В погожие дни девочки работали в саду, гуляли, катались на лодке по реке и собирали цветы, а для дождливых дней были у них домашние развлечения – старые и новые – все более или менее оригинальные. Одним из них был «П. к.». В моде были всевозможные тайные общества, а потому считалось совершенно необходимым иметь таковое, и так как все девочки восхищались Диккенсом, то назвали себя Пиквикским клубом[17]. Целый год, лишь с небольшими перерывами, они поддерживали его существование и каждым субботним вечером собирались в большом помещении на чердаке. Церемонии по сему случаю состояли в следующем. Три стула ставились в ряд перед столом, который украшали лампа, четыре эмблемы из белой бумаги, с изображенными на них цветными карандашами большими буквами «П. к.», и яркая и содержательная еженедельная газета «Пиквикский листок», сотрудниками которой являлись все сестры, а редактором была Джо, отличавшаяся особой любовью к перу и чернилам. В семь часов все четверо поднимались в комнату клуба, привязывали свои эмблемы лентами на головы и с большой торжественностью занимали места за столом. Мег, как самая старшая, была Сэмюэлом Пиквиком; Джо, обладавшая литературными склонностями, – Огастесом Снодграссом; Бесс, так как была пухлой и румяной, – Треси Тапменом, а Эми, вечно пытавшаяся делать то, чего не умела, – Натэниелом Уинклем. Пиквик, президент клуба, читал вслух газету, которая была заполнена рассказами и стихами их собственного сочинения, домашними новостями, объявлениями и рекомендациями, в которых они добродушно подшучивали над ошибками и недостатками друг друга. И вот в один из таких вечеров мистер Пиквик водрузил на нос очки без стекол, слегка побарабанил пальцами по столу, откашлялся и сурово уставился на мистера Снод-грасса, покачивавшегося на задних ножках стула, подождал, пока тот не сядет как следует, и начал читать:
Еще один промчался год,
И новый юбилей
На праздник радостный зовет
Веселый круг друзей.
Здоров и бодр любой из нас,
На месте каждый друг –
Улыбки, блеск знакомых глаз,
Пожатья крепких рук.
Почтенный Пиквик не потух,
И, как всегда, в очках
Газету нам читает вслух
Он с огоньком в глазах.
Простужен он, но не беда!
Ведь даже хрипота
Не скроет мудрость никогда,
Коль льют ее уста.
Вот с грацией слона Снодграсс!
Высок и смугл – как есть.
Улыбкой озаряет нас
И отдает нам честь.
Святой поэзии огонь
Зажег его глаза.
Но, гордость, ты чела не тронь!
Не разразись, гроза!
Покой, и мир, и благодать
Наш Тапмен нам несет,
Но рад всегда похохотать,
Коль каламбур найдет.
Уинкль наш задает ban ton[18].
Уж он-то знает свет!
Блюсти приличья любит он,
А умываться – нет.
Мы все и шутим и поем,
Наш славный клуб цветет.
Шагаем творчества путем,
Что к славе нас ведет.
Пусть льют грядущие года
Благословений ток
На плод совместного труда –
Ha «Пиквикский листок».
О. Снодграсс
* * *
СВАДЬБА-MACКАРАД
(Венецианская история)
Гондола за гондолой устремлялись к мраморным ступеням великолепного дворца графа де Аделона, чтобы пополнить своим прекрасным, очаровательным грузом блестящую толпу, собравшуюся на маскарад. Рыцари и дамы, пажи и карлики, монахи и цветочницы – все кружились в веселом танце. Благозвучные голоса и пленительные мелодии наполняли воздух, и так, с весельем и музыкой, маскарад продолжался.
«Ваше высочество, видели ли вы сегодня леди Виолу?" – спросил галантный трубадур у королевы фей, которая медленной проплывала по залу под руку с ним. «О да. Как она прелестна, хоть и так печальна! И платье у нее подобрано с большим вкусом. Через неделю она венчается с графом Антонио, которого терпеть не может».
«Клянусь честью, я завидую ему. Смотрите, вот он, в наряде жениха, если, конечно, не считать черной маски. Когда он снимет ее, мы увидим, каким взором смотрит он на красавицу, сердце которой не может покорить, хотя ее суровый отец и отдает ему ее руку-», – отвечал трубадур.
«Ходят слухи, что она влюблена в молодого английского художника, который следует за ней повсюду, но к которому старый граф относится с презрением», – добавила дама, когда они присоединились к танцующим.
Веселье было в полном разгаре, когда вдруг появился священник. Он отвел одну юную пару в альков с занавесом из пурпурного бархата и велел им опуститься на колени. В веселой толпе мгновенно воцарилось молчание, и ни один звук, кроме журчания фонтанов и шелеста деревьев в дремлющих под сиянием луны апельсиновых рощах, не нарушал тишины, когда граф де Аделон заговорил:
«Дамы и господа, простите мне маленькую уловку, которой я воспользовался, чтобы собрать вас здесь на свадьбу моей дочери. Начинайте, святой отец, мы ждем».
Все глаза устремились на юную пару в алькове, и чуть слышный шепот недоумения пробежал по толпе, так как ни жених, ни невеста не сняли масок. Все сердца забились от любопытства и удивления, но почтение сковывало все языки, пока длились святые обряды. Затем нетерпеливые зрители столпились вокруг графа, требуя объяснений.
«Я охотно дал бы их, если б мог, но я знаю лишь то, что это прихоть моей застенчивой Виолы, которой я уступил. Теперь, дети мои, игра окончена. Снимите маски и дайте мне благословить вас».
Но новобрачные не преклонили колен. Они сняли маски, и присутствующие вздрогнули, увидев благородное лицо Фердинанда Деверье, художника-любителя, на груди которого теперь сияла звезда английского графа, и черты прелестной Виолы, сияющей радостью и красотой. Фердинанд Деверье обратился к графу де Аделону:
«Милорд, вы с презрением заявили мне, что отдадите мне руку вашей дочери, лишь когда я смогу похвастаться столь же знатным именем и столь же большим состоянием, как у графа Антонио. Я могу предложить вам большее: даже ваша честолюбивая душа не сможет отказать графу Деверье Де Вер, который дает имя своего старинного рода и несметные богатства в обмен на руку этой прекрасной и горячо любимой леди, отныне моей супруги».
Старый граф стоял словно окаменев, а Фердинанд, обернувшись к растерянной толпе, добавил с веселой и торжествующей улыбкой:
« вам, мои любезные друзья, я могу только пожелать, чтобы ваше сватовство закончилось так же счастливо, как мое, и чтобы все вы могли получить руку такой же прекрасной невесты, какой добился я благодаря этой свадьбе-маскарад.»
* * *
* * *
* * *
Судьба ее нам неизвестна,
Навек от нас ее взял рок.
О, как она была прелестна,
Когда играла в свой клубок.
Ее младенец под дубами
Нашел последний свой приют.
К ее ж могиле со слезами
Друзья, горюя, не придут.
Ее клубок и миска праздны,
Постель холодная пуста,
Не слышно «мур-мур-мур» прекрасной,
Не видно пышного хвоста.
Другая кошка ловит мышек,
Тех, что твоими быть должны,
Но грации и страсти вспышек
Ее движенья лишены.
И где мятежная в ней сила,
Что нас в тебе пленяла так? –
Нет, ты пощады не просила,
А смело прочь гнала собак.
Тебе, наш друг, нет равной в мире,
И, горько плача и любя,
Мы на прекрасной звучной лире
Век будем прославлять тебя.
О. С.
* * *
* * *
Если С. П. не будет изводить столько мыла на свои руки, прекратятся его вечные опоздания к завтраку. Убедительно просим О. С. не свистеть на улице. Т. Т., просим вас не забыть подрубить салфетку для Эми. Н. У. должен быть благодарен судьбе за то, что его платье не подвернуто девять раз, как у Мэри Паркс.
Сводка успехов за неделю:
Мег – хорошо.
Джо – плохо.
Бесс – очень хорошо.
Эми – удовлетворительно.
Когда президент завершил чтение «Пиквикского листка» (который, как я прошу позволения заверить моих читателей, является bona fide[20] копией газеты, написанной однажды bona fide девочками), раздались бурные аплодисменты. Затем мистер Снодграсс поднялся, чтобы внести предложение.