Маленькие женщины (другой перевод) - Олкотт Луиза Мэй 24 стр.

Все было уже обсуждено к тому времени, когда Лори вернулся от тети Марч с запиской, в которую была вложена просимая сумма; в нескольких строчках тетя Марч повторяла все то, что часто говорила и прежде, – она всегда твердила им, как это нелепо, чтобы Марч шел в армию, она всегда предсказывала, что добра от этого не жди, она надеется, что в следующий раз они прислушаются к ее совету. Миссис Марч сунула записку в огонь, деньги – в кошелек и про­должила приготовления к отъезду, плотно сжав губы с таким выражением, что Джо догадалась бы о его значении, если бы была рядом.

Короткий вечер подходил к концу; все поручения были выполнены, Мег и мать занимались необходимым шитьем, Бесс и Эми накрывали стол к чаю, а Ханна гладила, по ее выражению, «очертя голову», но Джо все не возвращалась. Они начали тревожиться, а Лори отправился искать ее, так как никто не знал, что могло взбрести ей в голову. Он, однако, разминулся с ней, и она вошла в гостиную с очень странным выражением, представлявшим собой смесь веселья и тревоги, удовлетворения и сожаления, которое озадачило семью не меньше, чем пачка денег, которую она положила перед матерью, сказав несколько сдавленным го­лосом:

– Это мой вклад в то, чтобы обеспечить папе удобства и привезти его домой!

– Дорогая, где ты это взяла? Двадцать пять долла­ров! Джо, я надеюсь, ты не совершила ничего безрассуд­ного?

– Нет, это мое по праву. Я не побиралась, не брала в долг, не воровала. Я получила их честным путем, и, думаю, вы не осудите меня, так как я всего лишь продала то, что мне принадлежало.

С этими словами Джо сняла шляпу. Раздался всеобщий крик: ее роскошные волосы были коротко обстрижены.

– Твои волосы! Твои прекрасные волосы!

– О, Джо, как ты могла? Вся твоя краса!

– Дорогая моя девочка, в этом не было никакой нужды.

– Она больше не похожа на мою Джо, но я еще крепче люблю ее за то что она сделала!

– На судьбе нации это не отразится, так что не хнычь, Бесс. Это поможет мне излечиться от тщеславия, а то я начинала слишком гордиться моей шевелюрой. И мозгам пойдет на пользу, что эти космы убрали; моей голове теперь так восхитительно легко и прохладно, а парикмахер сказал, что скоро у меня будет отличный вид, как у кудрявого мальчика, и прическу легко будет держать в порядке. Я довольна, так что, пожалуйста, возьми деньги и давайте ужинать.

– Расскажи мне все, Джо. Я не совсем довольна, но не могу винить тебя; я знаю, как охотно ты преодолела свое «тщеславие», как ты это называешь, ради своей любви. Но, дорогая, это не было необходимо, и, боюсь, ты пожа­леешь об этом уже на днях, – сказала миссис Марч.

– Нет, не пожалею! – отвечала Джо твердо, испыты­вая большое облегчение от того, что ее выходка не вызвала однозначного осуждения.

– Что тебя на это толкнуло? – спросила Эми, которой скорее пришло бы на ум расстаться с головой, чем с ее красивыми кудрями.

– Я горела желанием сделать что-нибудь для папы, – ответила Джо, когда все уселись за стол, ибо здоровая молодежь может есть с аппетитом даже в разгар тревог и волнений. – Мне было неприятно, что маме приходится столько брать в долг, и я знала, что тетя Марч будет ворчать; попроси у нее хоть ломаный грош, она и то ворчать будет. Мег отдала все свое трехмесячное жалованье в уплату за дом, а я на свое купила одежду для себя самой и поэтому сама себе была противна. Я была готова собственный нос продать, лишь бы достать денег.

– Ни к чему было чувствовать такое отвращение к себе, дитя мое; у тебя не было зимней одежды, и ты купила самое необходимое на свои собственные, трудом добытые деньги, – сказала миссис Марч, и взгляд ее согрел душу Джо.

– Сначала я даже не думала о том, что можно продать волосы, но, шагая по улице, не переставала размышлять, что бы такое я могла сделать, и чувство у меня было такое, что хотелось заскочить в какой-нибудь богатый магазин и всего там нахватать. А потом в окне парикмахерской я увидела выставленные косы с обозначенной ценой, и одна, черная, далеко не такая толстая, как моя, стоила сорок долларов. И мне вдруг пришло в голову, что у меня есть способ получить деньги. Я, не задумываясь, вошла и спро­сила, покупают ли они волосы и сколько дадут за мои.

– Не понимаю, как ты на это решилась, – сказала Бесс с благоговейным страхом.

– Меня встретил маленький человечек, у которого был такой вид, словно он только и занят тем, что помадит свои волосы. Он сначала уставился на меня так, будто не привык к тому, чтобы девушки заскакивали в его заведение и пред­лагали купить их волосы. Он сказал, что мои ему не нужны, что такой цвет не в моде, а прежде всего, он никогда не платит много за волосы: работы много надо вложить, и от этого они становятся дороги, и так далее. Уже становилось поздно, и я побоялась, что если не продать волосы сразу, то я вообще не смогу сделать это, а вы знаете, что если уж я взялась за дело, то терпеть не могу бросать. И я принялась уговаривать его взять мои волосы и сказала, почему так спешу. Наверное, это было глупо, но все же помогло – он передумал, потому что я разволновалась и рассказала всю историю, по своему обыкновению, без начала и конца, и его жена услышала и сказала с такой добротой: «Возьми ее волосы, Томас, помоги девушке. Я сделала бы то же самое ради нашего Джимми, если б у меня была хоть прядь волос, на которую нашелся бы покупатель».

– Кто такой Джимми? – спросила Эми, которая лю­била выяснять все сразу.

– Она сказала, что это ее сын и он в армии. Как такие вещи сближают незнакомых людей, не правда ли? И все время, пока мужчина стриг, она говорила и очень мило меня отвлекала.

– Разве у тебя не было ужасного чувства, когда упала первая прядь? – спросила Мег с содроганием.

– Я взглянула в последний раз на мои волосы, когда мужчина достал свой инструмент, и это было все. Я никогда не хнычу из-за таких пустяков. Хотя, признаюсь, у меня возникло странное чувство, когда я увидела милые, такие знакомые волосы, лежащие на столе, а на голове ощущала лишь короткие неровные концы. Это было почти как если бы я лишилась руки или ноги. Женщина перехватила мой взгляд и отделила длинный локон для меня, на память. Я дам его тебе, мама, просто чтобы он напоминал о прежнем великолепии, потому что с короткими волосами очень удобно и вряд ли я когда-нибудь снова отращу такую гриву.

Миссис Марч свернула волнистую каштановую прядь и положила в свой стол, где уже лежала другая, короткая и седая. Она сказала лишь: «Спасибо, дорогая», но что-то в ее лице заставило девочек переменить тему и заговорить как можно радостнее о доброте мистера Брука, о том, что завтра будет хорошая погода, и о том, как будет хорошо, когда папа вернется домой и они будут за ним ухаживать.

Никто не хотел идти в постель, пока в десять часов миссис Марч не сказала, отложив в сторону последнюю дошитую вещь: «Пора, девочки». Бесс подошла к фортепьяно и заиграла любимый папин псалом; все начали бодро, но потом одна за другой, не выдержав, расплакались, и под конец пела одна лишь Бесс, пела от всей души, ибо для нее музыка всегда была самым сладостным утешением.

– Идите спать и не болтайте. Завтра мы должны встать рано, и нужно постараться выспаться. Доброй ночи, люби­мые мои, – сказала миссис Марч, когда псалом отзвучал, так как никому не хотелось больше петь.

Они безмолвно поцеловали ее и пошли спать, так тихо, словно дорогой больной уже лежал в соседней комнате. Бесс и Эми скоро уснули, несмотря на глубокую тревогу, но Мег лежала без сна, и мысли у нее были такие серьезные, каких еще не было за всю ее короткую жизнь. Джо лежала неподвижно, и Мег думала, что сестра спит, пока приглу­шенное рыдание не заставило ее воскликнуть, одновремен­но дотронувшись до мокрой щеки:

– Джо, дорогая, что с тобой? Ты плачешь о папе?

– Нет, сейчас не о нем.

– О чем же?

– О моих… волосах! – вырвалось у Джо, тщетно пы­тавшейся задушить свое горе в подушке.

Это совсем не показалось забавным Мег, которая при­нялась целовать и ласкать сокрушенную героиню самым нежным образом.

– Я не жалею, – возразила Джо сдавленно. – И сде­лала бы то же самое завтра еще раз, если бы могла. Это только то, что есть во мне тщеславного, себялюбивого, рас­плакалось так глупо. Не говори никому; все уже прошло. Я думала, ты спишь, так что я просто хотела немного постонать в одиночестве над моей единственной и утрачен­ной красой. Почему ты не спишь?

– Мне не уснуть, я так тревожусь, – сказала Мег.

– Подумай о чем-нибудь приятном и быстро задрем­лешь.

– Я пыталась, но от этого сон совсем пропал.

– О чем ты думала?

– О красивых лицах… особенно о глазах, – ответила Мег, улыбаясь в темноте.

– Какие тебе больше всего нравятся?

– Карие… то есть иногда… голубые – прелестны.

Джо засмеялась; Мег сердито велела ей не болтать, потом любезно пообещала завить ей волосы и уснула, чтобы увидеть во сне свой воздушный замок.

Часы пробили полночь и в комнатах было очень тихо, когда фигура в белом заскользила от постели к постели, где разглаживая покрывало, где поправляя подушку и за­мирая, чтобы остановить долгий, нежный взгляд на лице каждой спящей; поцеловать ее с безмолвным благословением и обратить к небу горячие молитвы, какие исходят лишь от матерей. Когда она подняла занавеску, за которой была мрачная ночь, из-за туч неожиданно прорвалась и озарила ее ярким светом луна, словно сияющее доброе лицо, которое, казалось, шептало в тишине: «Утешься, дорогая душа! Всег­да есть свет за облаками».

Глава 16

Письма

Рассвет был холодным и серым. Сестры зажгли лампу и прочли главу из своих маленьких книжек так серьезно, как никогда прежде; ибо теперь, когда надвинулась тень настоящей беды, эти книжки были полны поддержки и утешения. Пока девочки одевались, они договорились, что скажут «до свидания» радостно и с надеждой и отправят маму в это тревожное путешествие, не огорчив ее ни слезами, ни жалобами. Все казалось очень странным, когда они спу­стились вниз, – таким тусклым и неподвижным за окном и таким полным света и суеты в доме. Было непривычно завтракать в столь ранний час, и даже знакомое лицо Ханны казалось неестественным, когда она носилась по кухне, не сняв ночного чепца. В передней стоял уже упакованный дорожный сундук, на диване лежали плащ и шляпка матери, а сама она сидела за столом, пытаясь поесть, но выглядела такой бледной и утомленной бессонницей и тревогой, что девочкам было нелегко держаться в соответствии с приня­тым решением. Глаза Мег наполнялись слезами помимо ее воли, Джо не раз пришлось прятать лицо за чайником, а у младших девочек было серьезное, озабоченное выражение, словно печаль была для них непривычным переживанием. Говорили мало, но перед самым отъездом, когда уже ожи­дали экипаж, миссис Марч сказала девочкам, которые хло­потали вокруг нее – одна свертывала ее шаль, другая разглаживала завязки ее шляпы, третья надевала ей боты, а четвертая застегивала ее дорожную сумку:

– Дети, я оставляю вас на попечение Ханны и под защитой мистера Лоренса. Ханна – сама преданность, а наш добрый сосед будет оберегать вас как родных детей. Я не боюсь за вас, но очень хочу, чтобы вы правильно восприняли это несчастье. Не сокрушайтесь и не растрав­ляйте свое горе, пока меня не будет с вами, но и не ду­майте, что сможете утешиться, если будете праздны и по­стараетесь о нем забыть. Надейтесь и трудитесь и, что бы ни случилось, помните, что вы никогда не останетесь без Отца.

– Хорошо, мама.

– Мег, дорогая, будь осмотрительна, следи за сестрами, во всем советуйся с Ханной, а в случае каких-либо затруд­нений обращайся к мистеру Лоренсу. Будь терпеливой, Джо, не унывай и не совершай опрометчивых поступков; пиши мне чаще и будь, моя решительная девочка, как всегда, готова помочь и ободрить нас всех. Бесс, утешайся музыкой и добросовестно исполняй свои маленькие обязанности по хозяйству, а ты, Эми, помогай сестрам всем, чем можешь, будь послушной и поддерживай в доме мир и покой.

– Непременно, мама! Непременно!

Стук колес приближающегося экипажа заставил всех вздрогнуть и прислушаться. Это была тяжелая минута, но девочки выдержали: ни одна не заплакала, ни одна не убежала, ни у одной не вырвалось жалобы, хотя у каждой было тяжело на сердце, когда они просили мать передать слова любви отцу и, произнося их, помнили, что, быть может, уже слишком поздно посылать их. Они спокойно поцеловали мать, нежно прижавшись к ней, и постарались как можно веселее махать ей вслед платками.

Лори и его дедушка пришли попрощаться с ней, и мистер Брук казался таким сильным, умным и добрым, что девочки тут же окрестили его «мистер Великодушный».

– До свидания, дорогие мои! Благослови и сохрани нас всех Господь! – шептала миссис Марч, целуя одно любимое личико за другим, и затем поспешила в экипаж.

Когда он уже катил прочь, из-за туч вышло солнце, и, обернувшись, мать увидела то, что показалось ей добрым предзнаменованием, – маленькую группу у ворот, озарен­ную яркими лучами. Они тоже заметили это и улыбались и махали руками, и последнее, что увидела она, прежде чем экипаж свернул за угол, были четыре оживленных лица, а за ними, словно личная охрана, старый мистер Лоренс, верная Ханна и преданный Лори.

– Как все добры к нам! – сказала она, оборачиваясь, чтобы найти новое подтверждение этому в выражении поч­тительного сочувствия на лице мистера Брука.

– По отношению к вам это нетрудно, – отвечал молодой человек с таким заразительным смехом, что миссис Марч не могла не улыбнуться; и долгое путешествие началось с до­брых предзнаменований – солнца, улыбок и веселых слов.

– У меня такое чувство, словно произошло землетря­сение, – сказала Джо, когда соседи ушли домой завтракать, оставив их успокоиться и подкрепиться в одиночестве.

– Кажется, будто половина дома исчезла, – добавила Мег уныло.

Бесс приоткрыла рот, чтобы что-то сказать, но смогла лишь указать на кучу аккуратно заштопанных чулок, ле­жавших на рабочем столике матери, – свидетельство того, что даже в самые последние часы перед отъездом она думала о них и трудилась для них. Конечно, это была мелочь, но она поразила каждую из них в самое сердце; и, несмотря на намерение держаться мужественно, все они не выдержали и горько расплакались.

Мудрая Ханна выждала, пока слезы облегчили им душу, а затем и сама пришла на помощь, вооруженная кофейником.

– Ну вот, дорогие мои, помните, что ваша мамаша сказала, и не тревожьтесь. Давайте-ка выпьем по чашечке кофе, и возьмемся за дело, и будем поддерживать доброе имя семьи.

Кофе был редким угощением в их доме, и Ханна про­явила немалую чуткость, сварив его в это утро. Никто не мог противиться ни ее убедительным кивкам, ни ароматному приглашению, исходившему из носика кофейника. Они по­дошли к столу, сменили носовые платки на салфетки, и через десять минут все опять было в порядке.

– «Надеяться и трудиться» – вот наш девиз, и давайте посмотрим, кто будет помнить о нем лучше всех. Я иду к тете Марч, как обычно. Ох и будет же она сегодня читать нотации! – сказала Джо, делая маленькие глотки и вновь обретая присутствие духа.

– Я пойду к моим Кингам, хотя гораздо охотнее осталась бы дома и занялась хозяйством, – сказала Мег, с сожалением думая о том, какие у нее, должно быть, красные глаза.

– Это ни к чему. Мы с Бесс отлично справимся с домашней работой, – вставила Эми с важным видом.

– Ханна скажет нам, что нужно сделать, и, когда вы придете домой, все уже будет готово, – добавила Бесс, без промедления вынимая мочалку и тазик для мытья посуды.

– Я думаю, что волнения – это очень интересно, – заметила Эми, задумчиво поедая сахар.

Девочки не сумели удержаться от смеха, и он принес им облегчение, хотя Мег все же покачала головой, глядя на юную особу, которая могла найти утешение в сахарнице.

Привычный вид полукруглых пирожков снова настроил Джо на серьезный лад, и когда они вдвоем с Мег вышли из дома, обе с грустью оглянулись на окно, за которым так привыкли видеть лицо матери. Его там не было, но Бесс не забыла об этой маленькой домашней традиции и стояла у окна, с улыбкой кивая им, словно розовощекий китайский мандарин.