Веня пил кофе, курил и мыслил. За окном стояла белая муть. В раскрытую форточку лезла сырость. Это был знаменитый туман Охотского побережья. Жизнь снова оказалась очень сложной. Из-за того, что в каком-то проклятом питомнике дохнут норки, он, Веня Ступников, не имеет ни минуты покоя. Каждый день он как идиот бредет в эту долину. Два дня подряд доказывал, что он историк и ни черта не понимает в животноводстве. Потом еще два дня по ее просьбе толкался по всем учреждениям города в поисках помощи. Кажется, он узнал всех служащих городка. Директор питомника, тот самый злополучный чудак, исчез — в неизвестном направлении.
По ночам память воскрешает далекий черноземный городок, и… так или иначе приходится заниматься самокритикой. А кому это приятно? Соня — Каткаль — Тамерлан. Она заставила его даже к этим норкам относиться с уважением, хотя он с детства терпеть не мог кошек, ворон и прочую живность. И сама она похожа на норку. Движется быстро, бесшумно, и кажется, что тело ее скручено из какого-то диковинно-упругого материала.
Сегодня ночью он нашел идею. Питомник будет спасен. Он напишет громовую газетную статью. Статью, которую будут рвать из рук миллионы. В современном духе, — Каждая фраза как бомба. Форма — это основное. Читатель ждет форму. Любой может слазить в энциклопедию на букву Н, выписать оттуда все, что относится к норке, вставить местные факты и фамилии — и готово дело. Веня Ступников сделает иначе. Он начнет с песни Монтана о Мари, которая носила норковую шубку, Мари гуляла в норковой шубке по Парижу, и все девушки завидовали ей, а парни на улицах шли следом, как лунатики.
А разве наши девушки не имеют права ходить в норковых шубках? Далее можно написать о достоинствах норковых шкурок.