— Здесь жарко, — негромко произнесла Оля, искусственно рассмеявшись. — О, да ты весь мокрый! Давай я тебя вытру…
Шершавая ткань осторожно коснулась его груди, нежная рука с остро заточенными коготками ласково прошлась по коже.
— Ты весь дрожишь, — прошептала Оля чуть слышно. — Ты замерз.
Ее пальцы щекотно скользнули вдоль тела, а теплая грудь соблазнительно вздрогнула, когда Андрей, вытянув губы в приступе бессознательного желания, робко клюнул ее в плечо и внезапно отпрянул, испугавшись собственной смелости.
— Какой ты смешной, взъерошенный! — Оля еще ниже наклонила к себе его голову с мокрым ежиком волос. Если это не произойдет сегодня, то не произойдет уже никогда.
Ее губы были такие податливые, а горячее напряженное тело, жадно льнувшее к нему, было таким пьянящим…
Он опомнился только тогда, когда она тонко вскрикнула и затрепетала под ним, точно раненая выстрелом птица, а потом оттолкнула его голову, одновременно изо всех сил прижимая ее к себе.
— Больно! — прошептали ее искусанные, казавшиеся окровавленными губы, а тело блаженно напряглось под ним.
Андрей застыл над ней на локтях, с запоздалым раскаянием осознавая, что он наделал. Эта женщина с влажно алевшим ртом казалась ему жертвой ужасного надругательства, жертвой его преступления. Он жалел и одновременно ненавидел ее. И боялся ее за то, что он с ней сделал, за то, что она позволила ему сделать с ней это, не закричала, не оттолкнула его, не позвала на помощь, а лишь беспомощно металась и стонала под ним, кусая губы и тихонько подвывая в такт его ритмичным движениям. И эта ненависть, причудливо смешавшись со страхом и любовью, осталась в нем на всю жизнь.
Оля потихоньку выбралась из-под него и вытянулась рядом, чутко прислушиваясь к его бурному сбитому дыханию. Ее тело смутно белело в сумраке, а грудь вздымалась и опадала, точно белая пена на гребне волны. Андрей сдавил пальцами виски и зажмурился. Он не мог видеть это ровное, ритмичное движение, которое вновь тянуло его погрузиться в волны подымавшегося в нем желания — вверх-вниз, вверх-вниз… Он шумно выдохнул воздух.
Оля, точно разгадав его мысли и мгновенно устыдившись своей наготы, которая еще несколько секунд назад ее совершенно не волновала, стала торопливо натягивать влажное платье.
— Ты… Ты любишь меня? — неуверенно произнесла она. В ее голосе звучал не вопрос, а утверждение.
Андрей замялся. Его с детства приучили к мысли, что главная обязанность мужчины быть в ответе за все, что совершил. А совершенное ими сегодня безоговорочно предполагало любовь и последующую женитьбу.
— Да… Конечно… — Его голос предательски дрогнул.
— Но ведь это же ничего, что мы до свадьбы… — От смущения Оля не закончила фразу и лишь стыдливо заправила за ухо прядь выбившихся из косы волос.
— Да, ничего, — тускло произнес Андрей. А потом, точно бросаясь с крутого берега в воду, он протянул к ней руку, отыскивая в глухом сумраке смутно белевшее тело, чтобы вновь слиться с ним в волшебном ритме — вверх-вниз, вверх-вниз…
Дождь прекратился, выглянуло солнце, отбрасывая светящиеся пятна на ткань палатки.
— Эй, где вы! — послышались отдаленные, звенящие смехом голоса.
Глухо застегнутая палатка заходила ходуном — дежурные по лагерю лихорадочно натягивали сырые вещи.
А вечером Оля с чувством честно выполненного долга уезжала домой.
Предлогом были сбитые ноги и неудобная обувь. На перроне крошечной безымянной платформы, где ее провожали всем кагалом, она на правах невесты впервые прилюдно приникла к Андрею глубоким чувственным поцелуем. Андрей содрогнулся.
На долю секунды ему показалось, что его ужалила змея.
Глава 6
Они поженились осенью. Свадьба была студенческая, громогласная, веселая, с песнями, танцами, капустником и веселыми криками «горько!».
Старенький папочка-профессор произнес за столом длинную прочувствованную речь, состоящую из такой бесконечной цепи придаточных предложений, что она постепенно терялась в прекрасном будущем. Андрей сидел за столом ошеломленный и растерянный. Он все еще не верил в то, что отныне эта твердая, целеустремленная женщина, жадно льнущая к его сомкнутым губам полуоткрытым чувственным ртом, его жена.
Диплом Оля защищала уже будучи беременной, и потому комиссия отнеслась к ней весьма снисходительно. Распределение в Тмутаракань ей теперь не грозило — московская прописка, точно броня, защищала ее от трехгодичной поездки на периферию. В итоге молодую супружескую пару распределили в проектный институт, где люди до пенсии гнили за кульманами и, догнив окончательно, сходили в могилу так же безропотно, незаметно и бесцельно, как жили.
Это гниение заживо имело смысл немногим более высокий, чем традиционное бытование на заводе, и называлось оно «работа на благо науки и технического прогресса». Задачей лаборатории, куда распределили молодых специалистов, было создание насоса для нужд нефтяной и газовой промышленности, который должен был по всем техническим параметрам превзойти западные аналоги.
Первые два года после окончания института Оля провела дома с ребенком, точно вериги приняв на себя роль любящей матери. Не то чтобы она не любила своего новорожденного сына, но ее угнетало однообразие и быстрая исчезаемость результатов домашнего труда, их незаметность, их обязательность, их безысходность. К концу второго года домашнего заточения она окончательно убедила домашних в совсем искреннем желании своротить горы на ниве изобретений супернасоса, самого быстрососущего в мире, и вышла на работу.
Ей было двадцать четыре. В сонном затхлом царстве насосостроителей она произвела фурор. Молодая, энергичная, готовая на все, только чтобы ее вновь не заперли в домашнее рабство в качестве специалистки по приготовлению гуляшей, в проектном институте она пришлась как нельзя более кстати. С первозданным энтузиазмом Оля бралась за любую работу, производя при этом очень много шума и широко рекламируя свои достижения. Это была верная тактика. Она интуитивно чувствовала, что скромняги, те, кто много молчит и много делает, преуспевают меньше, чем те, кто отдают должное саморекламе.
Вскоре в группе сотрудников, занимавшихся проектированием супернасоса, призванного совершить переворот в промышленности, Ольга заняла место своеобразного генератора идей. Целые дни она проводила в научно-технической библиотеке, изучая западные журналы и проспекты известных фирм, которые доверчиво публиковали результаты своих разработок. Она понимала, что самой изобрести велосипед ей не удастся, да и не считала это нужным. Зачем, если велосипед уже изобретен? Ее задачей было идею, выношенную другими, донести до родного коллектива.
Время от времени скомпилированные в единое целое статьи из западных журналов Ольга Витальевна печатала в научной прессе. Начальство, плохо знакомое с новинками иностранной технической мысли, млело, разглядывая собственные фамилии под текстом, куда предусмотрительная Ольга неизменно помещала их в качестве соавторов.
Насколько инициативной и деятельной оказалась Ольга, настолько был инертен ее супруг. Андрей к тому времени махнул рукой на свои амбиции и целиком отдался бородатому братству застарелых туристов. Все, что ему нужно было от жизни, — это палатка, костер и гитара в руках, мягко подрагивающая от щемяще-грустного бренчания. Надо ли говорить, что жена не разделяла его страсти к пешему передвижению с грузом на горбе. Ей Андрей оставил право называться самой светлой головой института.
Сосуществуя в параллельных пространствах, оба супруга полностью были довольны своей жизнью. Их сын рос, лелеемый влюбленными в него бабушкой и дедушкой, Ольга готовила новый проект, Андрей наматывал километры по тайге.
В отделе, занимавшемся разработкой насоса, кроме супружеской пары Стрельцовых отбывали срок до пенсии еще двадцать три человека. По одному из законов мерфологии, в любом коллективе двадцать процентов работающих выполняют восемьдесят процентов работы. Причем если уволить всех бездельников и оставить работать те самые двадцать процентов трудоголиков, то ситуация вновь повторится: вновь двадцать процентов трудолюбивых идиотов будут тащить на себе весь воз, а остальные восемьдесят, переродившись в лентяев, будут пить пиво возле ларька у проходной или торчать в очереди в соседнем магазине, ожидая, когда выбросят кур.
Точно так же было и в «Союзнасосе». Двадцать процентов пассионариев с горящими глазами изобретали супернасос, а остальные члены коллектива под сурдинку наслаждались жизнью. В то самое продуктивное меньшинство входила сама Ольга и ее друзья — Ваня Проньшин, чей технический гений позволял реализовывать выцарапанные из иностранных журналов идеи, его жена Леля, которая ради мужа была готова питаться рыбьими головами и идти по трупам, и еще многие другие прилежные трудяги, благодаря которым насосные идеи Стрельцовой вскоре стали реальностью.
Периодически Ольга выкладывала на стол техническому гению Проньшину творчески переработанный перевод западной статьи, где в опосредованном виде содержалось то самое «ноу хау», которое стоило иностранным разработчикам многие миллионы.
— Как бы нам сделать такое, а, Вань? — спрашивала она.
Ваня чесал в голове, ерошил волосы, прикидывал что-то на мятом листке, складывая колонкой цифры. С замершим сердцем Ольга следила за ним, зная, что скоро, пусть даже через несколько дней, Ваня обязательно как бы нехотя скажет:
— Оль, понимаешь, вообще-то это будет трудновато, но…
И мало-помалу идея, бесплотная и нереальная вначале, обретала плотские, вещественные очертания. Отдел вовсю трудился, готовя чертежи основных узлов агрегата для изготовления в опытных цехах института. Далее в игру вновь вступала Ольга. Вооружившись цифрами и чертежами, она бросалась доказывать начальству перспективность новой идеи. Она интриговала, дарила секретаршам шоколадки, занимала заместителям начальников очередь в буфете и нашептывала их женам комплименты. Работа по изготовлению супернасоса, способного переплюнуть западные аналоги, с трудом, со скрипом, преодолевая ухабы и рытвины, точно старая одышливая машина, мучительно медленно ползла вперед. И также с трудом, медленно ползла вверх по служебной лестнице Ольга…
Почти десять лет длилась борьба за самый производительный в мире насос с невиданным доселе коэффициентом полезного действия, теоретически приближавшимся к шестидесяти процентам. К началу перестройки, вздернувшей на дыбы страну, насос был почти готов. Его опытный образец, собранный руками умельцев, с удовольствием демонстрировался на ВДНХ. По некоторым положительным признакам коллективу изобретателей светила госпремия. Ольга упоенно купалась в лучах славы, искренне считая, что насос — это, в первую очередь, ее личная идея.
И вот, когда час триумфа был близок, когда Государственная премия, слава и почет уже венчали ее голову воображаемым лавровым венком, все внезапно кончилось. Советский Союз приказал долго жить. Государственную премию дали конструкторскому бюро, где работал сын министра, заводы отказались от поставок дефицитных материалов, предпочитая гнать их прямиком на экспорт, а организации, еще пару лет назад ежедневно изводившие руководство нетерпеливыми звонками с просьбой ускорить выпуск насоса, раздумали его покупать. Мир провалился в тартарары.
Ольга, обидевшись на всех и вся, забросила свои амбиции в дальний угол и ушла в очередной декретный отпуск. Это был ее знак протеста. Андрей был по-прежнему занят: ходил в походы, пел у костра песни про разлуки, которые суждены, про девять граммов в сердце и про Арбат, который в глубине души не любил. Второй сын родился, когда отец брел где-то по тайге, упорно штурмуя порожистые реки.
Повторилась ситуация десятилетней давности. Ольга Витальевна оказалась запертой в четырех стенах собственного кооперативного жилища.
Домашнюю каторгу она по-прежнему не могла вынести и потому уже через год, отдав младшего сына в ясли, вышла на работу, как никогда полная сил и энергии.
В институте начались разброд и шатания. В условиях галопирующей инфляции некогда считавшиеся весьма приличными итээровские оклады обесценивались быстрее, чем росла заработная плата. Впервые перед Стрельцовыми остро встал вопрос денег. Ужасный призрак бедности, точно разрушительный фантом, преследовал Олю с самого рождения. Однако ее мужу для полного счастья нужны были лишь банка тушенки, пачка вермишели и новые струны для гитары. С надеждой на него как на добытчика денег Ольге пришлось окончательно распрощаться. Тогда она сама решила стать добытчиком.