– Мне Митя сказал, что вы сейчас заняты каким-то очень интересным делом, – сказал Пауль. – Пока еще рано говорить или?..
Костенко заметил:
– Так у нас раньше в Одессе говорили: «Пойдем или?» Я постоянно недоумеваю, отчего вы, немцы, тоже так часто кончаете фразу словом «одер». На русский это переводится как «или», да? Вы словно бы даете собеседнику лишний шанс на ответ…
– Знаете немецкий?
– Со словарем, – ответил Костенко. – Есть у нас такая хитрая формулировка при заполнении анкеты. Если человек знает два немецких слова: «Берлин» и «унд», он пишет – «читаю со словарем».
Пауль рассмеялся:
– Мы еще до такого вопроса в анкете не додумались…
Костенко закурил, заново оглядел нового знакомца, ответил задумчиво:
– Преступление, которое мы сейчас пытаемся раскрутить, довольно необычно… Между прочим, началось оно, как мне кажется, в сорок пятом, под Бреслау…
– Под Вроцлавом, – поправил его Пауль. – Надо говорить – Вроцлав, это правильно, Владислав.
Костенко спросил:
– Говорите по-польски?
– Говорю. Как определили?
– По тому, как вы меня назвали – «Владислав».
– А как надо?
– По-русски говорят с ударением на последнем слоге, по-польски – на предпоследнем.
Подошел Степанов, взял под руки Костенко и Пауля, повел их к столу:
– Ребята, Леон завещал выпить рюмку, когда соберемся его вспомнить – подчиняйтесь Левушке…
– Я уехал с дежурства, – ответил Костенко.
– Так у тебя ж заместитель есть, – сказал Степанов, – пусть подежурит, кандидат наук, да еще зовется Ревазом.
– От него как от козла молока. Теоретик.
– Уволь, – предложил Степанов.
– Произвол, – вздохнул Костенко. – Нельзя, Митя. Слава богу, что нельзя. Ладно, пока, друзья! Мне еще и домой надо заехать, я Маню с Иришкой не видел неделю…
– Когда в гости позовешь?
– Когда супостата поймаю.
– А поймаешь? – спросил Степанов.
– Попробуй – не поймай, – ответил Костенко и, не прощаясь, пошел к выходу.
3
Тадава отошел от стола в четыре утра, когда уже было светло и летел над Москвой первый тополиный пух. «Тополиный пух над Семеновской, ты одна идешь, как в пуху плывешь», – вспомнились отчего-то слова из песни Валеры Куплевахского. Майор отложил ручку, долго растирал глаза (аж зеленые круги пошли), потянулся было к телефону, чтобы звонить Костенко, но потом ощутил тишину рассвета, усмехнулся чему-то и начал снова перечитывать написанные им страницы.
…«В материалах, оставшихся после смерти начальника разведки фронта генерала Ильи Ивановича Виноградова, есть такая запись: „Сегодня допрашивали солдата из третьей роты 76-го стрелкового батальона. Солдат отказался назвать свое имя, говорил на плохом немецком: „Их бин Фриц Вальтер, их бин дейче“. Присутствовавший при допросе майор Журбин из седьмого отдела спросил по-немецки пленного, откуда он родом, кто его родители. Пленный молчал, ответить не мог. При медицинском освидетельствовании на правой руке была обнаружена татуировка: „Прощайте, кореши, ушел в мир блатных!“ После истерики пленный признался, что является власовцем, прошел подготовку в диверсионной школе абвера, был передислоцирован из Праги в Бреслау вместе со своей частью“.
Майор Журбин в настоящее время является пенсионером, после демобилизации он работал преподавателем немецкой литературы в Ростовском университете.
«Этот эпизод, – рассказал он мне во время встречи, – не единичный, хотя большинство власовцев отрицали свое участие в движении изменника Родины, клялись, что их насильно одели в форму и под угрозой расстрела вывели в бой. Конкретного имени ни того пленного, о котором вы спрашиваете, ни других имен я не помню, записей в то время не вел, так как обстановка была крайне напряженной. Однако, по-моему, Прохор Львович Васильев, профессор биологии в Донецке, бывший моим помощником во время боев в Бреслау, вел дневники».
«Да, в Бреслау, – показал т. Васильев, – стояли отборные части власовцев, прошедшие диверсионную подготовку, неоднократно забрасывавшиеся в СССР для выполнения заданий абвера. На ваш вопрос о попытках нелегального перехода линии фронта участниками власовских банд могу ответить следующее: насколько мне помнится, была схвачена группа из трех человек – они шли именно на восток. На допросе власовцы показали, что надеялись пробраться в наш тыл; в вещмешках у них была советская военная форма со следами крови. Пленные категорически утверждали, что сняли форму с убитых – во время уличных боев – солдат Красной Армии. Ни одной формы, относящейся к роду войск морской пехоты, – могу утверждать, – не было, ибо морские пехотинцы были приданы разведке, базировались в тылу, примерно в двадцати километрах от линии фронта, и лишь к моменту боевого задания выводились на передовую».
Ветераны войны Ян Круминш и Рахмет Хашидов, участвовавшие в боях за Бреслау, отметили, в частности, что среди пленных власовцев были особые, «з в е р и», те, которых выпустили из немецких тюрем за мелкие кражи, насилие и хулиганство и бросили на передовую, развязав им руки на любые действия. Часть людей из этого контингента прошла подготовку в спецшколах диверсантов «Люфтваффе».
Таким образом, – заключал Тадава свою справку, – основываясь на документах, полученных в военно-историческом архиве, а также на показаниях ветеранов войны тт. Проховщикова, Аверочкина, Мусабяна, Лидова, Дырченко, Глоцера, Ивлиева, Струмиласа и Залиханова, следует считать доказанным, что оборону домов в районе восточной окраины Бреслау держали соединения власовцев, укомплектованные как бывшими уголовными элементами, так и участниками особых диверсионных групп, приданных отделу «Армии Востока» генерала Гелена, прошедших специальную подготовку для того, чтобы расстрелами, грабежами и насилием вызывать панику в тыловых районах СССР.
Поэтому – в оперативно-розыскном плане – необходимо выявить те архивы, в которых могут храниться материалы на власовцев, связанных со службой Гелена: там могут быть личные дела, автобиографии и фото человека, присвоившего себе документы погибшего Милинко, который, предположительно, и совершил тяжкие преступления в Магаране и районе озера Рица».
…Костенко прочитал записку Тадавы, отложил ее, на лице проглянула досада, но он заставил себя досаду скрыть:
– Материал интересен. Однако он не имеет прямого отношения к делу, майор. Я полагал, вы пойдете несколько по иному пути…
– То есть? По какому именно? Я готов внести коррективу.
Костенко закурил, помолчал, потом поднялся, отошел к окну:
– Впрочем, я сказал не то… Я не прав… Да здравствует самокритика! Я вообще не знаю, по какому пути надо идти. Но ваша записка подтолкнула меня к мысли – следовательно, вы не зря поработали. Я полагаю, что теперь, на основании собранного вами материала, мы действительно вправе выдвинуть версию, что преступник, убивший Григория Милинко, м о г быть власовцем, для которого внедрение не представляло непреодолимого труда. Поэтому стоит поднять архивы тех тыловых служб, военторгов, санбатов, которые базировались в радиусе примерно сорока километров к востоку от Бреслау.
– Я занимаюсь этим…
– Хорошо. В письме Милинко, которое вы разыскали, в показаниях, которые дала мама покойного морячка и Серафима Николаевна, содержится информация: п о с л е легкого ранения и получения ордена моряку был предоставлен отпуск в деревню. Так?
– Так.
– Следовательно, где-то могут храниться документы о получении Милинко аттестата, продуктов на дорогу, проездного литера…
– То есть вы полагаете, что, подняв эти архивы, мы, во-первых, высчитаем день, когда он выписался из госпиталя и получил литер; во-вторых, объявим в розыск тех людей, которые его выписывали, снабжали аттестатом, продуктами, проездными документами, и, наконец, в-третьих, постараемся получить информацию, на ч е м он поехал в тыл?
– Это раз. А еще может быть чудо…
– Какое?
– А вдруг не один преступник, а группа власовцев напала на машину тех, кто выписался из госпиталя? И может быть, не все наши погибли? Может, остался свидетель, который помнит лица бандитов?
– Не допускаю возможности такого рода чуда, – жестко ответил Тадава. – Не сходится с материалами, нами собранными (слово «нами» он н а ж а л), ибо Григорий Милинко отправлялся в отпуск не из госпиталя, а после возвращения в свою часть. Вы, вероятно, не обратили внимания на строчку из письма Игоря Северцева: «Он торопится»…
Костенко пролистал дело, нашел письмо, пожал плечами:
– Вы побили меня. Предложение снимаю.
– А я считаю, что снимать ваше предложение нельзя. Если мы (он снова нажал), тщательно изучив архивы военторгов, служб тыла, получим дату выписки Милинко из госпиталя, его возвращения в часть и отъезда в отпуск, соотнесем это с ритмом сражения за Бреслау, могут открыться какие-то новые, неожиданные аспекты поиска.
«МВД СССР, УГРО, Костенко. Заведующая обувным отделом универмага № 3 Закурдуева Надежда Романовна сообщила, что в конце октября передала Петровой черные полусапожки иркутской обувной фабрики. Та подарила ей банку красной икры и два килограмма мяса – в знак признательности за услугу. В тот же день Петрова сделала заказ на летние босоножки, желательно красного цвета, типа „танкетки“, однако за ними не пришла, поскольку поступили эти туфли на базу лишь в конце ноября. Из пассажиров, выявленных нами, летевших одним рейсом с Петровой и Милинко в Москву, никто не мог вспомнить чего-либо существенного. Крабовский позвонил в Угро, спрашивал вас, просил передать, что веревка была промазана салом, узел был завязан „парашютно“ и был, по его словам, разработан немецкими десантниками из абвера, высаживавшимися в Норвегию и на Крит в 1941 году. Майор Жуков».
Костенко прочитал телеграмму дважды, молча протянул ее Тадаве, резко поднялся с кресла, походил по кабинету, снял трубку телефона, присел – по старой своей привычке – на краешек стола, набрал номер:
– Митя, ты еще не улетел?
– Улетел, а что? – хмыкнул Степанов.
– Слушай, а где этот доктор?
– Пауль?
– Да.
– На аэродроме.
– Ты с ума сошел! Когда у него самолет?
– А что случилось?
– Мне необходимо его увидеть.
– Бери машину и жарь, успеешь, там в буфете «посошок» будет.
– А ты?
– Я с ним так напровожался в Доме литераторов, что к машине подойти страшно.
Пауль, окруженный добрым десятком коллег, восседал во главе стола; глаза его – за толстыми стеклами очков – блестели счастливо, хотя лицо было таким же, как и позавчера, на поминках Левона, бледным, чуть даже синюшным.
Костенко он узнал сразу же, налил ему шампанское, протянул:
– На дружбу!
Костенко шампанское выпил, не садясь, наклонился к Велеру:
– Пауль, у меня к вам пятиминутный, но очень важный разговор.
– Пожалуйста, – ответил тот, – с радостью помогу, если только по моей части.
– По вашей, – сказал Костенко и, взяв Велера под руку, отвел в сторону под явно неодобрительными взглядами советских коллег доктора.
– Что-нибудь случилось? – спросил Велер.
– Случилась м ы с л ь, – ответил Костенко, чуть усмешливо.
– Не понял?
– Я подумал вот о чем: могут быть в ваших архивах документы на власовцев – тех, кто дрался вместе с гитлеровцами в Бреслау?
– Во Вроцлаве, – снова поправил его Пауль, но потом, на мгновение задумавшись, поправил себя: – Хотя по отношению к тому моменту мы вправе сказать Бреслау… Думаю, что такие архивы могут быть.
– Следующий вопрос. Часть власовцев состояла из уголовников – как тех, кого судили за бандитизм у нас, так и некоторого количества головорезов, арестованных криминальной полицией рейха за пьяные драки в общественных местах… Такого рода уголовные дела – с отпечатками пальцев и показаниями обвиняемых – уничтожались гитлеровцами, когда этих гадов отправляли на фронт, или нет?
– У гитлеровцев ни одна бумажка не уничтожалась, – с уверенностью ответил Пауль. – Ни одна.
– Пауль, – Костенко достал из кармана конверт. – Здесь один лиш палец. Один отпечаток. Других у меня нет. Речь идет о кровавом преступнике. О волке. Знаете, как волк режет стадо? Он слепо бежит сквозь, разрывая горло всем, кто стоит на пути, всем без разбора, а берет себе в добычу лишь одну тушу. Этот человек – волк, страшнее даже, – повторил Костенко. – Вы можете посмотреть такого рода дела? На уголовников? Или надо обращаться официально?