С южной стороны в состав города входит рабочий лосенок Сукремль, там свое, Сукремльское водохранилище, образованное плотиной на реке, отделяющей его от акватории огромного, примерно в двадцать пять квадратных километров, верхнего озера.
В незапамятные времена здесь, в глуби бескрайнего и дремучего Брянскою леса, в котором по легенде скрывался когда-то сам Кудеяр-атаман с тех же времен существовала деревушка Людиново и другие поселения. Во всяком случае в Переписных книгах за 1678 год Людиново упоминается. При императрице Екатерине Второй оно уже как соло входило в Жиздринский уезд Калужского наместничества.
Прознав, что в недрах здешних земель есть железная руда и каменный уголь, а о лесе, стало быть, о древесном угле и говорить не приходится, знаменитое семейство промышленников Демидовых, происхождением из тульских кузнецов но при Петре Великом получившее дворянство, согнав сюда множество работных людей, основало здесь в 1738–1745 годах два завода, составлявших как бы одно целое: Людиновски, на котором строились разные машины, и Сукремдьский чугунного литья.
В XIX веке заводы перешли к другому, не менее знаменному семейству промышленников — Мальцевых, до того известных своим стекольным и хрустальным производством.
В истории российской промышленности оба завода занимают видное место. На Люлиновском заводе были произведены рельсы для первой настоящей русской железной дорога — Николаевской, соединившей обе столицы: Москву и Санкт-Петербург. Здесь был построем первый в России паровой двигатель для корвета «Воин», первые паровые машины для Тульского оружейного завода и Санкт-Петербургского арсенала, в 1870 году — первый паровоз. В 1872 голу на Московской политехнической выставке Людиновский завод был отмечен Большой Золотой медалью и аттестатом первой степени.
Позднее на Людиновском заводе стали строить локомобили, которые можно было встретить в сельских хозяйствах всей необъятной России, вывозили их и за границу.
Оба завода, разумеется, изменившиеся до неузнаваемости, в значительной степени, естественно, перепрофилированные, существуют и по сей день, они влияют на всю жизнь города Людиново в целом и почти каждого его обитателя и отдельности.
К началу Великой Отечественной войны Людиновский завод назывался локомобилестроительным, а сам город входил по тогдашнему административно-территориальному делению в Орловскую область.
Лето 1941 года Людиново, как, впрочем, и вся страна, жило в ожидании каких-то больших событий.
Это неправда, когда и сегодня кто-то уверяет, что нападение нацистской Германии на Советский Союз было внезапным и нежданным. Вероломным — да, потому что Гитлер нарушил Пакт о ненападении, подписанный в Москве 23 августа 1939 года, и германо-советский договор о дружбе и границе между СССР и Германией, подписанный 28 сентября также в Москве.
Но не внезапным и не нежданным. Сегодня доказано и широко известно, что высшее советское руководство во главе со Сталиным (ставшим уже не только Генеральным секретарем ЦК ВКП(б), но и Председателем Совнаркома СССР) знало в деталях и о подготовке гитлеровской Германии к нападению на СССР, и точную дату этого нападения. И ничего не сделало — если не считать худосочного зондирования в виде известного Заявления ТАСС от 14 июня 1941 года — чтобы предпринять решительные и действенные меры для противодействия агрессии.
Разумеется, жители Людинова, как и москвичи, и ленинградцы, и вологодцы, и киевляне, и новосибирцы, и тбилисцы, ничего не знали ни о предупреждении британского премьера Черчилля Сталину, никогда не слышали имени Рихарда Зорге, даже не подозревали о его существовании. Но они хорошо знали, что германский фашизм — их смертельный враг, и понимали, что война с Германией неизбежна. Они не верили миролюбию Гитлера, но… они верили Сталину, верили в его мудрость и непогрешимость. Верили и надеялись, что пакт хоть на время отвел от нашей страны Смертельную угрозу.
То было странное, загадочное, едва ли не мистическое переплетение здравого народного разума и слепой веры в вождя, веры в чудо. Возможно, способствовало тому и известная черта русского характера, непостижимое наше, тысячу раз опровергнутое жестокой жизнью и столько же раз возродившееся «авось пронесет». Не пронесло… И не могло пронести.
Оперуполномоченный НКГБ СССР,[6] сержант госбезопасности — что соответствовало званию лейтенанта в Красной Армии — Василий Иванович Золотухин прибыл с семьей к новому месту службы в Людиново года за полтора до войны. Это был крепкий, коренастый тридцатидвухлетний мужчина, настоящий службист, в хорошем смысле этого слова, но порой слишком прямолинейный и, к сожалению, как многие тогда, не избавившийся от синдрома подозрительности, а потому скорый на не всегда праведные решения. Это частенько усложняло его отношения с людьми, а в конечном счете самому ему изрядно попортило жизнь.
Действительную — четыре года — Золотухин отбыл в погранвойсках на границе с Ираном. Сам уроженец Орловской области, он затем был направлен на учебу в школу НКВД в Ленинград, по окончании которой служил в разных городах той же Орловщины. С 23 июня 1941 года Золотухин считался отбывшим в очередной отпуск. Прослушав в воскресенье 22 июня речь по радио наркома иностранных дел СССР В.М. Молотова о нападении фашистской Германии на СССР, он понял, что заслуженный отпуск откладывается на неопределенное время, как оказалось — навсегда.
Бывая в областном центре, Золотухин слышал, конечно, не слухи — вполне достоверные разговоры о том, что на западной границе и в приграничных областях Украины и Бепоруссии в последние месяцы резко возросло число задержанных агентов немецких спецслужб, что участились нарушения воздушного пространства СССР германскими разведывательными самолетами.
С ним самим совсем недавно произошел случай, оставивший в душе неприятный осадок. Недели две назад к нему в райотдел пришел майор-пограничник из-под Вильнюса. 11 росил помочь с отгрузкой в расположение его погранотряда партии цемента и локомобиля — оборонительные сооружения на тамошней границе спешно укреплялись. Усталый майор рассказал, что на сопредельной стороне в последнее время явно происходит сосредоточение немецких войск. Золотухин помог майору ускорить отгрузку, потом уже узнал, что груздо получателя так и не дошел, застрял где-то в пути.
В тот же день Президиум Верховного Совета СССР принял Указ о мобилизации военнообязанных ряда военных округов. Мобилизации подлежали военнообязанные 1905–1918 годов рождения. Первый день явки мобилизованных на призывные пункты был назначен на понедельник 23 июня. С этого числа значительную часть каждого дня Золотухин проводил в райвоенкомате, в призывной комиссии.
Работы в ней было много. Мобилизация осуществлялась не механически — незаменимые специалисты производства и высококвалифицированные рабочие подлежали бронированию, иначе пришлось бы остановить заводы. Кроме того, комиссию захлестывал поток добровольцев — приходили и мужчины старших возрастов, и вчерашние безусые школьники.
По окончании рабочего дня в военкомате Золотухин шел к себе, на второй этаж здания райотдела НКВД, где располался и его кабинет, здесь часов до двух ночи занимался уже своими, контрразведывательными делами. Их тоже хватало.
Однажды в военкомат пришел рослый, красивый парень. Золотухин невольно обратил внимание на его ясные серые глаза под изогнутыми своеобразно, уголком, густыми бровями. На вид парню было лет восемнадцать (таких добровольцев в армию принимали), но, как выяснил военком майор Шустов из его новенького паспорта, ему только в марте исполнилось шестнадцать и он только что перешел в десятый класс…
Меж тем, воспользовавшись неподготовленностью Красной Армии к началу войны, германские войска, невзирая на упорное сопротивление, наступали по всему фронту, захватывая все новые и новые города и населенные пункты. И повсеместно буквально с первых дней оккупации на этой территории возникали партизанские отряды и группы подпольщиков.
29 июня 1941 года Совнарком СССР и ЦК ВКП(б) направили директиву партийным и советским организациям прифронтовых областей. Директива, в частности, предписывала создавать в занятых врагом районах партизанские отряды и диверсионные группы, всюду и везде создавать для врага и его пособников невыносимые условия, срывать мероприятия противника.
18 июля ЦК ВКП(б) принял постановление «Об организации борьбы в тылу германских войск». Постановление предписывало руководителям местных партийных и советских организаций всех уровней лично возглавить эту борьбу, чтобы придать ей самый широкий размах и боевую активность.
По тому, как тревожно развивались события на фронте, Золотухин, как человек здравомыслящий, понял, что постановление это вскоре распространится и на него, а потому надо действовать с опережением событий. Для него, кадрового сотрудника органов госбезопасности, это прежде всего означало подбор людей для ведения в Людинове разведывательной, подпольной работы в случае оккупации города и района немцами.
Военком Шустов парня, разумеется, завернул, буркнув в тысячный раз фразу, которую произносил уже не одному такому добровольцу:
— Подрастешь, сами призовем. Еще успеешь навоеваться.
Когда расстроенный парень вышел, Золотухин последовал за ним и нагнал в коридоре.
— Что, воевать хочешь?
— Хочу, — парень внимательно взглянул на Золотухина, — товарищ сержант государственной безопасности.
А парень разбирается в званиях, — уважительно подумал Золотухин, потому что обычно люди, видя «два кубаря» в петлицах, называли его на армейский лад «товарищ лейтенант».
— Как зовут?
— Алексей Шумавцов.
— Не сын ли Шумавцова Семена Федоровича?
— Сын…
Золотухин немного знал заместителя начальника железнодорожного цеха Локомобильного завода Шумавцова-старшего, знал с наилучшей стороны. Да и сын ему понравился.
— Что ж, если уж так хочешь воевать, то будешь воевать. Приходи ко мне сегодня вечером, часов в восемь.
— А куда? — У парня загорелись глаза.
— Знаешь, где райотдел НКВД? Это рядом с хлебозаводом.
— Знаю.
— Поднимешься на второй этаж, кабинет номер пять.
— Приду.
— Только вот что… Об этом никому ни слова. Если милиционер внизу не будет пускать, скажешь, что идешь к Золотухину Василию Ивановичу по вызову, но свою фамилий ему не называй. Все понял?
— Так точно, товарищ…
— Василий Иванович.
Вечером Золотухин откровенно поговорил с Шумавцовым, объяснил ему, в чем будут заключаться его обязанности в случае оккупации города, предупредил о риске, который неминуем в работе любого разведчика, тем более в военное время, когда, если провал, его ждет неминуемая смерть, и не быстрая, а мучительная, под пытками.
Шумавцов не колебался. У этого парня, который нравился Золотухину все больше, характер был твердый и решительный.
Потом начались занятия. Золотухин учил Шумавцова, как различать воинские звания германской армии и рода войск, как определять виды военной техники, типы танков и артиллерийских орудий, их калибр, учил основам топографии и азам специальных дисциплин — как незаметно для окружающих вести наблюдение и как самому от наблюдения уходить, как соблюдать необходимую конспирацию и тому подобному.
На одном из занятий командир сказал:
— Теперь вот что… Сам понимаешь, Алексей, один ты много не сделаешь. А нам нужны будут глаза и уши во всем городе. Начни подбирать себе боевых товарищей. Таких, на кого ты можешь положиться, как на самого себя. Есть у тебя такие?
— Есть, конечно, — с жаром ответил Алексей. — Шура Лясоцкий, Толя Апатьев… — Тут он запнулся и, почему-то покраснев, спросил: — А девушек можно?
— Можно, — тяжко вздохнув, с неохотой согласился Золотухин. Ох, как не хотелось ему вовлекать девушек в это совсем не девичье дело — подпольную работу в оккупированном гитлеровцами городе.
Он уже многое знал об Алексее Шумавцове — и, естественно, не только от него самого. Догадывался, и о каких девушках подумал Алексей, задавая свой вопрос, — сестрах Хотеевых, Александре и Антонине. Для него не было секретом, что с младшей из них — Шурой, Алексей дружил, хоть и был моложе ее.
Алексей Шумавцов родился 17 марта 1925 года. Так уж вышло, что по семейным обстоятельствам — многодетности Шумавцовых — он рос и воспитывался с семи лет большей частью не в Людинове у родителей, а в поселке Ивот Дятьковского района (это километров тридцать от Людинова), в доме своего бездетного дяди по матери Якова Алексеевича Терехова и его жены Натальи Михайловны. «Тетя-мама» раньше была учительницей. Она много занималась дома со способным мальчиком, и в результате после первого класса его перевели сразу в третий. В местную школу Алеша ходил по девятый класс включительно, а в Людиново к родителям приезжал только на каникулы. В Ивоте многие вообще считали его родным сыном Тереховых, потому даже в классном журнале он был записан как Алексей Терехов, и в комсомольском билете, полученном в седьмом классе, тоже проставлена эта фамилия. Среди одноклассников, да и не только их, Алексей пользовался уважением, почему и был избран заместителем секретаря комсомольской организации школы.
Комсомол той поры на уровне первичных организаций еще не был напрочь заформален и бюрократизирован, вокруг него, особенно в малых городах и населенных пунктах, действительно строилась вся жизнь учащейся и рабочей молодежи.
Еще было известно об Алексее, что он любит читать, любит ходить на охоту (приучил дядя), любит играть в футбол и мечтает по окончании школы поступить в военное летное училище. Летчики и полярники в ту предвоенную пору пользовались всенародной любовью.
Однажды, по окончании восьмого класса, Алеша подбил несколько одноклассников съездить в Бежицу с единственной целью — совершить прыжки с имеющейся там парашютной вышки. Эта поездка (не говоря уже о самих прыжках) стала для ребят большим событием. Как-никак испробовали характер. Прыгать-то с вышки хоть и считалось делом безопасным, а все же страшновато…
В футбол людиновские ребята играли чаще всего на пустыре за городской больницей. Команды формировались по самому простому принципу — уличному. Самыми серьезными противниками считались футболисты с Плехановской. Среди них выделялись Митька Иванов, одноклассник Тони Хотеевой по средней школе № 1, и его дружок Мишка Доронин. Играли они оба хорошо, но уж очень грубо. Им ничего не стоило сделать накладку, или при прорыве нападающего соперников к своим воротам взять его в жесткую «коробочку», благо силенкой их Бог не обидел.
Шура Хотеева и Митька уже были студентами — она закончила первый курс Химико-технологического института им. Д.И. Менделеева в Москве, он — в Брянском лесохозяйственном.[7] Впрочем, этим летом он в Людинове так еще и не появился. К тому же после 22 июня про футбол вообще пришлось позабыть, не до него было ни Алексею Шумавцову, впитывавшему премудрости профессии разведчика, ни его товарищам по команде.
Меж тем Василий Золотухин получил из Орловского областного управления НКГБ предписание: секретно направить в Брянск для ускоренного обучения в школе диверсантов надежного человека. Такой человеку Золотухина на примете был — Григорий Иванович Сазонкин, контролер отдела технического контроля локомобильного завода, рационализатор от природы и, как говорится, на все руки мастер.
Школа будущих диверсантов-подрывников была расположена под Брянском, в рабочем поселке при электростанции Белые Берега. Обучал слушателей подрывному делу хорошо известный всем сотрудникам органов госбезопасности Орловской области Георгий Михайлович Брянцев.
Незадолго до войны его за какие-то провинности сняли с оперативной работы и направили в наказание служить в административно-хозяйственный отдел. Теперь вот опомнились, что негоже такому специалисту прозябать в роли завхоза, и нашли ему занятие, более соответствующее его опыту и знаниям. Курсы были действительно краткосрочными, но натаскивал своих подопечных Брянцев столь интенсивно и толково, что все они за считаные недели хитрое подрывное дело освоили вполне основательно, что и доказали последующей боевой работой в партизанских отрядах края. Доказал это более чем убедительно и дюдиновский рабочий Григорий Сазонкин.[8]