Сам он получил двухметровый шарф, связанный Ингрид, а также плоский пакет, и дочь выжидательно смотрела на него, пока он разворачивал бумагу. Там оказалась пластинка. На пластиковом конверте была фотография толстого мужчины в хорошо известном мундире лондонского бобби. У него были огромные топорщащиеся усы, а растопыренными пальцами в перчатках он держался за живот. Он стоял перед старинным микрофоном и, судя по выражению лица, смеялся во все горло. Надпись на обертке гласила, что сам он зовется Чарльз Пенроуз, а песня – «Приключения смеющегося полицейского».
Ингрид принесла проигрыватель, поставила его на пол, вынула пластинку и посмотрела на надпись:
– Первая песня называется «Смеющийся полицейский». Правда, здорово! А?
Мартин Бек был небольшим знатоком музыки, но сразу узнал, что ее наиграли в двадцатых или тридцатых годах, а может, и еще раньше. Он вспомнил, что слышал эту песню еще мальчиком, и в памяти его вдруг всплыли две строчки из нее:
Увидишь, как смеется полицейский, –
Что крупно повезло тебе, считай.
Пошарь в кармане, выуди монету
И как медаль в награду ему дай.
Каждая строфа кончалась взрывом хохота, наверное, заразительного, ибо Инга, Ингрид и Рольф стонали от смеха.
Мартин Бек не смог принять веселый вид, не принуждал себя улыбаться. Чтобы не разочаровать совсем детей и жену, он поднялся и сделал вид, что поправляет свечи на ёлке.
Когда пластинка перестала крутиться, он повернулся к столу. Ингрид вытерла слезы, посмотрела на него и укоризненно сказала:
– Но, папа, ты же совсем не смеялся!
– Почему же, было ужасно смешно, – неубедительно ответил он.
Издавала аромат ёлка, горели свечи, дети пели, Инга щеголяла в новом халате. Мартин Бек, поставив локти на колени, а подбородком опершись на руки, смотрел на обертку пластинки с полицейским, который хохотал во все горло.
Он думал о Стенстрёме.
Зазвонил телефон.
* * *
Леннарт Колльберг старательно смешивал разные вина, раз за разом пробуя смесь, пока удовлетворился ее вкусом, затем сел к столу и оглядел комнату, производившую полное впечатление идиллии. Бодиль лежала на животе и заглядывала под ёлку. Оса Турелль сидела на полу, поджав ноги, и играла с ребенком. Гюн сновала по квартире с кроткой, ленивой небрежностью, босая, одетая во что-то среднее между пижамой и спортивным костюмом.
Он положил себе на тарелку кусочек вяленой рыбы, удовлетворенно вздохнул, ожидая заслуженного сытного ужина, который вот-вот должен начаться, затем заложил за воротник рубашки конец салфетки, расправил ее на груди и поднял рюмку, глядя против света на прозрачный напиток. И как раз в этот момент зазвонил телефон.
Колльберг мгновение колебался, одним духом выпил вино, пошел в спальню и снял трубку.
– Добрый вечер. Вам звонит Фрейд.
– Очень приятно.
– Я дежурю в психиатрическом отделении тюрьмы на Лонгхольмене, сказал Фрейд. – Один наш пациент хочет немедленно поговорить с вами. Зовут его Биргерссон. Он говорит, что обещал вам, что это очень важно, и…
Колльберг свел брови.
– Он не может подойти к телефону?
– Нет, правила этого не позволяют. Колльберг помрачнел.
– О'кей, я еду, – сказал он и положил трубку.
Жена, услышав последние слова, вытаращила на него глаза.
– Я должен поехать на Лонгхольмен, – виноватым голосом заявил Колльберг. – И как, черт возьми, найду я кого-то в сочельник, чтобы меня подвез?
– Я тебя повезу, – сказала Оса. – Я еще ничего не пила.
Дорогой они не разговаривали. Надзиратель в тюрьме подозрительно посмотрел на Осу Турелль.
– Это моя секретарша, – сказал Колльберг.
Биргерссон не изменился. Может, только казался еще более робким и худым, чем две недели назад.
– Что вы хотите мне сказать? – недовольно спросил Колльберг.
Биргерссон улыбнулся.
– Это, должно быть, глупо, – сказал он, – но как раз сегодня вечером я вспомнил одну вещь. Вы же спрашивали меня о машине, о моем «моррисе». И…
– Да? И?
– Как-то, когда мы со следователем Стенстрёмом сделали перерыв и просто болтали, я рассказал одну историю. Помню, что тогда мы ели свиной окорок с пюре. Это моя любимая пища, и теперь, когда нам дали праздничный ужин…
Колльберг смотрел на собеседника злым взглядом.
– Что за история? – перебил он.
– Ну, точнее, рассказал о самом себе. Случай с тех времен, когда я жил на Руслагсгатан со своей женой. У нас была только одна комната, и когда сидел дома, то всегда нервничал, меня все угнетало, раздражало…
– Ага, – сказал Колльберг. Он чувствовал жажду, а еще больше голод. Кроме того, от гнетущей атмосферы тюрьмы его еще сильнее тянуло домой.
Биргерссон продолжал рассказывать спокойно и обстоятельно:
– Вот я и ходил вечерами по городу, просто чтобы не сидеть дома. Это было почти двадцать лет назад. Часами ходил по улицам, временами даже всю ночь. И чтобы убить время, чтобы не думать о своей невеселой жизни, нашел себе развлечение.
Колльберг посмотрел на часы.
– Так, так, – нетерпеливо молвил он. – И что же вы делали?
– Ходил по улицам и смотрел на машины. Я изучил решительно все модели и марки. За какое-то время я мог узнать все виды машин на расстоянии тридцати-сорока метров. Если бы была такая игра на отгадывание марок машин, ну, например, автолото, я бы определенно получил самый большой выигрыш. Не имело значения, смотрел ли я на машину спереди, сзади или сбоку.
Колльберг покорно пожал плечами.
– Можно получить большое удовольствие от такого простого развлечения, – продолжал дальше Биргерссон. – Иногда попадались в самом деле редкостные модели.
– И вы разговаривали об этом со следователем Стенстрёмом?
– Да. И больше ни с кем, кроме него. И он сказал, что, по его мнению, это интересно.
– И чтобы сообщить это, вы вызвали меня сюда в половине десятого вечера? В сочельник?
Биргерссон, видимо, обиделся.
– Но вы же просили сообщить вам, если о чем-то вспомню.
– Разумеется, – поднялся Колльберг. – Благодарю.
– Но я же не сказал еще самого главного, – пробормотал Биргерссон. Следователя особенно заинтересовало одно. Я вспомнил это, поскольку вы спрашивали о «моррисе».
Колльберг вновь сел.
– Так? А что именно?
– Ну, мое любимое развлечение тоже имело свои трудности, если можно так сказать. Некоторые модели трудно было отличить, особенно в темноте и если смотреть с большого расстояния. Например, «ДКВ» и «ИФА».
– А при чем здесь Стенстрём и ваш «моррис»?
– Мой «моррис» ни при чем, – ответил Биргерссон. – Просто следователь заинтересовался, когда я сказал, что труднее всего было отличить «моррис-минор» от «рено КВ-4», если на них смотреть спереди. Сбоку или сзади нетрудно. А просто спереди или чуть наискось в самом деле было нелегко. Хотя со временем я натренировался, но все же иногда ошибался.
– Постойте, – перебил его Колльберг. – Вы сказали, «моррис-минор» и «рено КВ-4»?
– Да. И вспоминаю, что следователь даже подскочил, когда я ему сказал об этом. Все время, пока я говорил ему о своем увлечении, он, казалось, не очень внимательно слушал. А когда я сказал об этом, он страшно заинтересовался. Несколько раз меня переспрашивал…
Когда они возвращались домой, Оса спросила:
– Что это дает?
– Я еще толком не знаю. Но, может, наведет на след.
– Того, кто убил Оке?
– Может быть. По крайней мере, это объясняет, почему он написал слово «моррис» в своем блокноте.
– Подожди, я также кое-что вспомнила, – сказала Оса. – За несколько недель до смерти Оке сказал, что как только будет иметь два свободных дня, так поедет, кажется, в Экшё. Это тебе что-то говорит?
– Ничегошеньки, – ответил Колльберг.
Город был пустой, единственными признаками жизни на улицах были несколько рождественских гномов, которых связывала профессиональная усталость и валило с ног слишком щедрое прикладывание к бутылке в гостеприимных домах, две кареты «Скорой помощи» и полицейская машина. Через какое-то время Колльберг спросил:
– Гюн говорила, после Нового года ты нас покидаешь?
– Да. Я поменяла квартиру. И хочу найти другую работу.
– Где?
– Еще точно не знаю. Но думаю… На несколько секунд она умолкла, потом добавила:
– А что, если в полиции? Там же есть свободные места?
– Наверное, есть, – рассеянно ответил Колльберг.
Когда они вернулись на Паландергатан, дочка уже спала, а Гюн, свернувшись калачиком на кресле, читала книжку. Глаза у нее были заплаканы.
– Что с тобой? – спросил Колльберг.
– Еда остыла. Весь праздник испорчен.
– Ничего. У меня такой аппетит, что, положи на стол дохлого кота, я буду его есть.
– Звонил твой безнадежный Мартин. Полчаса назад.
– О'кей, – добродушно молвил Колльберг. – Накрывай на стол, а я ему звякну.
Он снял пиджак, галстук и пошел звонить.
– Да, Бек слушает.
– Кто там подымает такой шум? – спросил Колльберг.
– Смеющийся полицейский.
– Что?
– Пластинка.
– Ага, теперь я узнал. Давний шлягер. Чарльз Пенроуз, правда? Он был в моде еще перед войной.
В их разговор вторгались взрывы смеха.
– Ну его к черту, – сказал Мартин Бек не очень весело. – Я звонил тебе, так как у Меландера есть новости.
– Какие же?
– Он сказал, что наконец вспомнил, где ему попадался Нильс Эрик Ёранссон.
– Ну и где?
– В деле об убийстве Тересы Камарайо.
Колльберг расшнуровал ботинки, немного подумал и сказал:
– Поздравь его от меня и передай, что на этот раз он ошибся. Я прочитал дело от корки до корки, до последнего слова. И не такой я затурканный, чтобы этого не заметить.
– О'кей, я тебе верю. Что ты делал на Лонгхольмене?
– Получил одну информацию, слишком туманную и путаную, чтобы тебе ее так сразу объяснить, но если она не оправдается, то…
– То что?
– То все следствие по делу Тересы можно повесить в туалете. Веселых праздников!
Он положил трубку.
– Ты снова куда-то идешь? – подозрительно спросила жена.
– Да, но только в среду. Где водка?
* * *
Утром двадцать седьмого декабря Меландер выглядел таким разочарованным и озадаченным, что Гюнвальд Ларссон нашел необходимым спросить:
– Что с тобой? Не попался миндаль в рождественской каше?
– С кашей и миндалем мы покончили двадцать лет назад, когда поженились, – ответил Меландер. – Нет, просто до сего времени я никогда не ошибался.
– Когда-то же надо начать, – утешил его Рённ.
– Да, конечно. Но я все равно не понимаю.
– Чего ты не понимаешь? – спросил, входя в комнату, Мартин Бек.
– Случая с Ёранссоном. Как я мог ошибиться?
– Я вот вернулся с Вестберга, – сказал Мартин Бек, – и узнал об одной вещи, которая может тебя утешить.
– Что именно?
– В деле об убийстве Тересы не хватает одной страницы. А если быть точным – тысяча двести сорок четвертой.
* * *
В три часа пополудни Колльберг остановился перед автомобильной фирмой в Сёдертелье. В кармане у него лежала чуть подретушированная фотография с рекламного рисунка «моррис минор» модели пятидесятых годов. Из трех свидетелей, видевших машину на Стадехагсвеген шестнадцать с половиной лет назад, двое уже умерли – полицейский и механик. Однако лучший эксперт, мастер автомобильной мастерской, был жив-здоров и работал в Сёдертелье.
Колльберг подошел к нему и, даже не показывая своего удостоверения, просто положил на стол фотографию:
– Что это за машина?
– «Рено КВ-4». Старый шарабан.
– Вы уверены?
– Конечно, уверен. Я никогда не ошибаюсь.
– Благодарю, – сказал Колльберг и протянул руку за фотографией.
Мужчина озадаченно посмотрел на него и сказал:
– Постойте, вы хотите меня обмануть?
Он присмотрелся внимательней к фотографии и секунд через пятнадцать произнес:
– Нет, это не «рено». Это «моррис». «Моррис-минор». Но с этой фотографией что-то не в порядке.
– Да, – ответил Колльберг. – Она немного подретуширована, словно сделана при плохом освещении или в дождь.
Мужчина вытаращил глаза.
– Слушайте, кто вы?
– Из полиции, – ответил Колльберг.
– Как я не догадался? – сказал мужчина. – Ранней осенью здесь уже был один полицейский.
* * *
Под вечер того же дня, в половине шестого, Мартин Бек собрал своих ближайших сотрудников на совещание. Нурдин и Монссон уже возвратились, следовательно, можно сказать, что команда была в полном составе.
– Так, недостает одной страницы, – удовлетворенно сказал Меландер. Кто же ее взял?
Мартин Бек и Колльберг быстро переглянулись.
– Кто-либо из вас может сказать о себе, что он мастер производить обыск? – спросил Мартин Бек.
– Я, – вяло ответил Монссон. – Когда где-то что-то пропадает, обязательно найду.
– Чудесно, – молвил Мартин Бек. – Обыщешь квартиру Оке Стенстрёма на Чёрховсгатан.
– Что же мне там искать?
– Страницу из полицейских протоколов, – сказал Колльберг. – Ее номер тысяча двести сорок четыре, а в тексте, возможно, фигурирует Нильс Эрик Ёранссон.
– Пойду завтра, – сказал Монссон. – Днем лучше искать.
– Прекрасно, – ответил Мартин Бек.
* * *
На следующий день в два часа на столе у Мартина Бека зазвонил телефон.
– Привет, это Пер Монссон. Я в квартире Стенстрёма. Здесь нет той страницы.
– Ты уверен?
– Конечно, – обиженно сказал Монссон. – Но уверены ли вы, что это он ее взял?
– По крайней мере, так думаем.
– Гм, тогда поищу в другом месте, – сказал Монссон.
Мартин Бек потер пальцами лоб и спросил:
– Где это «в другом месте»?
Но Монссон уже положил трубку.
– Ведь в архиве должна быть копия, – сказал Гюнвальд Ларссон, – или в прокуратуре.
* * *
Поиски протоколов по делу Тересы начались после рождества, но наступил новый, 1968 год, прошло некоторое время, прежде чем они дали какой-то результат.
Только утром пятого января кипа запыленных бумаг очутилась на столе у Мартина Бека. Не надо было иметь глаз детектива, чтобы сразу узнать, что их извлекли из самых глубоких закутков архива и что много лет их не касалась ни одна человеческая рука.
Мартин Бек быстро переворачивал бумаги и нашел тысяча двести сорок четвертую страницу. Колльберг наклонился через плечо Мартина Бека и стал читать вместе с ним:
«Допрос продавца Нильса Эрика Ёранссона 7 августа 1951 года.
О себе Ёранссон говорит, что в настоящее время работает в фирме «Все-импорт»: Холлендарегатан, 10, Стокгольм.
Ёранссон признался, что с Тересой Камарайо встречался два раза. Первый раз – в квартире на Свартсмангатан, где присутствовало много других лиц. Из них он помнит только какого-то Биргера Свенссона-Раска. Вторично Ёранссон встретился с нею в погребке на Холлендарегатан. Ёранссон говорит, что не помнит точной даты, но уверяет, что эти встречи имели место через несколько дней одна после другой где-то в конце ноября и в начале декабря прошлого, то есть 1950 года.
Со 2 по 13 июня Ёранссон находился в Экшё, куда поехал на своей собственной машине номер А 6310 и, выполнив задание – продав партию одежды для фирмы, где он работал, – возвратился в Стокгольм. Ёранссон имеет машину марки «моррис-минор», модель 1949 года. Допрошенный прочитал протокол и согласился с ним.
Вел допрос (подпись).
Нахождение Ёранссона в Экшё подтверждает персонал городской гостиницы. Допрошенный по этому поводу бармен названной выше гостиницы Сверкер Юнссон свидетельствует, что 10 июня Ёранссон сидел в гостиничном ресторане до 23:30, пока ресторан не закрыли. Ёранссон был пьян. Показания Сверкера Юнссона подтвержают записи в гостиничном счете Ёранссона».
– Ну вот, – сказал Колльберг, – все ясно.
– Что ты теперь думаешь делать?
– То, что не успел сделать Стенстрём. Поехать в Экшё.
* * *