Шумавцова, Лясоцкого, сестер Хотеевых и других подпольщиков тоже арестовали в его отсутствие. Он присутствовал лишь при окончании следствия. Никого из них не бил.
Он, Иванов, хотел им помочь. Например, не стал арестовывать Николая Евтеева, с которым сидел за одной партой, хотя знал, что тот входит в группу Шумавцова.
Некий Гришин Федор Иванович, осужденный в январе 1953 года к 25 годам заключения в лагерях за измену Родине, в частности за то, что выдал гитлеровцам подпольную группу разведчиков во главе с Алексеем Шумавцовым, на следствии и суде показал, что свой донос лично передал в помещении полиции из рук в руки старшему следователю Иванову.
— Нет, Гришин передач донос не мне, а кому-то другому или немцам.
Да, он водил Шумавцова и Лясоцкого в лес для обнаружения места, где скрываются партизанские связные. Шумавцов и Лясоцкий стали кричать партизанам, чтобы те спасались. Партизаны открыли огонь и убили полицейского Александра Сафронова. За это сопровождавший полицейских немец приказал Шумавцова и Лясоцкого тут же расстрелять. Он, Иванов, лишь перевел этот приказ полицейским, кому именно, не помнит.
Он, Иванов, не только спас от ареста Николая Евтеева, но вообще не раз отпускал арестованных. А однажды приказал полицейским вернуть какой-то старухе муку, которую те у нее отняли.
Иванов, признавая частично свою вину, но не по самым тяжким преступлениям, упорно отрицал свою причастность к кровавым злодеяниям против своих соотечественников. Оно и понятно — пытался спасти свою жизнь. Он рассчитывал, что время стерло многие следы и улики, что следствие не сумеет разыскать свидетелей и жертв преступных деяний. Как-никак прошло с тех пор пятнадцать лет, в которые входили еще и последние двадцать месяцев войны.
Иванов надеялся, что не справится со всем этим следствие, не соберет достаточно доказательств, чтобы вынести их на открытое судебное заседание. Знал прекрасно, что времена несудебных «троек» и «особых совещаний», не слишком утруждавших себя скрупулезным сбором доказательств вины подследственных, безвозвратно канули в прошлое.
Правда, под давлением неопровержимых улик Иванов признал, в конце концов, что он только назывался «старшим следователем», а на самом деле официально был начальником секретной службы полиции, имел звание «компанифюрер»,[12] получал в месяц жалованья 100 марок и немецкий паек. По роду службы ему приходилось иметь дело и с ГФП — «гехаймфельдполицай» («тайная полевая полиция») и выполнять Прямые поручения разведывательного отдела штаба 339-й немецкой пехотной дивизии, в частности, по его поручению подбирать и готовить агентов для заброски к партизанам.
На один из вопросов — почему он добровольно поступил на службу в полицию, то есть сделал первый шаг к измене, Иванов ответил так:
— Я не хотел служить оккупантам, отклонил предложение первого начальника людиновской полиции, своего бывшего учителя Двоенко, поступить в полицию. Изменил это решение лишь потому, что в январе 1942 года безвинно подвергся расстрелу. Только тогда у меня возникло желание отомстить за пережитый страх и ранение.
Это был бы убедительный аргумент — месть за расстрел — если бы… если бы пострадал Дмитрий Иванов действительно безвинно. Но следствие уже знало, что это не так.
Вспомним факты.
Бывший начальник Бытошской полиции Стулов, человек достаточно информированный, определенно утверждал, что Иванов был секретным осведомителем немцев уже осенью 1941 года. Об этом догадывались и поговаривали между собой многие полицейские, но втихомолку, потому как смертельно, пуще немцев, боялись Митьку Иванова. О старой связи с немецкими спецслужбами косвенно говорит и стремительная карьера Иванова в январе-феврале 1942 года. Да и майор фон Бенкендорф в своей характеристике, весьма деловой и содержательной, прямо называет его осведомителем.
Бывший командир людиновского партизанского отряда Василий Золотухин свидетельствовал: «Мы всегда знали, что братья Алексей и Дмитрий Ивановы тайно сотрудничают с немцами. Хозяйственный Алексей, в частности, использовал это свое положение для личного обогащения, а попросту отнимал вещи и живность у семей красноармейцев или подозреваемых в содействии партизанам. В конце ноября или в начале декабря наши часовые обнаружили его шатающимся в непосредственной близости к партизанскому лагерю. При обыске у него нашли разрешение немецких властей на сооружение мельницы. За красивые глаза оккупанты таких милостей не оказывали. Отпустить Алексея мы никак не могли — он бы навел на нас карателей. Его расстреляли.
Знали мы о сотрудничестве с оккупантами и Дмитрия Иванова — потому и арестовали его в январе 1942 года вместе с несколькими полицаями, не успевшими удрать».
Наконец, было еще одно свидетельство: Анастасии Петровны Рыбкиной. С мая и по декабрь 1942 года она работала машинисткой на бирже труда, а затем до августа 1943 года тоже машинисткой, уже в полиции. Рыбкина официально показала на допросе, что самолично не раз печатала списки личного состава полиции. Из них ей стало известно о службе Иванова в полиции уже в 1941 году.
Следовательно, Дмитрий Иванов стал активно и секретно сотрудничать с оккупантами не в феврале 1942 года — из-за мести за расстрел, — а значительно раньше, когда этого мотива еще быть не могло.
Авторы даже рискуют сделать предположение (правда, ничем недоказуемое), что Дмитрий Иванов был завербован немецкими спецслужбами раньше, еще в сентябре или в октябре, и в Людиново прибыл уже фашистским агентом.
Это, в частности, может объяснить тот факт, что новый начальник полиции Двоенко явился к нему домой едва ли не на следующий день после возвращения Иванова в Людиново…
Сто дней оккупации
Первые две недели командир людиновского партизанского отряда Золотухин не предпринимал каких-либо шагов для установления связей с подпольем. Считал это нецелесообразным. Нужно было дать его разведчикам время, чтобы хоть как-то приспособиться к непривычным, более того, чуждым и враждебным условиям оккупации, освоиться с «новым порядком», просто прийти в себя. Сейчас они легко могли наделать грубых ошибок, разоблачить себя, а это означало бы верную гибель. Да и на сбор первой, пусть и небогатой разведывательной информации о положении в городе тоже требовалось время. А его у Золотухина просто не было. Кому-либо другому, по понятным причинам, он это поручение дать не мог.
Самим партизанам оно тоже требовалось, чтобы хоть как-то обустроиться в лагере, наладить какой-нибудь быт, отработать боевое охранение, пополнить вооружение и боеприпасы — в том была крайняя необходимость, а командирам, кроме того, присмотреться еще раз к людям, к каждому бойцу — как-то поведут они себя в новых условиях, в реальной партизанской жизни. Могло же быть и такое: в мирное время человек зарекомендовал себя вроде бы с наилучшей стороны, был хорошим товарищем, считался не трусом, но, оказавшись в бою или просто столкнувшись с трудностями лесного партизанского быта, теми же холодом, недоеданием, а то и настоящим голодом, предстанет в ином свете, даст слабину.
К тому же, когда отряд покидал город, Золотухин уже имел конкретное задание от своего командования.
Дело в том, что осенью 1941 года местные леса на территории, уже находящейся за линией фронта, были наводнены мелкими группами красноармейцев и командиров, оказавшихся в окружении. Некоторые такие группы образовали небольшие, чисто военные партизанские отряды, другие упорно пробивались к линии фронта, иные чуть не от самой границы, чтобы соединиться со своими. Кое-чего, растерявшись, утратив веру и надежду, пристроился во встреченных в скитаниях деревнях, подался, как тогда говорили, в «примаки», или в «зятья». Между тем сильно потрепанные в предыдущих боях части Красной Армии, оставившие Людиново и занявшие новые оборонительные рубежи, остро нуждались в пополнении.
Перед людиновским отрядом и была поставлена задача — вернуть, сколько возможно, этих бродивших по лесам людей в строй.
Командир отряда Золотухин и комиссар Суровцев встретились с Герасимом Зайцевым, прирожденным следопытом, превосходно знавшим все местные леса — а надо сказать, что Думлово, где жил Зайцев, была деревенькой лесной и глухой, потому-то эти места и были выбраны для партизанского лагеря.
Зайцев уже основательно исходил округу, изучил обстановку и поведал, что не только группу из нескольких человек — целую толпу можно провести лесными тропами к линии фронта, не встретив даже одного немца. По словам Зайцева, немецкие пехотные части продвигаются только там, где проходит их военная техника.
Первую группу окруженцев, численностью в несколько десятков человек, благополучно вывел к своим сам Герасим Семенович. В последующие дни такое задание получили уже и другие партизаны, умеющие ориентироваться в лесу и знавшие окрестности. Так длилось до самого января 1942 года. Всего за линию фронта было благополучно переправлено более двух тысяч бойцов и командиров Красной Армии. По меркам военного времени это два полнокровных полка.
Меж тем в Людинове оккупанты принялись за установление того, что сами они пышно называли «Новым порядком».
В наши дни не в зарубежной (это еще можно понять) — в отечественной печати и литературе можно встретить утверждения, что минувшая война была схваткой не на жизнь, а на смерть за господство в Европе между двумя могучими тоталитарными государствами — нацистской Германией и коммунистическим Советским Союзом, или же и того проще — личная борьба между двумя диктаторами, друг друга стоящими, — Гитлером и Сталиным. Появились книги, в которых утверждается, что СССР готовился первым напасть на Германию, и Гитлер просто был вынужден нанести упреждающий удар. По сути, это всего лишь повторение того, что говорил сам фюрер, объясняя в июне 1941 года причину своего нападения на СССР. Некоторые авторы сегодня договариваются до заявления, что, дескать, целью «Восточного похода» Гитлера было освобождение народов Советского Союза от большевистского режима.
Истине в этих разглагольствованиях соответствует лишь то, что Гитлер действительно люто ненавидел коммунистов, большими своими врагами, возможно, он считал разве что евреев. Последнее же утверждение — об освободительной миссии германского фашизма — злонамеренная ложь от начала до конца.
Ни в одной европейской стране, кроме СССР, не было тогда коммунистического или социалистического правления, что не помешало Гитлеру захватить Чехословакию, Польшу, Голландию, Данию, Норвегию, Бельгию, Югославию, почти всю Францию, готовить вторжение в Англию. От кого, спрашивается, он освобождал народы этих стран?
Гитлер напал на Советский Союз не для освобождения его народов, а для их закабаления. Территория, для начала, европейской части СССР была для него лишь «жизненным пространством», которое следовало заселить немецкими колонистами. А как быть с населением? Все проживающие здесь евреи подлежали полному уничтожению. Численность остального населения — в первую очередь славянского — подлежала сокращению по крайней мере на треть. Русских, украинцев, белорусов ожидала участь грубой рабочей силы, попросту тяглового скота для будущих немецких колонистов.
И это не выдумка коммунистической пропаганды — так явствует из документов. Назовем хотя бы такие доступные сегодня не только историкам, но и каждому, кто хочет в том убедиться самолично, материалы, как книга Гитлера «Моя борьба» («Майн кампф») и опубликованные многотомные стенограммы Нюрнбергского процесса над главными немецкими военными преступниками.
В сентябре 1941 года на совещании с командующими группами армий Гитлер более чем откровенно заявил: «Мы не освобождаем Россию от большевистского режима. Мы ее завоевываем. А потому оккупационный режим должен быть строжайшим».
Да что документы, пускай самые красноречивые! Что может быть убедительнее практики оккупантов, того, что они реально творили на временно захваченной ими русской, украинской, белорусской земле, в том числе и в Людинове?
Само расположение города, с учетом того, как проходила линия фронта, наличие железной дороги, перекрестья нескольких большаков, некоторые другие обстоятельства делали его весьма удобным для постоянной дислокации крупного воинского соединения, временного — для запасных частей, ждущих отправки на передовую, или, наоборот, отведенных на отдых, размещения складов и т. п. Поэтому в Людинове и округе была расквартирована 339-я немецкая пехотная дивизия под командованием генерал-майора Ренике.
Под штаб дивизии оккупанты освободили от жильцов лучшие дома по всей правой стороне улицы 3-го Интернационала.
На втором этаже дома № 1 по улице Карла Либкнехта, она же Набережная, поселился комендант города. Целых десять домов по Комсомольской улице[13] заняло самое страшное учреждение оккупантов — «Гехаймфельдполицай», или ГФП, — «Тайная полевая полиция». Канцелярия ГФП во главе со штурмбанфюрером СС и майором войск СС Антонио Айзенгутом разместилась в доме № 48 по этой улице. Сам же Айзенгут поселился на первом этаже в том же доме, что и комендант. Так что сестры Хотеевы, жившие на той же Комсомольской улице в угловом доме № 13, оказались в более чем опасном соседстве…
В нашей исторической и художественной литературе, посвященной партизанам и подпольщикам, часто употребляется название «гестапо» применительно к немецким карательным органам на оккупированной территории СССР. Тут нужно внести ясность.
На самом деле, непосредственно в компетенцию гестапо — «тайной государственной полиции» — «гехаймстатсполицай» — входила лишь территория самой Германии, а также той Западной Польши, что была включена в состав Третьего рейха, и оккупированной части Франции. Функции же этого зловещего учреждения на оккупированной территории СССР выполняли органы СД — «службы безопасности» СС — «зихерхайтдинст», а в прифронтовой полосе ГФП, этот военный аналог гестапо. Конечно, многие сотрудники ГФП были откомандированы сюда на период войны именно из гестапо и, естественно, в своей работе пользовались теми же мрачными методами. Все эсэсовцы, имевшие воинские звания, с началом войны сменили свои черные мундиры на общеармейскую форму (с некоторыми отличительными моментами) и титуловались не по эсэсовским, а по воинским званиям. Потому к тому же Антонио Айзенгуту полагалось обращаться не как к «штурмбанфюреру», а как к «господину майору».
В первые же дни оккупации немцы образовали и «местное самоуправление» — городскую управу, назначили и городского голову, или, как его обычно называли, — бургомистра — некоего Сергея Алексеевича Иванова, в прошлом зажиточного людиновского нэпмана. Разумеется, и городская управа, и бургомистр были сущими марионетками, ниточки от которых прочно держали в своих руках оккупанты. Но по отношению к местным жителям власть этих предателей была почти безграничной. В сельской местности были назначены волостные старшины и старосты деревень.
Командование партизанского отряда было чрезвычайно заинтересовано в том, чтобы посты старост хотя бы некоторых деревень, особенно Думлово, в окрестностях которой были заложены тайники, заняли свои люди. Были заинтересованы в этом и думловские мужики. Едва лишь Герасим Зайцев объявился из города в свой старый дом, где жил с женой Евфимией Васильевной и четырнадцатилетней дочерью Лизой, как один за другим потянулись к нему односельчане. Сначала осторожными намеками, потом напрямую стали уговаривать — подавайся, Герасим Семенович, в старосты, не то поставят немцы своего холуя, света белого не взвидим. Выручай…
Состоялся разговор и с Золотухиным. После него направился Зайцев в Людиново к новоиспеченному бургомистру Иванову, которого знавал еще в дореволюционные времена. Среди других людиновских торговцев известен был Иванов не только оборотистостью, что для купца свойство нормальное и желательное, но и несусветной жадностью. Вот и на должность бургомистра согласился в первую очередь из тех соображений, что давала она ему, по его представления м, хорошую возможность поживиться.