И еще одно предупреждение. Авторы знакомы с деятельностью, т. е. боевой работой многих подпольных организаций и разведывательных групп в период Великой Отечественной войны. К великому своему сожалению, они должны честно признаться читателю, что полностью, до конца работа ни одного подполья той поры не известна никому. История каждого из них таит множество загадок и тайн, мучительных вопросов. Мы не знаем точных дат и имен непосредственных участников ряда конкретных действий, потому что никто, разумеется, не вел тогда последовательного и подробного дневника. В случае с людиновским подпольем, забегая вперед, сознаемся, к примеру, что и по сей день мы не знаем с полной достоверностью, кем был совсем молодой полицейский Дмитрий Фомин, погибший в конце 1942 года, — «своим» или «чужим».
Через несколько лет Зина Хотеева и Нина Хрычикова, давая весьма ответственные показания следственным органам, заявили убежденно, что Дмитрий Фомин, призванный на службу в полицию против своей воли, предоставлял Шумавцову весьма ценную для партизан информацию. При этом обе они, допрошенные поодиночке и в разное время, сообщили, что слышали от Алексея Шумавцова весьма высокую оценку подпольной работы Дмитрия. Если это так, то гибель Дмитрия Фомина от рук своих — трагическая ошибка, каких, должно быть, было немало и в Красной Армии, и в партизанском движении.
Видимо, никому не известно точно, по юношеской ли дурости или сознательно выдал взрослому предателю Федору Гришину Прохор Соцкий, умерший сравнительно недавно, всех, кого только знал по подполью — в первую очередь Алексея Шумавцова. Не знаем, вернее, располагаем весьма противоречивыми данными о том, как вообще попал Соцкий в организацию. Нам неизвестно достоверно — опять же из-за противоречий в документах, — кто был агентом полиции, конкретно ли Дмитрий Иванов повинен в гибели Клавдии Антоновны Азаровой.
Тот же Соцкий после освобождения Людинова был призван в Красную Армию, заслужил медаль «За отвагу», был тяжело ранен в грудь. Знаем до конца дней он переживал, что из-за него погибла группа Шумавцова и совсем уж безвинные семьи подпольщиков. Но вот что его мучило — раскаяние за предательство или муки совести за допущенную трагическую ошибку — не знаем, потому и судить не беремся.
Жизнь и судьбы людские вообще не всегда укладываются в четко очерченные нашими представлениями рамки, ее не описать только в черном или белом свете. Один из следователей полиции, руки которого — это точно известно — обагрены кровью соотечественников, сумев скрыть свою службу у оккупантов, после бегства из Людинова тоже оказался в Красной Армии, участвовал в боях, в одном из них потерял ногу, был награжден орденом Отечественной войны. Его изобличили много позже, осудили на двадцать пять лет. Отсидев года три в лагере для инвалидов, он попал под амнистию…
А пока вернемся к бирже труда. Одним из ее сотрудников, а таковыми могли быть и были только лица, которым оккупационные власти безусловно доверяли, стал выпускник людиновской школы № 1, позднее брянский студент Дмитрий Иванов. Старый знакомец Алексея Шумавцова по футбольным баталиям довоенной поры и одноклассник Тони Хотеевой и Коли Евтеева.
Как попал он на биржу труда?
Читателю уже известно, что официально он поступил на службу в полицию лишь в начале второй оккупации Людинова. Известно также, что еще осенью 1941 года к нему домой приходил его бывший учитель, а ныне начальник полиции Двоенко. Иванов, по его словам, отказался тогда от зачисления в полицию. Возможно, что так оно тогда и было. Но, скорее всего, Двоенко предложил ему другое — пойти на «хлебную» должность на биржу труда.
Приблизительно в те самые дни, когда Дмитрий Иванов начал свою позорную деятельность на стезе предательства и измены, Алексей Шумавцов сколачивал ядро разведывательной группы. Мы не знаем доподлинно точно, когда и как это происходило, в какой последовательности он привлекал будущих соратников, какие слова при этом говорились, что ему отвечали, не знаем, сколько и чьи кандидатуры он после размышления отклонил. Остается психологической загадкой, почему ребята, вошедшие в основное ядро подполья, безоговорочно признали Алексея Шумавцова своим руководителем, как бы мы сказали сегодня — лидером. Ведь все они, кроме привлеченных позднее Семена Щербакова, Володи Рыбкина и Толи Крылова, были старше его.
Александр Лясоцкий — 17 лет.
Антонина Хотеева — 20 лет, к тому же московская студентка.
Николай Евтеев — 20 лет, тоже студент.
Анатолий Апатьев — 17 лет.
Виктор Апатьев — 17 лет.
Шура Хотеева — 18 лет.
Зина Хотеева — 17 лет.
Миша Цурилин — 18 лет.
Напомним, что Алексею Шумавцову только в марте сорок первого исполнилось шестнадцать, и закончил он всего лишь девять классов, к тому же не в городской, а в сельской школе. Да и знали его ребята только по встречам в не такие уж долгие дни летних и зимних каникул, тогда как между собой были знакомы много лет еще и по школе. К тому же Толя и Витя Апатьевы были двоюродными братьями, таковыми же приходились сестрам Хотеевым, с Зиной они еще были и одноклассниками, так же как Тоня с Колей Евтеевым.
По крайней мере трое из них вполне и сами могли по объективным качествам претендовать на руководство молодежной подпольной группой.
Антонина Хотеева — волевая, энергичная, из тех, про кого говорят «бой-девица», озорная и бедовая. В школе всегда была активной общественницей, ее избирали и в ученический комитет, и в комитет комсомола. Привыкла всегда быть на первых ролях. Этому способствовало и то, что Тоня была красива и очень нравилась всей мужской половине, по крайней мере, старших классов.
Анатолий Апатьев — тоже из тех, кого называют коноводами. Благонравием не отличался, так что кое-кто из соседей даже называл его в сердцах хулиганом. В дружбе был самоотвержен и надежен. Однажды на перемене в кровь отлупил дылду, на три года старше себя, за то, что тот обижал младших. А еще — Толя умел играть на гитаре и мандолине.
Шура Лясоцкий — в чем-то полная противоположность Апатьеву, но тоже решительный и прямой. Любитель и знаток природы, он легко сходился с людьми, был общителен и дружелюбен. Отличался разнообразием интересов: занимался в яхт-клубе, в авиамодельном и литературном кружках. По воспоминаниям товарищей, хотел стать летчиком или моряком. Шура — единственный из этого ядра, от кого не осталось ни одной фотографии. Известно, что был он среднего роста, темноволос, с правильными чертами лица. Его портрет по памяти нарисовал один из друзей, а потом сходство удостоверил своей подписью единственный уцелевший из всей большой семьи Лясоцких старший брат Владимир, находившийся в войну в армии.
Стало быть, имелись в шестнадцатилетнем Алексее Шумавцове такие качества подлинного вожака, что и эти трое, и все другие признали его старшинство, даже не зная, что только он остался в городе не по воле случая, а по настоящему приказу контрразведки с подлинно боевым заданием.
С достаточной степенью достоверности мы можем предположить, что первыми Шумавцов привлек к подпольной работе Сашу Лясоцкого, которого знал давно, Шуру Хотееву, Тоню и потом уже Анатолия Апатьева, а тот привел брата Виктора. По-видимому, именно Тоня привлекла своего одноклассника Николая Евтеева. Само собой получилось, что следом за старшими сестрами пришла в группу Зина Хотеева. Мишу Цурилина, безусловно, вовлек сам Алексей — они были соседями и хорошо знакомы.
Зина Хотеева поддерживала дружеские отношения с женщиной гораздо старше себя — Марией Кузьминичной Вострухиной, жившей на улице Ленина. Ее муж Иван Михайлович был в партизанском отряде и в последующем не раз ходил в Людиново на связь. Именно он принес Марии Кузьминичне из леса первую партизанскую листовку, написанную от руки, — в отряде тогда еще не было пишущей машинки. Мария Кузьминична первая же переписала ее несколько раз печатными буквами, после чего расклеила их ночью на заборах. Позднее она привлекла к размножению и распространению листовок двух своих знакомых девушек — Римму Фирсову и Нину Хрычикову. А вообще-то этим делом занимались по мере возможности все участники подполья. Толя Апатьев однажды из чистого озорства, чтобы позлить полицаев, наклеил листовку на… дверь штаба полиции. К 24-й годовщине Октябрьской революции подпольщики распространили по городу около пятисот листовок, из которых жители узнали правду о положении на фронтах.
Памятуя преподанные ему уроки конспирации, Алексей Шумавцов — «Орел» — присвоил почти каждому члену группы псевдоним по собственному выбору. Нет ничего удивительного, что молодые юноши и девушки выбрали себе псевдонимы яркие и романтичные.
Шура Лясоцкий — «Огонь».
Антонина Хотеева — «Победа».
Александра Хотеева — «Отважная».
Анатолий Апатьев — «Руслан».
Виктор Апатьев — «Ястреб».
Николай Евтеев — «Сокол».
Много позднее, уже в середине сорок второго, участники подполья как бы приняли воинскую присягу — каждый из них собственноручно написал и подписал клятву на верность Родине. Подлинные тексты обязательств были переданы в штаб партизанского отряда, где и хранились, как совершенно секретные документы. Во всех донесениях городские разведчики — участников подполья будет правильнее называть именно так — отныне пользовались только этими псевдонимами.
Довольно неожиданно группа пополнилась еще одной участницей, единственной, которая сама кое о чем догадалась. Впрочем, в том ничего удивительного не было, поскольку этим проницательным человеком оказалась старшая сестра Шуры Лясоцкого двадцатидвухлетняя Мария.
Перед войной Мария Михайловна вместе с мужем — лейтенантом Владимиром Саутиным — и годовалой дочкой Тамарой жила в Белоруссии, вблизи западной границы. Уже двадцать второго июня их военный городок подвергся бомбардировке. Семьи командиров успели эвакуировать на восток до того, как воинская часть, в которой служил лейтенант Саутин, вступила в бой. Так Мария Михайловна с дочкой снова очутилась в отчем доме.
Выходцы с Украины, все мужчины рода Лясоцких работали на людиновских заводах едва не с самого их основания. Семья была огромной. К моменту оккупации Людинова в доме по улице Войкова проживали: глава семьи Михаил Дмитриевич с женой Матреной Никитичной, дочери: Нина — пятнадцати лет, Лидия — тринадцати лет, Зоя — пяти лет, сыновья: Шура и семилетний Николай. Теперь к ним присоединилась и Мария с внучкой. Еще два сына, девятнадцатилетний Виктор и двадцатичетырехлетний Виктор,[14] находились в Красной Армии.
Наблюдательная по натуре, Мария быстро подметила что-то необычное в поведении своего среднего брата Шуры, его таинственные шушуканья с дружком — Лешей Шумавцовым. А однажды, перепутав телогрейки, обнаружила в кармане написанную от руки печатными буквами листовку, которая заканчивалась словами:
«СМЕРТЬ НЕМЕЦКИМ ОККУПАНТАМ!
Штаб народных мстителей».
Такие листовки Мария уже видела в городе наклеенными на заборах и даже столбах электросетей.
На обратной стороне листовки, обнаруженной ею в кармане братниной телогрейки, никаких следов клейстера не имелось. Марии все стало ясно, Эту листовку ее братец не отлепилс какого-нибудь забора, чтобы, скажем, показать друзьям. Он просто сам не успел ее наклеить.
Мария при первом же удобном случае начистоту поговорила с Шурой, отругала за допущенную оплошность — в случае задержания и обыска его ждали пытки в полиции и, скорее всего, гибель — и потребовала связать ее с руководителем подполья.
Лясоцкий рассказал о происшедшем Шумавцову, тот по уже действующему каналу связи сообщил об этом в отряд и получил согласие Золотухина на включение Марии Лясоцкой в свою группу.
А затем произошло прямо-таки невероятное совпадение: в людиновский отряд пришел пробивавшийся почти от границы к линии фронта лейтенант Владимир Саутин!
В разведывательной деятельности подполья Мария Михайловна Лясоцкая-Саутина, выбравшая себе псевдоним «Непобежденная», сыграла очень важную роль, но, к сожалению, по нашему мнению, недооцененную роль. Потому-то нет ее имени в списке награжденных подпольщиков. А сделала она много, очень много, рискуя при этом не только своей жизнью, но и жизнью крохотного ребенка.
Как многие жены кадровых командиров Красной Армии, Мария разбиралась в военном деле на уровне бойца второго года действительной службы, т. е. намного больше всех своих новых товарищей по борьбе с оккупантами. К тому же она была по характеру решительна, находчива и сообразительна.
Подобно Марии Лясоцкой, вычислила своих старших сестер и Зина Хотеева. Именно она стала основной связной с отрядом со стороны городских разведчиков. Не такая яркая, как ее красавицы сестры, Зина обладала одним достоинством, обнаруженным случайно: стоило ей одеть на себя какую-нибудь кацавейку, повязать голову грубошерстным платком, обуться в залатанные боты или валенки, как она мгновенно превращалась в неприметную деревенскую девчонку или пацанку с городской окраины… В таком обличье она беспрепятственно проходила мимо немецких патрулей и местных полицаев. Если останавливали, объясняла, иногда подпустив слезу, что идет в деревню менять какое-нибудь тряпье на картошку или пшено. Летом объяснение могло быть иным, тоже вполне правдоподобным — скажем, для сбора грибов и ягод.
Зина не раз ходила не только на обусловленные места встречи с Афанасием Посылкиным и Петром Суровцевым, но и на саму партизанскую базу, в расположение отряда.
Первой информацией, переданной «Орлом» в отряд, стали сведения о дислокации в Людинове немецких частей, расположении штабов, оккупационных учреждений, некоторых складов, а также об установленном в городе режиме для жителей.
По скромности не сообщил — за что потом при личной встрече ему попало от Золотухина — о своей первой, предпринятой не по заданию, а самостоятельно, диверсии.
Поначалу Шумавцова одолевало непреходящее чувство острой опасности. Порой ему казалось, что у него на лбу написано — вот он, партизанский разведчик, хватайте! Потом это чувство притупилось и сменилось другим — непреодолимым желанием совершить нечто действенное, и сбор информации или расклеивание листовок никак не могли эту потребность удовлетворить.
Так он подошел к мысли о возможности, а потому необходимости совершить диверсию на локомобильном заводе, где работал, но пока скорее числился электромонтером.
Как уже известно читателю, основное оборудование завода было своевременно демонтировано и эвакуировано. Электростанция подорвана в последний день. Немцы, однако, не теряли надежды восстановить предприятие, наладить в нем какое-нибудь производство. А пока что приспособили один-единственный цех для ремонта военных повозок и изготовления… гробов и намогильных деревянных крестов.
Остальные громадные цеха пустовали. Однако недолго. Вскоре Алексей, имевший возможность как электромонтер шастать по всей заводской территории, заметил, что в один из цехов немцы завезли на грузовиках большое количество чем-то заполненных железных ребристых бочек. Он поговорил со своим соседом Михаилом Цурилиным, и тот сообщил, что в бочках этих — бензин и керосин. Михаил знал это совершенно точно, потому что его младший брат, шестнадцатилетний Шура, нашел в заводском заборе лаз и повадился через него незаметно проникать в этот цех, ставший складом горюче-смазочных материалов, за дефицитнейшим керосином. Алексей и Михаил решили вдвоем, что хорошо бы устроить немцам тут фейерверк, а проще говоря — склад спалить.
Первая мысль была — учинить диверсию ночью. Но от нее пришлось тут же отказаться. Во-первых, у них не было пропусков для ночного хождения по городу. Во-вторых, ночью вся заводская территория усиленно охранялась, в том числе часовыми с собаками.
Поэтому решили иначе — поджечь склад днем, когда охрана ведется достаточно небрежно и бывают промежутки, иногда по часу, когда на складе вообще никто из немцев или персонала завода не появляется. Идти на эту акцию наметили втроем — младший Цурилин, Шурка, должен был проникнуть на территорию через ведомый ему лаз и вести от забора за воротами цеха наблюдение: не покажутся ли грузовики. В случае опасности дать свистом сигнал, после же возгорания немедленно смыться через тот же лаз.
В намеченный день и час никем не замеченные Алексей и Михаил проскользнули в цех. Вдоль одной из стен были аккуратно, как и положено у немцев, расставлены железные ребристые бочки. Алексей вывернул из одной пробку, понюхал. Так и есть — бензин. Осторожно, чтобы не облить одежду — специфический запах мог стать неопровержимой уликой против них — опрокинули бочку на бок. По бетонному полу растеклась огромная лужа… Алексей вынул из кармана заранее припасенную водомерную стеклянную трубочку, наклонился и наполнил ее горючим. Потом поднес к одному ее концу зажженную спичку — из нее тут же пыхнуло пламя. В ту же секунду он швырнул трубку подальше, в центр бензиновой лужи, туда же кинул и коробок с оставшимися двумя спичками. Предусмотрительность была не лишней — в случае обыска некурящий Алексей никак не мог бы объяснить, зачем носит с собой спички.