– Десять тысяч за все – быки, фургоны, кость.
– Это будет непатриотично, – с неохотой сказал Голдберг. – Торговать с врагом... к тому же у меня только ваше слово, что там десять тонн.
– Эй, Иззи, я не британская армия, а это все стоит двадцать тысяч.
– Вы хотите, чтобы я купил не глядя и не задавая вопросов? Хорошо. Четыре тысячи золотом.
– Семь.
– Четыре с половиной, – возразил Голдберг.
– Дьявольщина!
– Четыре с половиной.
– Нет, черт побери. Пять! – проворчал Шон.
– Пять?
– Пять!
– Хорошо, пять.
– Спасибо, Иззи.
– Рад быть вам полезен, мистер Кортни.
Шон торопливо описал местоположение своего лагеря.
– Можете прислать кого-нибудь. Я намерен, как только стемнеет, бежать к границе Наталя.
– Держитесь в стороне от дорог и подальше от железной дороги. У Жубера в северном Натале тридцать тысяч человек, они стоят у Ледибурга и вдоль Тугелы. – Голдберг открыл сейф и достал пять парусиновых мешочков. – Хотите пересчитать?
– Поверю вам, как вы поверили мне. До свиданья, Иззи.
Шон спрятал тяжелые мешочки под рубашку и затянул пояс.
– Удачи, мистер Кортни.
Глава 3
Когда Шон наконец расплатился со слугами, оставалось еще два часа светлого времени. Он подтолкнул небольшую стопку соверенов по столу к последнему зулусу и провел сложный ритуал прощания, рукопожатий, повторения формальных восхвалений. Потом встал со стула и оглядел кружок собравшихся. Слуги терпеливо сидели на корточках, бесстрастно глядя на него, но он видел в их лицах отражение собственной печали расставания.
Люди, с которыми он жил, работал, преодолел сотни трудностей. Нелегко расстаться с ними.
– Все кончено, – сказал он.
– Йехо, все кончено, – хором согласились они, но никто не шелохнулся.
– Идите, черт побери!
Один из зулусов медленно встал, собрал свои скромные пожитки: каросс (одеяло из шкур), два копья, старую одежду, которую отдал ему Шон. Уравновесил связку на голове и посмотрел на Шона.
– Нкози! – произнес он и приветственно поднял руку.
– Нонга, – ответил Шон. Человек повернулся и пошел из лагеря.
– Нкози!
– Хлуби.
– Нкози!
– Лим.
Перечень наиболее верных: Шон называл каждого по имени, и они по одному покидали лагерь. Никто не оглядывался, все уходили поодиночке. Все было кончено.
Шон устало обернулся. Лошади ждали. Три под седлами, две вьючные.
– Сначала поедим, Мбежане.
– Все готово, нкози. Хлуби приготовил перед уходом.
– Пошли, Дирк. Ужин.
За едой говорил только Дирк. Он весело болтал, возбужденный ожиданием нового приключения, а Шон и Мбежане глотали жирную похлебку Хлуби, почти не слушая мальчика.
В темноте завыл шакал – принесенный вечерним ветром одинокий звук, который соответствовал настроению человека, потерявшего друзей и состояние.
– Пора. – Шон поднялся, надел овчинную куртку, застегнул ее и принялся затаптывать костер, но неожиданно замер и стоял, наклонив голову и прислушиваясь. Возник новый звук.
– Лошади! – подтвердил Мбежане.
– Быстрей, Мбежане, мое ружье!
Зулус вскочил, побежал к лошадям и достал из чехла оружие Шона.
– Уходи со света и держи рот на замке, – приказал Шон, вталкивая Дирка в тень между фургонами.
Он взял у Мбежане ружье и вложил патрон в затвор; все трое ждали.
– Всего один, – прошептал Мбежане.
Негромко заржала вьючная лошадь, и из темноты ей сразу ответила другая. Потом тишина, долгая тишина, которую наконец нарушил звон упряжи – всадник спешился.
Шон едва различал стройную фигуру и направил в ее сторону ружье. В том, как двигался человек, была необычная грация – длинноногий, как жеребенок, он шел покачивая бедрами, и Шон понял, что, несмотря на рост, он молод, очень молод.
Шон с облегчением выпрямился и разглядывал незнакомца. Тот неуверенно остановился у костра, всматриваясь в ночь.
Матерчатая шапка с острым верхом надвинута на уши, куртка дорогая, замшевая. Брюки для верховой езды отличного покроя плотно обтягивают ягодицы. Шон решил, что зад у парня непропорционально велик по сравнению с маленькими ногами, обутыми в английские охотничьи сапоги. Обычный франт. В голосе Шона прозвучало презрение, когда он сказал:
– Стой на месте, приятель, и объясни, что тебе нужно.
Это привело к неожиданным последствиям. Парень так и подскочил – подошвы его блестящих сапог взлетели над землей по меньшей мере на шесть дюймов, – а приземлился уже лицом к Шону.
– Говори. У меня впереди не вся ночь.
Парень открыл рот, закрыл, облизнул губы и наконец произнес:
– Мне сообщили, что вы едете в Наталь. – Голос низкий, хриплый.
– Кто? – спросил Шон.
– Мой дядя.
– А кто твой дядя?
– Исаак Голдберг.
Обдумывая услышанное, Шон разглядывал лицо перед собой. Чисто выбритое, бледное, большие темные глаза и губы, которые привыкли улыбаться, но сейчас поджаты.
– И что? – осведомился Шон.
– Я хочу ехать с вами.
– Забудь об этом. Забирайся на свою лошадь и езжай домой.
– Я вам заплачу... хорошо заплачу...
«Что-то в нем не так, – думал Шон, – голос, осанка?»
Парень держал перед собой кожаную сумку, держал так, словно защищался. От кого? И Шон вдруг понял.
– Сними шапку, – велел он.
– Нет.
– Снимай!
Секунду его собеседник колебался, потом почти вызывающе сорвал шапку, и две толстые черные пряди, блестящие в свете костра, упали до пояса, волшебно преобразив фигуру из неловкой мужской в ошеломляюще женственную.
И хотя Шон уже догадался, его поразило это преображение. Ошеломление вызывала не столько красота девушки, сколько ее одежда. Никогда в жизни Шон не видел женщину в брюках и смотрел на нее, разинув рот. Брюки! Да если бы она обнажилась от талии до стоп, то выглядела бы менее неприлично.
– Двести фунтов... – Она шла к нему, протягивая сумку. При каждом шаге ткань ее брюк обтягивала бедра, и Шон с трудом оторвался от этого зрелища и посмотрел ей в лицо.
– Оставьте деньги при себе, леди.
Глаза у нее серые, дымчато-серые.
– Двести наличными и столько же, когда доберемся до Наталя.
– Мне это ни к чему. – На самом деле ее предложение было вполне интересным.
Ее мягкие губы задрожали.
– Сколько вы хотите? Назовите цену.
– Послушайте, леди. Я не набираю караван. Нас трое, один из нас ребенок. Нас ждет трудная езда верхом, долгая, и на пути у нас армия буров. У нас и без того шансов маловато. Еще один человек, к тому же женщина, вообще свяжет нас по рукам и ногам. Мне не нужны ваши деньги, я хочу, чтобы мой сын оказался в безопасности. Возвращайтесь домой и переждите войну – она скоро кончится.
– Я поеду в Наталь.
– Отлично. Поезжайте – но без нас.
Шон больше не доверял себе – он мог не устоять перед этим умоляющим взглядом – и потому повернулся к Мбежане.
– Лошадей! – рявкнул он и пошел прочь.
Девушка не протестуя спокойно наблюдала, как он садится верхом. Когда Шон взглянул на нее из седла, она показалась ему маленькой и одинокой.
– Простите, – сказал он. – Будьте паинькой и ступайте домой.
Он быстро развернул лошадь и поскакал в ночь.
Всю ночь путники двигались на восток по освещенной луной местности. Однажды, когда ехали мимо какой-то фермы, залаяла собака. Они тут же свернули в сторону, но потом снова направились на восток, так что Южный Крест неизменно оставался справа. Когда Дирк уснул в седле и съехал вбок, Шон подхватил сына, прежде чем тот ударился о землю, посадил к себе на колени и держал так весь остаток ночи.
Перед рассветом они нашли кустарник на берегу ручья, стреножили лошадей и разбили лагерь. Мбежане кипятил в котелке воду на небольшом, укрытом от посторонних взглядов костре, а Шон укутывал спящего Дирка в одеяло. В этот момент в лагерь въехала девушка и спрыгнула с лошади.
– Я дважды чуть не потеряла вас. – Она рассмеялась и сняла шляпу. – Ужасно испугалась. – Девушка тряхнула блестящими прядями. – Кофе! Отлично, я умираю с голоду.
Шон угрожающе поднялся и сжал кулаки, сердито глядя на нее, но она невозмутимо стреножила лошадь, отпустила ее пастись и только тогда снова повернулась к нему.
– Не нужно церемоний, садитесь, пожалуйста. – Девушка усмехнулась с таким озорством в серых глазах и так точно передразнила его, положив руки на бесстыдные бедра, что Шон улыбнулся в ответ. Он понимал, что этим признает свое поражение, но не смог удержаться, и она радостно рассмеялась.
– Готовить умеете? – осведомился Шон.
– Немного.
– Лучше подучитесь, потому что отныне вы отрабатываете свой проезд.
Позже, впервые попробовав приготовленное ею блюдо, он неохотно признал:
– Неплохо, учитывая обстоятельства, – и вытер тарелку коркой.
– Вы очень добры, сэр. – Она поблагодарила его, отнесла одеяло в тень, расстелила, сбросила сапоги, пошевелила пальцами ног и со вздохом легла.
Шон расположил свое одеяло так, чтобы, открывая глаза, наблюдать за ней из-под полей широкой шляпы, прикрывавшей лицо.
Проснулся он в полдень и увидел, что гостья спит, сунув руку под щеку – глаза закрыты, ресницы сплелись, несколько темных прядей упали на лицо, влажное и раскрасневшееся на дневной жаре. Шон долго смотрел на нее, прежде чем встать и неслышно подойти к своей седельной сумке. Он спустился к ручью, прихватив с собой брезентовую сумку с туалетными принадлежностями, единственную запасную пару брюк, не залатанных и не очень грязных, и чистую шелковую рубашку.
Сидя на камне у воды, голый, растеревшись, он разглядывал свое лицо в полированном металлическом зеркале.
– Начать и кончить, – вздохнул он и начал подрезать бороду, которая уже много лет не знала ножниц.
В сгущающихся сумерках, смущаясь, как девица, впервые надевшая бальное платье, Шон вернулся в лагерь. Все уже проснулись. Дирк и девушка сидели на ее одеяле и так оживленно разговаривали, что не заметили его появления. Мбежане, сидя на корточках, возился у костра – выпрямившись, он с непроницаемым лицом уставился на Шона.
– Надо поесть и ехать.
Дирк и девушка подняли головы. Глаза леди сузились, затем задумчиво округлились.
Дирк удивленно посмотрел на отца и сказал:
– Какая смешная у тебя борода.
И девушка с трудом сдержала смех.
– Скатай одеяло, парень.
Шон пытался сменить тему, но Дирк, цепкий, как бульдог, безжалостно продолжил:
– ...и почему ты надел свою лучшую одежду, папа?
Глава 4
Они ехали в темноте втроем, Дирк посередине; Мбежане следом вел вьючных лошадей. Земля перед путниками поднималась и опускалась, словно волны бесконечного моря, а движение травы на ветру усиливало эту иллюзию.
Холмы, мимо которых они проезжали, были островами в море, а лай шакала – криком морской птицы.
– Мы не слишком забрались на восток? – поинтересовалась девушка. Ее голос сливался с мягким шелестом ветра.
– Так и задумано, – ответил Шон. – Я хочу пересечь окраины Дракенсберга подальше от железнодорожной линии и скопления буров у Ледисмита. – Он через голову Дирка посмотрел на девушку. Та ехала, подняв лицо к небу. – Знаете звезды?
– Немного.
– А я хорошо знаю, – заявил Дирк и повернулся на юг. – Это лучи Креста, а это Орион с мечом на поясе, а это Млечный Путь.
– Расскажи мне об остальных, – попросила девушка.
– Остальные обычные, они не в счет. У них даже нет имен.
– Есть, а у большинства есть и история.
Наступило молчание. Дирк оказался в затруднительном положении: либо признать свое невежество – чего не позволяло самолюбие, – либо отказаться от интересных историй. Как ни велика была его гордость, любопытство пересилило.
– Ну расскажи, – снизошел он.
– Видишь ту горстку звездочек под большой яркой звездой? Они называются Плеяды. Жил был...
Через несколько минут Дирк с головой ушел в повествование. Оно оказалось гораздо лучше рассказов Мбежане – наверно, потому, что было новым, а весь репертуар Мбежане Дирк мог отбарабанить наизусть. На каждое слабое место в сюжете парнишка нападал, как обвинитель в суде.
– А почему они не застрелили старую ведьму?
– В те дни у людей не было ружей.
– А лук и стрелы?
– Ведьму нельзя убить стрелой. Она пройдет насквозь, не причинив вреда.
– Ух ты!
Очень интересно, но прежде чем принять услышанное на веру, Дирк почувствовал необходимость проконсультироваться с экспертом. Он обратился к Мбежане, переведя вопрос на зулусский.
Мбежане поддержал девушку, и тогда Дирк поверил: ведь Мбежане – известный авторитет в области сверхъестественного.
Этой ночью Дирк не уснул в седле. К тому времени как путники расположились лагерем, девушка охрипла, но Дирк был завоеван ею бесповоротно, а Шон был близок к тому же.
Всю ночь, слушая ее голос и прерывающие его взрывы детского смеха, он чувствовал, как семя, зароненное при их первой встрече, пускает корни у него в паху и захватывает щупальцами грудь.
Шон так сильно желал эту женщину, что в ее присутствии ему отказывал рассудок. Много раз за ночь Шон пытался вмешаться в разговор, но всякий раз Дирк презрительно пресекал его попытки и снова поворачивался к девушке. К утру Шон с тревогой понял, что ревнует к собственному сыну – ведь Дирк мешает ему получить то, к чему он так стремится.
Когда все после завтрака пили кофе, лежа на одеяле в тени сирени, Шон заметил:
– Вы еще не сказали нам, как вас зовут.
Ответил, конечно, Дирк:
– Мне она сказала. Тебя ведь зовут Руфь?
– Верно, Дирк.
Шон с усилием подавил спонтанный гнев, но когда заговорил, в голосе еще слышались его отзвуки:
– Для одной ночи мы достаточно тебя наслушались, мой мальчик. Ляг, закрой глаза и рот и больше не открывай.
– Я не хочу спать, папа.
– Делай, что я велю! – Шон в гневе вскочил и ушел из лагеря.
Он поднялся на небольшой холм. Уже наступил день, и Шон мог видеть вельд, простирающийся во все стороны до самого горизонта. Ни следа поселения или людей.
Шон снова спустился назад и, прежде чем вернуться в заросли сирени, стреножил лошадей.
Вопреки своим протестам, Дирк уже спал, свернувшись как щенок, а от костра из-под большой груды одеял доносился храп Мбежане. Руфь лежала немного в стороне от них, прикрывшись одеялом и смежив веки. Ее блузка на груди поднималась и опускалась так, что у Шона появились две веские причины не спать. Он лежал, опершись на локоть, и потчевал этим зрелищем свои взор и воображение.
Четыре года он не видел белой женщины, не слышал ее голоса, а его тело не получало утешения. Вначале это его беспокоило – тревога, неожиданные приступы уныния, взрывы гнева.
Но постепенно, за долгие дни охоты и езды верхом, в бесконечной борьбе с засухой и бурями, с дикими зверями и стихией, он обуздал свою плоть. Женщины стали чем-то нереальным, смутными фантомами, и преследовали его только по ночам; он вертелся, вскрикивал во сне, потел, пока природа не приносила ему освобождения; тогда фантомы растворялись, чтобы набраться сил для следующего появления.
Но теперь рядом был вовсе не фантом. Протянув руку, он мог бы погладить легкий пушок на ее щеке и почувствовать тепло ее кожи.
Она открыла глаза, молочно-серые спросонок, медленно сфокусировала взгляд и посмотрела на него.
То, что она прочла на его лице, заставило ее вынуть из-под одеяла левую руку и протянуть Шону. Перчатки для верховой езды она сняла. И он впервые увидел на ее среднем пальце обручальное кольцо.
– Все ясно, – мрачно пробормотал он и протестующе добавил: – Но вы молоды, слишком молоды для замужества.
– Мне двадцать один год, – негромко произнесла она.
– А ваш муж, где он?
Последняя надежда – может, этот ублюдок умер.
– Я направляюсь к нему. Когда война стала неизбежной, он уехал в Наталь, в Дурбан, чтобы найти там для нас работу и дом. Я должна была последовать за ним, но война началась раньше, чем мы рассчитывали. И я застряла.