Подвывая от боли, Коля расшнуровал и снял кроссовку, стащил носок и обнаружил, что ступня цела, в том смысле, что не отвалилась и не расплющилась до состояния блина, но два пальца распухали на глазах, подплывая багровым цветом, и ноготь на большом отошел в сторону.
Доковыляв до калитки, Коля вдруг понял, что это был тот самый фургон, из гаража, что он полный кретин — не посмотрел номер, что пальцы на его левой ступне сломаны, и если сейчас вдруг калитка или дверь в дом окажутся запертыми, то ему уже не дойти до будки охранника у въезда.
Калитка открылась, и дверь в кухню подалась после поворота ручки, и на столе догорала свеча, вот только пахло в доме до того отвратительно, как будто за время его отсутствия здесь разложилось все живое.
Раздеваясь на ходу, Коля решил пойти в ванную, чтобы побыстрей подставить ступню под холодную воду, но, открыв дверь в нее, закричал и упал на пол. На него клубами едкого дыма выполз тошнотворный чад, на полу дышать было легче. Коля приподнялся, стараясь разглядеть, что горит, и в полном ступоре несколько минут разглядывал небрежно выставленную из ванны расслабленную ладонь. Ладонь была маленькой, с ухоженными пальцами, и, когда Коля уже двинулся ползком поближе, чтобы разглядеть, кто это там лежит, рука вдруг двинулась и пропала с бульканьем.
— Ерунда, — Коля крепко зажмурился, потом открыл глаза. Чад не пропал, только слегка распространился по коридору удушливым дымком. — Нет, не правильно… Надо закрыть дверь, а потом открыть!..
Холодильный фокус не удался. Коля встал, закрыл дверь, досчитал до десяти, подпирая ее плечом, чтобы удобнее было стоять на одной ноге, открыл… И снова ему пришлось присесть, чтобы тошнота не победила. Руки не было, и Коля, закрыв рот и нос воротом свитера, приподнялся и увидел, что ванну наполняет странная бурая жидкость, пучившаяся иногда болотными пузырями, а у кранов, там, где обычно моющийся человек головой не ложится, медленно сползают в эту бурую жижу знакомые золотые волосы, исчезая на его глазах в пучине ада.
Как он оказался на втором этаже, Коля не помнил. Он вдруг обнаружил себя в ванной наверху, чистенькой, большой, с окном, на котором привольно жирел какой-то цветок, и подумал, что от боли у него случились галлюцинации. Конечно, было странно, что за цветком на окне — серое небо — то ли день, то ли вечер, что тело затекло, как будто его засунули в бочку. Он осторожно снял с головы полотенце, под которым зачем-то скорчился у ванны, осмотрелся и вышел.
Тот же тошнотный запах охватил сердце ужасом и тоской. Нет, галлюцинаций не было, просто Коля ночью в панике забежал на второй этаж, вот открытая дверь в спальню…
Коля вошел туда с одной целью: убедиться, что волосы на месте. Что они все так же принадлежат Ляле, вывалившейся из шкафа, мертвой, с вытаращенными глазами, но волосы — на ней!..
В спальне Ляли не было. Не было и дяди Антона на полу. Аккуратно застеленная чистым покрывалом кровать настолько поразила Колю, что он обошел ее несколько раз, ощупал и приподнял покрывало, убедившись, что и простыни постелены чистые — вот же складка после глажения… Книга под ножкой кровати!.. Коля упал на колени, заглянул под кровать. Книги не было. Он медленно встал и побрел в кабинет, уже почти уверенный, что книга окажется на месте, аккуратно вставленная обратно. Так и есть. Надавливая на виски указательными пальцами, чтобы слегка приглушить болезненно-оглушительную пульсацию крови, Коля побрел в спальню.
Стараясь ни о чем не думать, он осторожно открыл шкаф, готовый подхватить падающее на него тело, но в шкафу висели на плечиках шкурки чужих историй — пиджаки, платья, стояли коробки, хранящие, вероятно, шляпы и обувь с запахами чужой жизни, затаившимися удавками смирно висели галстуки, и вдруг Коле показалось, что на него глянуло чье-то страшное лицо с безумными глазами, он отшатнулся и обнаружил, что это зеркало на дверце сыграло шутку, отразив его испуганную и удивленную физиономию с наростом над лбом.
Стараясь ступать бесшумно, насколько это было возможно, опираясь левой ногой на пятку, он обошел второй этаж, чувствуя себя заблудившимся.
Кто-то навел порядок, поставил на место перевернутые кресла, собрал все вещи с пола.
— Ляля!.. — отчаянно позвал мальчик и обнаружил, что охрип.
Комната, которую он завалил вещами из тумбочек и шкафов, была совершенно прибранной — ни тряпки на полу! — и в застывшей ее тишине мебель вдруг показалась Коле живой, всосавшей в себя все, что он разбросал.
Он осторожно приоткрыл дверцу комода и только тогда почувствовал страх. Нет, он не сошел с ума и не попал в параллельный мир своих страшных снов — кто-то не успел разложить вещи аккуратно. Кто-то просто сгребал их с пола и засовывал ворохом в тумбочки и комод, этот кто-то очень спешил, изображая в доме покой и порядок, и этот кто-то, конечно же, был человеком!..
Не заботясь больше о производимом шуме, Коля Сидоркин, стуча пяткой в пол и подвывая от боли при каждом шаге, бросился в ванную, закрыл за собой дверь и еще долго-долго изо всех сил держал ручку двери, чтобы ее нельзя было открыть с той стороны, долго-долго… пока не сполз в изнеможении на пол и не поддался спасительной пелене обморока.
ОБМОРОК
Внизу, в кухне, кто-то ходит. Если перестать дышать, то можно проследить эти шаги… Вот этот кто-то подошел к лестнице. Поднимается. Где-то плачет ребенок или опять мерещится? Шаги совсем рядом, спокойные уверенные шаги, так не ходит маньяк-убийца!.. Опять крикнул ребенок, теперь это было слишком громко для привидения. Шаги… Плач ребенка… Шаги пошли в спальню, Коля приоткрыл дверь ванной, но ничего не увидел. Обнаружил этот кто-то детей или нет?.. Вот! Опять этот странный звук, от которого волосы становятся дыбом и в голову лезут мысли о вампирах, сосущих кровь!.. Лучше закрыть дверь… Коля отполз в угол комнаты и затаился за умывальником, выставив вперед больную ногу, которая к этому времени сильно распухла, затопив отечностью щиколотку.
Опять шаги… Почему так страшно? Чего я боюсь? В конце концов, это ведь может быть только человек, только люди так ходят!.. Ну, убьет он меня или высосет кровь, как только что высосал с причмокиванием из детей, ну и что?! Я тоже стану вампиром, не нужно будет больше ни о чем беспокоиться, и Ляля станет не нужна, и мама с отцом, что они смогут поделать, если я каждое утро буду укладываться в гроб в подвале!..
От жалости к себе и к родителям, Коля тихонечко завыл, уже не в силах громко кричать или плакать. Он опять услышал шаги совсем рядом с ванной, Коля от ужаса и боли настолько обессилел, что все, на что был способен его организм, — это представить в подробностях мерзкого полуистлевшего вампира — почему-то старого, с выступающими желтыми клыками. Ручка повернулась… Коля обреченно смотрел на дверь, уговаривая себя не сопротивляться укусу желтых клыков, но то, что появилось в двери, оказалось куда страшней самых отвратительных фантазий: в проеме образовалась странная особь, совершенно голая, с нелепо обритой головой и огромными грудями, явно превосходящими по размеру “самые большие сиськи клуба”, принадлежащие ночной стриптизерше Ульяне и приобретенные ею, как злословили другие ночные стриптизерши, не без помощи убийцы-силикона. Существо это приподняло свои груди обеими руками повыше и ласковым голосом пропело: “Не плачь, мальчик, сейчас я тебя покормлю, иди ко мне, ма-а-а-алень-кий…”
Дин-дон… Дин-дон… Стучит колокольчик, у пагоды опадают с веток цветки японской вишни, в розовой рассветной воде, засыпанной лепестками, стоят цапли и высматривают проплывающих под водой изумрудных лягушек… Стуча деревянными подошвами, бегут по мостику дети — друг за другом… бук-бук-бук… А колокольчик — дин-дон… подошвы — бук-бук-бук… как громко!..
Только приоткрыв глаза, Коля понимает, что нет ни пагоды, ни вишни, ни пруда, куда она осыпается, нет детей на мостике, это звонят и стучат в дверь.
Над головой вдруг возникает спокойное женское лицо в обрамлении белых волос, на грудь Коле кладут что-то теплое и мягкое — он, покосившись, видит, что это запеленатый спящий младенец, и отодвигает руку, чтобы младенец очутился под мышкой, потому что так Коле подсказывает собственная память нерожденного: удобней всего, если со всех сторон тебя охватывает теплый мир, держит, прижимает к себе… А потом вдруг между ног пробралась маленькая девочка и замерла, скорчившись, уложив свою головку на низ его живота, и Коля тоже замер, расставив ноги и боясь пошевелиться, почти счастливый от детского тепла, и невидимая ему рука натянула одеяло на голову, закрывая этот несносно громкий и яркий мир блаженной темнотой.
ЗАПАДНЯ
Последний взгляд в зеркало. Халат коротковат, парик набекрень, темные шпионские очки… Иду! Так, что я скажу?.. Как меня зовут?.. Сквозь рифленое стекло кухонной двери я вижу три силуэта. Кто-то уже стучит по двери ногой, придется открыть.
А на улице — снег!
Я смотрю поверх голов троих мужчин, я ловлю глазами ускользающий полет снежинки, потом обнаруживаю одну очень крупную и идеально вырезанную — на синем рукаве одного из гостей — и замираю, приказав им не дышать, но снежинка тает от нашего пристального внимания…
— Телефонный узел! — в третий раз настойчиво повторяет мужчина, чья темно-синяя куртка лучше всего притягивает снежинки.
— Мастера вызывали? — интересуется еще один обладатель такой же куртки, он с чемоданчиком.
— Это я вызвал телефонщиков, — с готовностью сообщает третий мужчина, на его лице озабоченность сменяется облегчением и готовностью все немедленно объяснить. А на бедре у него виснет напоминанием о грядущих неприятностях черная кобура. — Понимаете, ваш гость вчера показался мне странным, юноша был не в себе, а может быть, пьян, а я как раз дежурил, когда он искал телефон, а вы, оказывается, дома, это очень хорошо, вот, передайте, пожалуйста, мужу, мы с ним договаривались, это капли для горла.
Молча протягиваю ладонь и сжимаю пузырек темного стекла. Так, надо сообразить, где у меня муж…
— А муж уехал к родне, у него кто-то приболел, — говорю я шепотом и отхожу в сторону, чтобы пропустить троицу.
— Воняет тут у вас, однако! Жженой проводкой! Следите за проводами? — громко интересуется один из телефонных мастеров, накинувшись в кухне на розетку.
— Не, не проводкой это воняет, — успокаивает меня другой монтер. — Так воняет, когда на кабанчике щетину опаливают. А вы почему шепчете?
— Дети спят, — шепотом сообщаю я.
— А мои при любом шуме спят! — орет он в упоении, раскурочивая телефонный аппарат. — Мы с женой так договорились, что не будем приучать их к тишине. У нас с утра до вечера музыка орет, и телевизор, так что и поговорить не всегда удается, зато пусть привыкают! А потому что жизнь какая тяжелая! — кричит он, наклонившись ко мне. — Где разводка?
— Разводка?.. — Я приоткрыла дверь в ванную рядом с кухней и в ужасе ее захлопнула.
— Разводка у них в подвале, здесь во всех коттеджах так, — сообщает гость с кобурой. — Хозяин сам все сделал, он, не смотрите, что певец, — рукастый, на зависть любому монтеру!
Стуча ботинками, все трое спускаются в подвал.
Я бросилась к одежде на вешалке. Обшарила карманы мужской куртки, так, мелочь всякая, потом — женского пальто, вообще — ни копейки! Если я дам монтерам за усердие зеленую сотню (а других денег у меня нет), значит, в этот дом на днях пожалуют или грабители, или милиция… Так, стоп, а невменяемый юноша, которого я только что замаскировала под двумя одеялами? Точно помню, в ванной на нем была куртка… Куртка! Быстро поднимаюсь на второй этаж. Куртка валяется на полу в коридоре, посмотрим… Телефон и тысяча пятьсот рублей сотенными, какое счастье!
— Хозяйка! Сколько телефонов наверху?
От громкого крика снизу я дергаюсь, но потом уговариваю себя не паниковать, по ступенькам спускаюсь нарочито неспешно, останавливаюсь на предпоследней и ласковым шепотом сообщаю крикливому монтеру:
— Два.
А для лучшего усвоения информации еще показываю число пальцами.
— Так это… — опешил он немного, но потом быстро пришел в себя и вернул командный голос:
— Тогда проверьте! Трубочку снимите и послушайте — гудит или не гудит! А по делу, это должен проверить именно я. Так что, извините-подвиньтесь, но за свою работу я всегда отвечаю сам! — слегка оттолкнув меня в сторону, он идет по лестнице вверх.
Медленно поднимаюсь за ним. Почему я сказала — два?..
Телефонов тем не менее обнаружилось именно два. В кабинете и в спальне.
Этот мастер оказался на редкость исполнительным, ему было недостаточно услышать гудок в трубке, он решил проверить, все ли в порядке с мембраной, для чего раскрутил по очереди трубки у обоих телефонов, дул в них, разглядывал внутренности на свету и ковырялся там отверткой.
— Порядок! — совершенно удовлетворенный, он осмотрелся (это было в кабинете) и, уходя, поправил криво висящую картину на стене.
Медленно спускаюсь за ним вниз, останавливаюсь на предпоследней ступеньке и изображаю радость, насколько это возможно шепотом:
— Порядок?
При этом протягиваю монтеру сотню.
— Я уже обратил внимание вашего охранника, — пряча сотню в нагрудный карман форменной куртки, озадаченно сообщает монтер, — что провода были аккуратно отрезаны. Понимаете?
— Понимаю. Провода были аккуратно отрезаны.
— Нет, я же вижу, что вы не врубились! У вас в подвале кто-то перерезал телефонный провод.
— Да врубилась я, врубилась! Когда же они уйдут?..
— Тогда обратите внимание, так бывает при попытке ограбления! И ворота у вас в гараже открыты! Распишитесь вот тут два раза, что без претензий.
Черкаю, не глядя. Никаких претензий.
— А если нам где надо написать, насчет отрезанных проводов или чего…
— До свидания!
Закрываю дверь и смотрю в окно. Снег валит уже тяжелыми крупными хлопьями, мужчины во дворе топчутся, вероятно обсуждая, как удобно было бы ограбить такой открытый в разных местах дом и как бы каждый из них поступил со мной, будь он мужем в частых отъездах… Снег закрывает их от меня пеленой, и покой пушистым белым мехом опускается на сердце, не давая вздохнуть глубоко. Раскрываю пальцы левой руки. Пузырек. Отвинчиваю пробку и нюхаю. Пахнет анисом. Это — мужу для горла, муж поет!
Куда ни плюнь — все поют!
Посмотрим, что это такое отмокает в ванне и пахнет жженой проводкой и паленым кабанчиком! Наклоняюсь над ванной, задерживая дыхание, и дергаю металлическую цепочку. Не идет. Дергаю посильней. Ну, дорогая, ты постирала так постирала! Не иначе как муж пришел с охоты… На мамонта… Получилось! Странная жидкость потихоньку вытекает, оставляя на стенках ванны неистребимый налет. Медленно вытекает. Схожу-ка я пока вниз.
Спускаюсь в подвал. Захлопываю ворота гаража и еще закрываю их на защелку. Поднимаюсь наверх, в спальню, приподнимаю одеяла. В норке темно и тихо, слышно вкусное дыхание троих детей, и я бросаю на ковер парик, и для меня нашлось теплое местечко под правой рукой большого мальчика, который категорически отказался от моего молока…
— Ты — няня? — спросил большой мальчик, когда проснулся.
Мы все проснулись от крика маленького мальчика, я встала, распеленала его и понесла в ванную помыть. Пока подмывала, думала: кто я?
— Как тебя зовут? — мальчик сел, скривился и осторожно опустил на пол распухшую ногу. У него, бедного, ножка болит.
— Ты подруга Ляли?.. Дяди Антона? Что здесь произошло?
Раскрываю халат на груди и устраиваюсь кормить маленького мальчика. Большой резко отворачивается, замечает парик на полу, поднимает его.
— Кто приходил?
— С телефонной станции.
— А! — обрадовался большой мальчик. — Ты все-таки разговариваешь!
Чтобы он не перевозбудился от радости, я сразу же сообщила, что не являюсь няней, приходящей домработницей, любовницей мужа, подругой жены, я не врач, не соседка, не медсестра из поликлиники, не сторож, не охранник, я — никто.