— Я хотел бы поговорить с Борисом, — сказал он. — Это Фергессон.
Он попросил Царнаса разузнать о «Садах округа Марин», а потом, положив трубку, выдвинул ящик стола и нашел сигару «Датч–мастерс», до сих пор завернутую в целлофан. У сигары был хороший вкус, и она дала ему возможность расслабиться. Боль в грудной клетке была тупой, невнятной, однообразной, повторяющейся, как пульс.
Снаружи, за дверью офиса, стояли автомобили, ожидавшие его рук, автомобили с металлической пылью на капотах, оставленной продолжительным истиранием клапанов. Один «Плимут» стоял на задних колесах, поддерживаемый гидравлическим домкратом; он забыл его опустить. «Плимут» стоял так уже три дня. Он подивился, как здорово держат сжатый воздух уплотнения домкрата. Докурив сигару, он вышел из офиса и взял с верстака инструменты. Вытолкнул ногой плоскую деревянную тележку и опустился на нее.
Снова он был под машиной, в холодной тьме, среди неотчетливых очертаний. Отыскав на шнуре лампочку, защищенную колпаком, он потянул ее за собой; желтая область распространилась на коробку передач и маховое колесо автомобиля.
Когда он перекатился на бок, чтобы взять торцовый ключ, в груди у него что–то хрустнуло. При этом от боли у него открылся рот, он выпустил ключ. Боль, которую он испытывал прежде, набросилась на него снова, как будто и не исчезала. Боль воцарилась в нем, и он не мог дышать. Когда он хватал воздух ртом, у него свистело в горле, словно оно было чем–то заложено.
— Черт, — сказал он, когда смог говорить, и перекатился обратно на спину.
Он лежал, прижав руки к бокам, и видел ослепительный свет электрической лампы. Что–то внутри него вышло из строя. Что–то весьма существенное. После недавнего падения он не оправился.
Некоторое время он лежал под машиной, а потом выкатился на тележке наружу. Бросил инструменты на верстак и вернулся в офис. С час он просидел там, ничего не делая. Времени было уже полчетвертого, а он не ел с шести утра. Через залитый белым солнечным светом прямоугольник входа проходили чьи–то силуэты. Не зайдет ли кто–нибудь к нему, прикидывал он. Если так, то, может, этот кто–то принес бы ему сэндвич из кафе неподалеку.
Ближе к вечеру, когда солнце уже не так жарило, Эл Миллер вынес галлоновую бутылку политуры и принялся полировать «Олдсмобиль» 1954 года, который он взял у оптового торговца. В ожидании, пока политура высохнет, он включил воду, взял шланг и стал мыть другие свои машины; он переводил шланг то туда, то сюда. Свет в это время дня был особенно ярким, и ему пришлось надеть темные очки. Из–за слепящего света он стоял спиной к улице и тротуару.
Двинувшись к задней части одной из машин, он повернулся и заметил, что к нему направляется какая–то женщина, которая, незамеченная им, уже проникла на его участок. Очень быстро шагая, она приближалась к нему по прямой линии. Она наступала на него, а он стоял с брызжущим шлангом в руках и щурился, пытаясь распознать, кто это такая, если он вообще ее знал. Часто вот таким образом приходили женщины, которые хотели, чтобы им изменили показания счетчика платного времени парковки, — с такой же быстротой и целеустремленностью.
Женщина, дебелая, средних лет, начала вдруг вопить на него высоким голосом:
— Ах ты, ужасная личность, все стоишь здесь! Ничего не делаешь, как всегда!
Она повторила эти же слова несколько раз, по–разному их перетасовывая; он смотрел на нее с открытым ртом, совершенно ошарашенный.
Это, теперь он видел, была Лидия Фергессон.
— Просто стоишь здесь, и все! — кричала она, ее лицо удлинялось, вытягивалось, как бы перестраиваясь изнутри. — Никогда ничего не делаешь в обширном мире, кроме как для себя, ты, эгоистичный, отвратительный тип!
— Что? — сказал он, двинувшись, чтобы закрыть воду.
Лидия указала на мастерскую.
— Его там нет, — сказал Эл. — Целый день не было. Я заглядывал около двух.
Рот у нее раскрылся, и она сказала:
— Он лежал там больной.
О господи, подумал Эл. Вот те на.
— Больной чем? — спросил он. — Может, скажете? — У него самого повысился голос, сделавшись почти таким же пронзительным, как у нее. — Ты, чужестранка истеричная, дура повернутая! — заорал он на нее, стоя так близко, что различал каждую пору на ее коже, каждую складку и морщинку, каждый волосок. Она попятилась, выказывая страх. — Убирайся отсюда! — орал он. — Убирайся с моей стоянки! — Когда она стала отступать, он побежал за ней. — Что с ним случилось? — крикнул он, бросая шланг и хватая ее за рукав. — Говори!
— У него был приступ, — сказала она.
— Где он сейчас?
— Дома. — Голос у нее стал тише, в нем больше не было обвинительных ноток. — Один хороший клиент, у которого есть привязанность к нему и забота, случайно приехал и нашел его сидящим в офисе; он даже не мог позвонить. И он отвез его к доктору, который сделал ему рентген и перевязку.
Испуг Эла несколько уменьшился.
— Вы это так подали, словно он умер. Как будто концы отдал.
Его трясло, а голос звучал неровно.
— До свидания, — сказала Лидия. — Я приехала сюда на такси, чтобы сказать вам, к чему могло бы привести ваше отношение.
— Какое отношение? — Он последовал за ней до края своего участка. Там, на парковочной площадке, стояло такси, новое, желтое и блестящее; его водитель, сидя за рулем, читал газету. — Я сам отвезу вас обратно, — сказал он. — Повидаю его, ладно? Могу я его увидеть, посмотреть, как он там?
— Будете ли вы управлять машиной с осторожностью? — спросила Лидия.
— Конечно, — сказал он, уже направляясь к лучшей своей машине, «Шевроле».
Он открыл дверцу, завел мотор и дал ему набрать обороты, нажав на педаль газа. Потом он подошел к припаркованному такси и заплатил шоферу. Вернувшись, обнаружил, что Лидия уже забралась в «Шевроле» и устроилась на заднем сиденье. Она сидела, уставившись вперед, с ничего не выражающим лицом… нарочно, подумал он, усаживаясь за руль. Заявилась сюда затем лишь, чтобы мне стало плохо, потому что я его не нашел.
Он вел машину, маневрируя в потоке транспорта. Никто из них не раскрывал рта.
Подъехав к их дому на Гроув–стрит, он пошел впереди Лидии, прежде нее поднялся на крыльцо. Но входная дверь была заперта, и ему пришлось ее дожидаться. Как только она отперла дверь, он вошел внутрь.
Там, в гостиной, он и застал старика, который выглядел почти так же, как всегда, за исключением того, что вместо хлопчатого рабочего костюма и башмаков был облачен в голубой банный халат и домашние тапочки. Он сидел посреди кушетки, положив ноги на пуфик, и смотрел телевизор. Телевизор был включен на такую громкость, что его звук наполнял всю комнату. Эл остановился, глядя на старика, но тот его вроде и не замечал.
В конце концов Эл подошел к телевизору и убавил звук. Тогда старик повернул голову и заметил его.
— Что случилось? — спросил Эл.
— Грудь рассек, — сказал старик.
— И все?
— Может, ребро треснуло. Доктор сделал рентген. Перевязал меня.
— Как это произошло?
— Упал, — сказал старик.
— Что, поскользнулся на масле?
— Нет.
Эл ждал.
— Как же тогда? — спросил он наконец.
— На мокрой траве, — сказал старик.
— Черт, где же ты ее нашел, мокрую траву?
— Он был в округе Марин, — из–за его спины сказала Лидия.
— На отдыхе, что ли? — предположил Эл.
— По делам, — сказал старик.
Какое–то время он сидел молча, с мрачным лицом. Ничего больше не говорил. Эл не мог придумать, что сказать; он просто стоял, переводя дух и успокаиваясь. В конце концов, все вроде было не так уж плохо. Очевидно, жена его просто переволновалась.
— Ты в чем–либо нуждаешься, тебе что–нибудь требуется? — спросила Лидия, приближаясь к старику.
— Может, кофе, — сказал старик. — Как насчет чашки кофе? — спросил он у Эла.
— Идет, — сказал Эл.
Лидия исчезла на кухне. Мужчины остались наедине, и оба молчали.
— Как она меня перепугала, — сказал Эл.
Старик ничего не сказал, и выражение его лица нисколько не изменилось.
— Ты ведь неплохо себя чувствуешь, да? — сказал Эл. — Когда думаешь вернуться к работе? Что сказал доктор?
— Он мне позвонит. Когда получит рентгеновский снимок.
Эл кивнул.
— Могу я чем–то помочь? — спросил он вскоре.
— Нет, — сказал старик. — Спасибо.
— Скажем, позвонить каким–нибудь твоим клиентам?
— Нет.
— Ладно, — сказал Эл. — Дай мне знать, если что.
Старик кивнул.
Из кухни донесся отчетливый голос Лидии:
— Мистер Миллер, зайдите сюда на минутку.
Он спустился в прихожую и прошел в кухню.
Лидия, стоя спиной к нему у буфета и готовя кофе, сказала:
— Пожалуйста, теперь, когда вы достаточно долго его видели, покиньте наш дом.
— Послушайте, — сказал Эл, — я проработал с ним немало лет…
Его переполнял гнев, смешанный со всегдашней неприязнью к ней.
— Достаточно долго, — сказала она быстро и четко, командным, едва ли не веселым голосом, отходя, чтобы взять кофейные чашки.
— Что я такое сделал? — спросил он.
Повернувшись к нему, Лидия сказала:
— Несмотря на все, что он говорит, он болен. Он — больной человек.
— Ну да, — сказал Эл.
— Позвольте ему оставаться дома, где ему подобает быть и где он восстанавливает свои силы. Не предъявляйте требований.
— Каких? — спросил он. — Каких требований? Что вы имеете в виду? Чего, по–вашему, я от него добиваюсь, что получаю? Думаете, я всегда прошу его помочь с починкой моих машин? Может, и так.
Он чувствовал и ненависть к ней, и унылость, обычную свою застарелую унылость. Конечно, так оно и было; он действительно использовал старика. И ей он никогда не нравился. Она и сама использовала старика, так что легко могла видеть, что происходит.
— Учтите только, что и я ему помогаю, — сказал он. — Со всякими тяжестями. Вы это учитываете? Лучше бы подумали и об этом.
Она ничего не сказала. Продолжала сновать по кухне, не обращая на него никакого внимания, с застывшей, по обыкновению, улыбкой. Теперь, произнеся слова своей роли, она лишь ждала, чтобы он убрался.
Какое–то время он не двигался с места. Пытался придумать, что еще сказать, но никаких мыслей не появлялось. Ничего не было, кроме переполнявших его чувств. Наконец он повернулся и направился обратно в гостиную. Старик, обнаружил он, опять смотрел телевизор, звук которого оставался приглушенным; старик не отводил глаз от экрана, все его внимание было направлено на водянистые серые очертания.
— Пока, — сказал Эл. — Мне надо ехать.
Старик тут же кивнул. Эл подождал, но тот не говорил. Так что он, сунув руки в карманы, прошел через дом к входной двери.
Минуту спустя он уже был снаружи, на тротуаре, и забирался в «Шевроле».
Не надо было мне уходить, думал он, отъезжая. Надо было остаться там, как–то там зацепиться и спасти его от этой ведьмы. От этой старой гарпии.
Но он не мог придумать никакого предлога, чтобы вернуться, никакого способа представить свое возвращение оправданным.
Черт возьми, я действительно ни на что не гожусь, сказал он себе. Бездельник, просто бездельник. Неудивительно, что я ничего не достиг. Нет у меня ни напора, ни амбиций. Я обречен, и сам это знаю. Для меня просто нет места. Кишка у меня тонка пробить себе место.
Он не стал возвращаться на стоянку; вместо этого, увидев, что уже около пяти, он поехал домой, в свою собственную квартиру в трехэтажном деревянном доме, сером от старости.
Когда он открыл дверь, его встретили звуки и запахи: Джули вернулась раньше него и хлопотала у кухонной плиты, готовя отбивные на ужин. Он вошел и поздоровался с нею.
— Привет, — сказала она. На ней были джинсы и сандалии, и это напомнило ему о том, что сегодня был один из ее нерабочих дней. — Ужин будет готов только через полчаса. Ты сегодня рано.
Он подошел к холодильнику и достал из него бутылку шерри.
— Тебе кто–то звонил, — сказала Джули. — Женщина.
— Назвалась?
— Да, миссис Лейн. Сказала, что ей надо сообщить тебе что–то важное. Что тебе надо обязательно ей перезвонить.
— Это риелторша, — сказал Эл, усаживаясь за стол. — Со стариком сегодня случилось несчастье, — сказал он. — Упал. Его отвезли домой.
— Досадно, — безразличным тоном сказала Джули: в ее голосе не было ни удивления, ни сожаления, ни озабоченности.
— Тебе что, все равно? — сказал он.
— Не понимаю, почему это должно меня заботить, — сказала она.
— Я, пожалуй, поеду обратно, — сказал он. — К нему домой.
— Не забывай об ужине, — сказала она.
— Ты имеешь в виду, что мне лучше не ездить? Что лучше остаться?
— Я не собираюсь готовить его тебе, если ты туда поедешь. С какой стати? — сказала Джули.
На это у него не было ответа. Он вертел в руках бутылку шерри.
— Ты будешь звонить этой риелторше? — спросила она. — Этой миссис Лейн?
— Нет, — сказал он. — Она меня достала.
— Говорила она очень любезно. И голос приятный.
— Если позвонит снова, скажи, что меня нет, — сказал он.
Пока жена готовила ужин, он сидел за столом, попивая шерри. Вскоре начал снова обдумывать свой замысел насчет шантажа этого крупного бизнесмена, Криса Хармана. Он уже решил, что лучше всего было бы действовать совершенно прямо, позвонить Харману, по домашнему номеру или по рабочему, неважно, и, когда он ответит, просто сказать: «Слушайте, я знаю, что вы выпускали непристойные пластинки, а это противозаконно. Уплатите мне столько–то, или я пойду в полицию и заявлю об этом». Как он ни пытался, придумать что–нибудь совершеннее ему не удавалось.
Может, мне следует заняться этим прямо сейчас, подумал он. Пока у меня есть настроение. Так что он поставил стакан и прошел в гостиную, где стоял телефон. Усевшись рядом с ним, он стал перелистывать справочник, пока не дошел до буквы «Х». И наконец отыскал телефон Кристиана Хармана, который жил в Пьемонте. Адрес вроде был верен, И он снял трубку и начал набирать номер.
Но, набрав только префикс, он передумал; положил трубку и снова стал размышлять. Вероятно, для этого существуют хорошо известные способы получше, с которыми знакомы те, кому уже приходилось заниматься такими делами. Кто бы это мог быть? Кто–нибудь вроде Тути Дулитла, возможно. Он успел провернуть немало разных хитроумных штуковин.
— Кому ты звонишь? — спросила Джули из кухни. — Той женщине?
— Нет, — сказал он.
Поднявшись, он подошел к двери и закрыл ее, чтобы жена ничего не слышала. Тем временем ему, ко всему прочему, пришло в голову, что Харман мог узнать его голос.
Когда он набрал номер Тути, ответил женский голос.
— Тути, пожалуйста, — сказал он.
— Еще не пришел, — ответили ему. — Кто это?
Он назвался и попросил, чтобы Тути ему перезвонил.
— Он только что вошел, — сказала женщина. — Как раз в дверях. Минуточку, пожалуйста.
Телефон ударил его по барабанной перепонке; последовали шуршания и приглушенные слова, затем заговорил Тути:
— Привет, Эл.
— Слушай, — сказал Эл, — у меня тут одно дельце, с которым мне самому не управиться, а ты можешь помочь. Займет всего секунду. Надо позвонить.
Они не в первый раз обменивались услугами такого рода.
— Кому? — спросил Тути.
— Я просто дам тебе его номер, — сказал Эл. — Спросишь Криса. Когда подойдет, скажешь, что тебе все известно о пластинке «Маленькая Ева».
— Идет, — сказал Тути. — Скажу ему, что знаю о пластинке «Маленькая Ева». А он что?
— Должно быть, огорчится, — сказал Эл.
— Огорчится.
— Потом ты скажешь: «Но я могу забыть, что знаю о пластинке «Маленькая Ева», или что–нибудь в таком роде. Что–нибудь такое, из чего бы он заключил, что ты хочешь договориться с ним о сделке.
— Я забуду о пластинке «Маленькая Ева», — повторил Тути.
— И после этого клади трубку. Только скажи, что позвонишь позже. Потом клади. Не виси на телефоне.
— Я позвоню из будки, — сказал Тути. — Всегда так делаю в этих случаях.
— Прекрасно, — сказал он.
— Из той, что у входа в винный, — сказал Тути.