– Он имеет в виду нас всех. И пусть каждый из нас по очереди расскажет, что он запомнил.
– Я – ноги, – не задумываясь, выпалил Павел. – Я помню только ноги.
– Токмо ноги? – заинтересовался герр Мульдгорд. – Какова ноги?
Павел недоуменно смотрел на него, не понимая смысла вопроса.
– Ну откуда мне знать какие? Чистые, наверное…
– Пошто? – категорически прозвучал вопрос дотошного полицейского.
Павел был окончательно сбит с толку.
– Чтоб я лопнул, откуда мне знать, почему? Моют, наверное. Тут все моют…
– Павел, ради бога, перестань! – не выдержала Зося. А я подумала – какое счастье, что здесь нет ни одного из моих сыновей.
Господин Мульдгорд, по всему видно, обладал ангельским терпением.
– Пошто токмо ноги видевши очи твои? – спросил он. – А весь туловищ – нет?
– Нет! – поспешно подтвердил Павел. – Ноги был под лампа, а весь туловищ в темь.
Похоже, манера речи господина Мульдгорда оказалась заразительной. Зося попыталась призвать сына к порядку:
– Павел, как тебе не стыдно? На весь туловищ была тьма… Тьфу! Ну скажите же кто-нибудь нормально по-польски!
– Может, оставим туловище в покое? – предложил Лешек. – Мы вам просто покажем.
После того, как мы предъявили следователю торшер, тот совершенно логично потребовал от нас воспроизвести по возможности точно обстановку роковой ночи. Следствие переместилось на террасу, где мы расставили стулья и кресла так же, как и минувшим вечером. После непродолжительной дискуссии нам удалось довольно точно установить, кто где тогда сидел.
Перед моими глазами как наяву совершенно отчетливо предстали ноги в ботинках, и я рискнула высказать свое мнение:
– Вас, Лешек, и пана Генриха мы спокойно можем исключить из числа подозреваемых. – И, обращаясь к полицейскому, добавила:
– Вот этот господин и господин Ларсен весь вечер не вставали с места, что я могу подтвердить под присягой. Они сидели в креслах и весь вечер разговаривали. Я собственными глазами видела.
– А пани вставала?
– Ясное дело. Несколько раз. Ходила туда-сюда (я с трудом удержала себя, чтобы не сказать более понятным для него языком – семо и овамо), приносила сахар и сигареты, помогала Алиции приготовить кофе. И всякий раз, возвращаясь на место, я видела ноги Лешека и Генриха. Их кресла стояли рядом с моим.
Если начинать от дома и двигаться по часовой стрелке, то мы сидели в таком порядке: Эльжбета, Эдик, Лешек, Генрих, я, Алиция, Эва, Рой, Анита, Зося и Павел. То есть сидели теоретически, а на практике не только сновали туда-сюда, но и присаживались на чужие кресла. Лишь Генрих и Лешек ни на минуту не покидали своих мест, что единогласно подтвердили все. Дотошно изучая топографию, герр Мульдгорд проверил ее в деталях, в том числе и возможность совершения убийства Лешеком, не вставая с места. Несколько весьма добросовестных попыток убедили его в том, что это невозможно. Тем более не мог совершить убийства, не вставая с места, Генрих, который сидел еще дальше от Эдика. И в самом деле, этих двух можно было исключить.
Если исключить еще и Эдика, оставалось восемь человек, среди которых и следовало искать убийцу. Разве что какой посторонний…
Постороннего нельзя было исключить. В темноте и общей суматохе вчерашнего вечера и в сад, и на террасу могли совершенно спокойно войти сорок разбойников, и никто бы их не заметил. Вот только зачем этим разбойникам понадобилось убивать именно Эдика? В Данию он приехал первый раз в жизни четыре дня назад и все эти дни провел дома в злоупотреблении алкоголем, так что просто не успел никому ничего сделать плохого. Убили по ошибке?
Господин Мульдгорд, направив на нас внимательный, изучающий и даже подозрительный взгляд, попытался выяснить, чем и когда именно каждый занимался. Громадные усилия, потраченные им на это, оказались, к сожалению, совершенно бесплодными.
Затем он приступил к выявлению мотива преступления:
– Аще не возлюбила его присно некая особа?
Подчеркнув громадное значение своего вопроса внушительным тоном, полицейский, не сводя с нас бдительного взгляда, внимательно наблюдал за нашей реакцией.
Реакция была однозначной. Все попросту онемели. Ну как ответить на вопрос, сформулированный таким образом? Если давать прямой ответ, то можно сказать: да, его возлюбила Алиция. Но, во-первых, это не полностью соответствует истине, а во-вторых, следователю, мне кажется, хотелось узнать прямо противоположное: не питал ли кто к Эдику недобрых чувств. Мы о таких людях не знали, Эдик, как правило, подобных чувств в людях не возбуждал и трезвым в общении бывал очень мил.
– Нет, – ответил Лешек, первым переварив вопрос и сформулировав ответ. – Его все любили.
Господин Мульдгорд задумался и выдал следующий вопрос, свидетельствующий о его недюжинных следовательских способностях:
– Имеющие уши да слышат! Был еси внегда инцидент? Та нощть алебо вспять?
– Во дает! – вырвалось у Павла. Парень не сводил восхищенного взора с полицейского, восторженно ловил каждое его слово, с нетерпением ожидая каждого нового вопроса, и откровенно наслаждался его формой, пропуская содержание мимо ушей.
– Павел, ты бы лучше помолчал! – одернула его Зося, которую, напротив, очень волновало содержание.
Господин Мульдгорд взглянул на Павла, потом на Зосю, потом опять на Павла.
– Отроче! Мать твою, – пожелал убедиться он, – зрю днесь?
Тут уже и я поймала себя на том, что с нетерпением ожидаю следующего высказывания полицейского, Павел же с Зосей старались не смотреть друг на друга. А любопытство следователя вежливо и исчерпывающе удовлетворила Эльжбета:
– Да. Это есть его мать.
Вполне удовлетворенный, следователь вернулся к поставленному вопросу:
– Инцидент. Был еси какая алебо несть?
Мы смотрели на него, боясь встретиться взглядом друг с другом и выдать себя. Нерешительность повисла в воздухе и сгущалась с каждой секундой. Никто не решался поведать полицейскому о событиях вчерашнего вечера без согласия Алиции. Пожалуй, пьяные выкрики Эдика вполне можно зачислить в разряд инцидентов. Но имели ли они какое-то значение и вообще хоть какой-то смысл? Лишь Алиция могла знать это. Нет, надо ее обязательно спросить, причем немедленно. Неважно, как это воспримет полиция.
– Я на минутку, – решительно заявила я и важно удалилась, не вдаваясь в объяснения. Если господин Мульдгорд и собирался запротестовать, то просто не успел.
Алиция отыскалась в мастерской. Ее ноги торчали из-под катафалка. Поскольку в моем распоряжении было мало времени, я решила, что проще самой залезть туда, чем извлекать ее.
– Послушай, – начала я, пытаясь отцепить прическу от какой-то пружины, – мы дошли до инцидента, какая был еси алебо несть. И не знаем, стоит ли говорить о выкриках Эдика. Ты как думаешь?
– Сама не знаю, – ответила Алиция голосом, сдавленным как от неудобного положения, так и от сдерживаемой ярости. – Я думала, оно сюда завалилось. Ну никак не могу найти, черт его дери! Надеялась, может, во время обыска найдут, так нет! И куда оно могло подеваться!
– Ты о чем?
– Да об Эдиковом письме. Потерялось, и все тут. Так и не знаю, о чем в нем было написано.
– Но мы не можем ждать, пока ты его найдешь! Давай решим, говорим мы полицейскому правду или нет.
Алиция с трудом повернулась ко мне:
– Какую правду?
– Господи, я же тебе объясняю! Он спрашивает, были ли какие инциденты в роковую ночь, а мы все по-идиотски молчим. Потому как верные друзья, не хотим тебя подводить. Ну так что, признаемся или нет?
– Нет, наверное… Не знаю. А ты как считаешь?
– Я тоже не знаю. Только если мы не скажем, могут сказать другие. Рой, Генрих… Они ведь датчане, ляпнут, не задумываясь, все, как было.
– Они не поняли, что кричал Эдик.
– Эва и Анита могли им перевести.
Алиция резко подняла голову и тоже запуталась волосами в пружинах.
– Анита!.. Да, ты права, Анита скажет. И куда я могла его сунуть? Скажите, что Эдик был пьян.
– Сама знаешь, что у трезвого на уме, у пьяного на языке. Главное, в его выкриках был какой-то смысл или нет? Лично мне кажется – был. Вот мы и не знаем, хочешь ли ты сообщить полиции…
– Эй! – от неожиданности окрика Павла мы обе вздрогнули. – Теперь что, уже всегда будут только ноги, а остальной туловищ нет?
– Чего он? – удивилась Алиция. – Что-то я не пойму.
– Я понимаю. Павел, чего ты хочешь?
– Я-то ничего не хочу, а вот фараон желает, чтобы вы обе пришли. Он прервал конференцию и ждет.
Мы отцепились от пружин и выползли из-под катафалка. Алиция решилась.
– Ладно, о криках Эдика сообщаем, их не скроешь, но о письме ни слова. И вообще, кричал по пьянке…
Так господин Мульдгорд узнал, что да, инцидент-таки был. Пьяный Эдик скандалил, ругал Алицию за неподходящие знакомства. Какие знакомства он имел в виду – понятия не имеем и мнения его не разделяем. Все знакомства Алиции считаем самыми что ни на есть подходящими.
По всей вероятности, злополучный инцидент оказался единственной добычей следователя. С обезоруживающей искренностью он признался, что в создавшейся ситуации задача найти преступника ему представляется чрезвычайно трудной, но надежды терять не следует. Еще не все возможности использованы, а именно: на завтра он назначает проведение следственного эксперимента. Надлежит воссоздать обстановку, максимально приближенную к роковой ночи, для чего в Аллерод приглашаются все лица, присутствовавшие накануне. Алицию чуть удар не хватил.
Отдав необходимые распоряжения, господин Мульдгорд удалился, прихватив свою бригаду и килограмма три острых металлических предметов (в том числе портновские ножницы, фрагмент старинного канделябра и стальной метр), чтобы проверить, не подходит ли что к Эдику. Стилета никакого не нашли.
В Аллероде наконец-то воцарилось относительное спокойствие. Пришибленные избытком впечатлений гости разбрелись по углам и тактично делали вид, что занимаются своими делами. Надо было передохнуть и набраться сил для предстоящего на следующий день сомнительного развлечения.
Алиция предупредила: если будут звонить – ее нет дома и, когда вернется, неизвестно. Впрочем, это почти соответствовало правде, ибо мы с ней вдвоем, пока не стемнело, занялись в дальнем углу сада уничтожением крапивы, убеждая друг друга в том, что физический труд окажет благотворное воздействие на нашу психику. В зарослях крапивы, по слухам, скрывался пень, который мне вместе с Павлом предстояло выкорчевать. Уничтожением скрывающей его крапивы Алиция пожелала заняться лично, имея на нее (крапиву) какие-то свои виды – то ли заваривать в лечебных целях, то ли настаивать на спирту и использовать как средство для уничтожения тли. Из сумбурных объяснений Алиции я этого так и не поняла, хотя, надо признать, слушала невнимательно, занятая своими мыслями.
Скоропостижная смерть Эдика, хоть я его почти совсем не знала, очень сильно затрагивала меня лично. Я выехала из Варшавы вслед за ним, через три дня после его отъезда, с твердым намерением задать ему один вопрос. Ответ на этот вопрос интересовал не только меня, но и человека, которого бы мне ни за что на свете не хотелось подвести. На вопрос, простой, невинный и бесхитростный, ответить мог лишь Эдик и наверняка бы ответил, если бы я успела его спросить. Впрочем, от него я не собиралась скрывать, почему спрашиваю. Да и вообще, дело было несложным, но требовало срочности. И еще: спросить Эдика надо было лично, письмо и телефон исключались. А вот теперь все вокруг усложнилось и стало чрезвычайно подозрительным. Простой и бесхитростный вопрос? Разговор с Алицией начала я, сердито заметив:
– Ума не приложу, кому здесь Эдик мешал! Все-таки безобразие, вот так, ни с того ни с сего заколоть человека.
Держа пучок крапивы в руках, Алиция выпрямилась и задумчиво произнесла:
– Он что-то знал. Как приехал, только об этом и говорил, все время порывался мне что-то сообщить.
– И, похоже, не только тебе. – Я жадно ловила каждое ее слово. Мой интерес к теме еще более возрос. – А ты не догадываешься, что бы это могло быть?
Алиция неловко взмахнула крапивой, задела собственную ногу, ойкнула и чуть ли не со слезами произнесла:
– Ну какая же я кретинка, сама ведь не дала ему слова сказать! Не слушала, что он говорит, считая это пьяными бреднями, и отмахивалась от него, как от надоевшей мухи! Времени у меня, видите ли, не нашлось! Идиотка несчастная!
– Да перестань ты так себя казнить, кто же мог знать? И, в конце концов, ведь он же действительно не просыхал.
– А теперь он уже ничего не скажет…
– Ясное дело, не скажет… А кому Эдик собирался еще об этом сообщить?
– Кому еще?
– Ну да, какому-то «ему». Помнишь, он кричал: «И ему тоже скажу!»
– А и в самом деле. Прижми вот это ногой. Так кому же?
– А мне откуда знать? Я тебя спрашиваю. Думала, ты догадаешься. Когда Эдик это кричал, мне показалось, он даже рукой махнул, показывая на «него». Ты стояла рядом и могла заметить, на кого именно.
– Ну, руками он махал все время. Было темно. И надо же было подарить этот дурацкий торшер! Кажется, он махнул в сторону тебя и Эвы.
– Обе мы женского пола, причем в тот вечер обе не были в брюках, – недовольно возразила я, буквально в последний момент увернувшись от крапивы, которой Алиция взмахнула перед моим носом. – Ну зачем столько энергии вкладывать в крапиву? Что касается меня, то я не нуждаюсь в ее лечебных свойствах, от ревматизма меня излечили красные муравьи, две недели меня кусали…
– При чем здесь красные муравьи?
– При том, что именно такие водились там, где я была.
– Погоди, это мне что-то напоминает. Красные муравьи…
– Ясно, что. Муравьи красные, все красное. – Да погоди, не сбивай. Красные муравьи… Не знает ли Зося чего об Эдике? Вроде я от нее лышала что-то такое, похожее на красных муравьев…
– Зося, конечно, может знать, ведь в Польше она с Эдиком встречалась. Надо будет ее порасспросить. А что с письмом?
– Пропало, – с тяжким вздохом ответила Алиция. – Никак не могу найти, хоть весь дом разбирай по кусочкам. И, знаешь, меня не покидает ощущение, что кто-то здесь похозяйничал до меня, все в доме перевернуто вверх дном.
– Так ведь обыск делали, – напомнила я.
– А, правда. Да, Зосю надо порасспросить. Может, она знает, с кем Эдик в последнее время общался в Польше?
Нет, ее интуиция была прямо-таки поразительна! От неожиданности я выпустила из-под сапога крапиву, которая тут же обожгла меня через одежду. Ревматизм на ближайшие годы можно снять с повестки дня.
– Похоже, Эдик узнал что-то нехорошее о каком-то человеке и этот человек его укокошил, – осторожно начала я, одновременно решая, стоит или нет посвящать Алицию в мое дело, поначалу совершенно невинное, а теперь вдруг ставшее чрезвычайно подозрительным.
– Как ты думаешь, это кто-то из нас или посторонний?
Алиция недовольно переспросила:
– Как это из нас? Ты, что ли?
– С ума сошла! Почему именно я?
– Ох, откуда я знаю! Уверена только, что не я. Ну, и не ты, наверное. Лешек и Генрих отпадают, я все время видела их ноги. Кто же тогда? Зося? Павел? Эльжбета?
– Остаются еще Анита, Эва и Рой. Почему ты их обходишь?
Алиция немного помолчала, задумчиво почесывая локоть стеблем крапивы, потом сказала:
– Потому что я мыслю логично. С ними Эдика ничто не связывало. Вряд ли он узнал что-то компрометирующее о ком-то из Дании, ведь он никогда здесь не был. Логичнее предположить, что тот человек был из Польши. И вообще, катись отсюда к чертовой матери! Надоела! Убирайся отсюда вон!
Признаться, я была не столько обижена, сколько удивлена:
– Но почему вдруг? Прямо сейчас? И куда мне деваться?
– Что? – рассеянно переспросила Алиция. – Пошла вон, говорю! Не хватает еще, чтобы меня ужалили! – И она принялась энергично отмахиваться.
– Я думала, ты меня гонишь. Не поняла только, убираться мне из крапивных зарослей или вообще из Аллерода. Хоть бы паузы делала, когда меняешь собеседников!