В небольшом зальчике, освещаемом только послеполуденным солнцем сквозь распахнутые окна, было тихо, и Курт не мог понять, вызвана ли эта тишина появлением незнакомца в обществе местных или просто у пятерых мужчин, расположившихся за редкими столиками, давно иссякли темы для обсуждения ввиду замкнутости и скучности их маленького мира.
Нельзя сказать, что курсантов академии святого Макария держали в монашеском заточении, но все же посещение трактиров не входило в число постоянных развлечений свежеиспеченного следователя – Курт не относился к тем, кто мог бы изречь «если ты видел один трактир, ты видел их все». Сейчас, конечно, можно было бы выудить из?за ворота куртки медальон с изображением, легко узнаваемым всеми, от нищего до монарха, и, сурово сдвинув брови, потребовать надлежащего обслуживания здесь же и тотчас, однако вряд ли это можно было бы считать удачным debut’ом на новом месте.
– Мать твою, посетитель! – донесся вдруг от окна голос; голос был молодой, жизнерадостный и глумливый. – В твою развалюху, наконец, кто?то забрел, Карл. По ошибке, наверное.
Карлом, судя по всему, был похожий на поросячий окорочок пухлый мужичонка с крохотной лысой головой, в засаленной, стираной в последний раз, наверное, не меньше полугода назад рубашке цвета засохшей гречневой каши. Увидев Курта, он застыл, глядя так удивленно, словно был не держателем трактира, а обитателем уединенной пустыньки, в которую вдруг с шумом и гвалтом ввалилась толпа уличных девок.
– Замолкни, Бруно, – с растерянной злобой отозвался трактирщик, уставясь на гостя в ожидании.
Услышав имя, Курт остановился, обратив взгляд к сидящему у окна, подумав о том, должен ли возбудить у него подозрение тот факт, что нужный человек попался ему на глаза в первые же минуты еще толком и не начавшегося расследования.
Прибившийся к деревеньке бродяга был совершенно не таким, каким он себе нарисовал его в мыслях. Курт был убежден, что тот окажется угрюмым мужчиной в зрелых летах с лицом, истрепанным ветром и солнцем, обязательно тощим, как гончий пес, с таким же взглядом; однако Бруно оказался молодым парнем, быть может, его сверстником, не выделяющимся из компании окружавших его крестьян ничем, кроме, разве что, более приятной наружности, характеризующейся словами «настоящий немец». И еще, заметил Курт, только он взирал на вновь прибывшего без настороженности, с откровенным интересом, но, что немаловажно, с таким же неприкрытым вызовом.
– Тебе, парень, надо чего?то, или ты посмотреть зашел? – подал голос недовольный затянувшимся молчанием Карл.
Отвернувшись от бродяги у окна, Курт, чувствуя его взгляд на затылке, приблизился к трактирщику и, опершись о стойку, приветливо улыбнулся.
– Хочу кое?что спросить, – негромко произнес он, глядя на хозяина в упор. – Когда в небольшой деревне, в трактире, появляется незнакомый человек с дорожной сумкой за плечом – как ты полагаешь, любезнейший, что это может значить?
– Умный, да? – осведомился тот; и прежде, чем Курт успел ответить, от окна донесся издевательский смешок:
– Я бы на твоем месте не дерзил их высокоинквизиторству, Карл.
Эффект от произнесенных бродягой слов был поразительным: хозяин трактира отлип от стойки, на которой почти лежал, распрямился, ставши как будто выше ростом и вместе с тем втиснувшись сам в себя, и лицо его начало медленно бледнеть от щек к шее. И без того полная тишина в зальчике стала совершенно могильным безмолвием; Курт медленно обернулся, не глядя на лица крестьян за столами, но видя каждое из них – напряженное, заострившееся… Да что с вами такое, вдруг захотелось крикнуть в полный голос; ведь вы же сами измышляли небывальщину о своих соседях, друзьях или тех, кого зовете таковыми в глаза, за их спиной желая им смерти, вы сами навьючили вашего священника мешком доносов, надеясь на мое появление – так в чем теперь дело? А ну, всем радоваться, сукины дети!..
– Комнату, обед, и забери коня с улицы, – бросил он через плечо, с трудом сдержав внезапную злость; Карл за его спиной шевельнулся и замер, по всей вероятности, решая, в какой последовательности надлежит исполнять распоряжения, чтобы постоялец остался удовлетворен.
– Боюсь, вас он вашим же конем и попотчует, – хмыкнул Бруно, следя за тем, как Курт усаживается напротив него. – Не знаю, известно ли вашему инквизиторству о том, как тут обстоят дела, но трактиром это можно назвать с трудом.
– Бруно? – уточнил он. – Знаменитый умелец на все руки, не любящий работать задарма?
Тот отодвинулся в наигранном ужасе, упершись в столешницу обеими ладонями, и воззрился на собеседника, как на вдруг возникшего невесть откуда невиданного зверя.
– Господи, неужто их превысокоинквизиторство сюда по мою душу? – голос был все такой же беспечный, хотя какую?то дрожь все же можно было уловить; похоже, бродяга попросту храбрился, пытаясь хоть в чем?нибудь заткнуть за пояс местных, столь свысока на него смотрящих. – Из?за церковной стены?!
Курт неспешно перевел дыхание, стараясь не отклонить взгляда от глаз напротив себя, и, тщательно следя за голосом, произнес:
– Ко мне следует обращаться «майстер инквизитор»; или «майстер Гессе», если у кого?то имеются трудности с правильным именованием моей должности. Это – понятно? – Бруно молчал, и он решил не заострять внимания на назревающем конфликте; если бродяга станет косить под дурака и дальше, случится то, чего тот и добивается – майстер инквизитор выйдет из себя, что с первых же минут пребывания в Таннендорфе создаст ему репутацию человека неуравновешенного и неумного. А это не способствует уважительному отношению; бояться будут, конечно, но не более… – Теперь первый вопрос: откуда тебе было известно, кто я, и что за проблемы с трактиром?
– Так ведь по майстеру Гессе с первого взгляда видно, что он майстер инквизитор, – только чуть сбавил тон Бруно. – Наш весьма святой отец, опять же, вернулся, а тут каждый знает, с чем он уезжал. И вот вместе с ним приезжаете вы – представительный такой, важный. Стало быть, какая?то из писулек этих болванов оказалась интересной.
«Умный, да?» – едва не повторил он вопрос трактирщика и взглянул на собеседника с улыбкой.
– Наблюдательный, – почти искренне похвалил Курт, наконец; тот отвел взгляд – похоже, такое, неприкрытое, одобрение из уст представителя Конгрегации было ему не слишком приятно. Что ж, запомним это, отметил он про себя… – А теперь – что за проблемы с трактиром?
– А почему я? – возмутился бродяга – теперь непритворно, тем тоном, каким, бывало, сам Курт обращался к наставникам, задающим ему пятый вопрос за урок подряд; похоже, он не ожидал, что его выпады в сторону гостя возбудят столь длительное внимание к его персоне.
Курт пожал плечами, улыбнувшись бродяге приветливо, как тот самый наставник на экзамене римского права.
– А почему бы нет? – задал он вопрос из права естественного и согнал с лица улыбку. – К тому же, Бруно, я и без того намеревался задать тебе пару вопросов; очень кстати, что ты оказался здесь, не правда ли?
Тот не ответил, бросив взгляд на совершенно затихших крестьян вокруг, и Курт по его глазам увидел – ну, благодарствую, и без того меня здесь не сильно жалуют, а теперь и вовсе станут прятаться, как от чумного…
– О чем?
За спиной тихо скрипнула дверь, и Курт, скосив взгляд, увидел, что посетителей стало на двоих меньше. Может, и к лучшему. Он еще не принял решения, стоит ли допросить Бруно безотлагательно и здесь же; если беседа будет складываться благоприятно для этого, пусть лучше вокруг будет поменьше ушей…
– Для начала – я задал вопрос: в чем проблема с трактиром.
– А почему бы… майстеру Гессе не спросить об этом у Карла?
– Потому что я спрашиваю у тебя, – пояснил Курт, решив снова пропустить мимо ушей очевидно издевательский тон бродяги.
– Ну, как знаете, – беспечно передернул плечами тот. – А с трактиром проблема в том, что здесь давно не трактир. Мы все тут почему собираемся? Да потому что сплетничать на улице скучно, а в этом месте есть где примостить задницу; жратвы тут давно не подают, питье – вино, которое раз в сто лет привозит деверь Карла, да его тошнотворное пойло, которое он зовет пивом, потому что придумать другое слово мозгов не хватает, а назвать эту жижу тем, что она есть, язык не поворачивается. Так что, к слову, пить это дерьмо не советую.
– А что советуешь?
– Да я б у него и воды не пил.
– Тогда что ты тут делаешь? На сплетника ты не слишком похож.
Бруно посмотрел на него в упор, снова откровенно ухмыльнувшись.
– Хотелось глянуть вблизи на живого инквизитора. Я тут видал, как ваше инквизиторство изволили гарцевать… прошу прощения – майстер Гессе… А когда вы не поехали к отцу Андреасу, я подумал, что кроме трактира, вам деваться некуда.
Курт посмотрел в сторону, сделав вид, что интересуется, чем занят трактирщик, всеми силами стараясь не покраснеть, вспоминая свой едва не приключившийся позор у деревенского колодца. Не приведи Господь тогда шлепнуться – эта язва Бруно от него мокрого места бы не оставил…
– Прошу вас, – прошелестел над правым ухом голос трактирщика, и перед Куртом образовалась кружка пива с белой, как снег, крепкой шапкой пены в пол?ладони, свешивающейся с краев ободка, как шляпка гриба. Рядом примостилась тарелка с четырьмя толстенными, лоснящимися хрусткой коричневой шкуркой колбасками.
Последние двое посетителей, подвигаясь вдоль стенки, просочились к двери и улизнули, пока их инквизиторство пребывали к ней затылком.
– Ну, вот, – не слишком печально подытожил Бруно, – теперь побегут всем рассказывать, что меня загребли за отказ построить стену нашему святому…
– Нет, не за это, – не удержался Курт, отметив, как веселый огонек во взгляде бродяги сменяется настороженностью.
– За что ж тогда?
Майстер инквизитор неопределенно пожал плечами, с видимым равнодушием отхлебнув из кружки, жалея о своей краткой слабости; запугивать таких, как этот Бруно – занятие неблагодарное, это Курт понимал, на подобных личностей он насмотрелся в былое время и знал, что это ни к чему не приведет. Не направляй оружие на противника, если не готов применить его, как верно заметил все тот же наставник по науке боя. По крайней мере, если твой противник не верит в это, добавлял обыкновенно другой наставник, обучающий искусству точного применения кинжала, мессир Сфорца.
А Бруно, судя по всему, отлично знал, что обвинить его не в чем, что его поведение может вызвать разве что гневную отповедь от майстера Гессе, и оружие, коим являются полномочия следователя, может быть направлено на него лишь в том случае, когда вышеупомянутый майстер Гессе признает свое бессилие в этом словесном единоборстве.
Однако, в отличие от прочих обитателей Таннендорфа, Бруно в курсе перемен, свершившихся в Конгрегации, и не кажется особенно устрашенным. Для бродяги из глуши – просто поразительно просвещенный молодой человек…
– За лжесвидетельство, скажем, – отозвался Курт, наконец, установив кружку снова на стол. – Весьма недурственное пиво.
Удовлетворенную улыбку Карла он просто ощутил затылком; собственно, Курт не погрешил против истины – доводилось отведывать напитки и лучше, конечно, но то, что ему подали сейчас, было не столь уж страшной отравой, как то расписал Бруно. Припомнив, как кривился правильный священник отец Андреас, он подумал о том, что нет ничего удивительного в неприязненном отношении жителей Таннендорфа к этому бродяге, если он ведет себя подобным образом со всеми. В чем он исповедуется местному священнику? «Простите, я согрешил, святой отец; я послал по матери Карла восемь раз, Каспара – четырнадцать, и теперь он не делится со мной своим замечательным пивом»?
Старичок, оставивший ему в наследство свою развалюху, наверное, был либо святым, либо таким же мизантропом, одарившим родственную душу напоследок…
– Жеребец устроен, майстер Гессе, – известил нежданно проявившийся голос за спиной; от этих голосов, возникающих то за левым, то за правым его плечом, Курт начинал постепенно ощущать себя искушаемым отшельником в пустыне, выслушивающим попеременно нашептывания то ангела, то беса. В данный момент бесом у левого уха оказался мальчишка лет двенадцати, как две капли воды похожий на трактирщика – этакий маленький окорочок, разве что, в отличие от Карла, окорочок с шевелюрой, стоящей торчком во все стороны.
Курт кивнул ему, тем же движением указав в сторону – пшел вон; в мыслях так и остался образ волосатого окорока, чумазого и жирного, который смотрит на него со стены в кладовке мелкими сальными глазками, отчего аппетит едва не испортился.
– А это Карл?младший, – сообщил Бруно, кажется, заметивший его реакцию, и ухмыльнулся. – Милый паренек, верно?
Он не удостоил бродяги ответом, принявшись за поедание колбасок в молчании, размышляя над тем, что уж ему?то попросту возбранено предвзятое отношение к окружающим – как приязненное, так и дурное, какое бы впечатление человек ни произвел на первых порах общения. С другой стороны, не ему ли и надо уметь понимать, что за люди рядом с ним, именно с первой минуты?..
– Их инквизиторство позволит мне теперь уйти? – подал голос Бруно, разразившись недовольным вздохом. – Дела насущные дожидаются.
– Подождут, – коротко бросил Курт, злясь на себя за то, что все?таки позволил этому человеку одержать первую победу над собой – если сейчас повторить свое требование обращаться к нему как положено и прекратить паясничать, вполне может прозвучать вопрос в стиле «а то что?»… На который у него ответа, кроме как прямого в челюсть, не будет.
Работа на новом месте явно складывалась все более неправильно.
– Это что – новая пытка такая, принуждать бедного голодного человека смотреть, как перед ним колбаски трескают? – не унимался Бруно; Курт скрипнул зубами. Прямой в челюсть постепенно начинал казаться не такой уж и плохой мыслью…
– Почему «новая», – возразил он, принимаясь за вторую. – А бедный человек, если уж так голоден, мог бы и заняться церковной стеной.
– Так я не понял, – уже с раздражением откликнулся тот, насупившись, – меня что – всерьез за стену? Это типа еретическое признание власти денег?
Курт поднял голову, оглядевшись, и положил вилку обратно. Трактирщик исчез – то ли решил убраться подальше от следователя, задающего вопросы, то ли отчищал от многолетней пыли одну из комнат; Карл?младший тоже не показывался.
– Кто и чем уплатил тебе за приготовление тел к погребению? – спросил он, снова поворотившись к Бруно.
Тот застыл, хлопая глазами, и растерян, кажется, был неподдельно.
– Каких тел? – оторопело пробормотал бродяга.
Курт нарочито тяжело вздохнул, упершись в стол локтями, и чуть подался вперед, глядя на собеседника с сочувствием, будто на душевнобольного.
– Послушай, неужто ты каждую неделю обряжаешь по мертвецу? – не сумев уберечься от злорадного удовлетворения при виде его почти испуга, поинтересовался Курт, усмехнувшись. – Тогда нам действительно есть что обсудить; это уже болезнь.
– Вот черт возьми; это вы о тех двоих, что рысь загрызла? – с невероятным облегчением выдохнул тот. – Так бы и сказали. Вы уж больше не стращайте так честного человека…
– Если честный человек пообещает следить за выражениями в моем присутствии.
– Сегодня же пойду к нашему святому исповедаться в богопротивной брани, – сокрушенно покачал головой Бруно.
Один удар – всего один удар, и эта ухмыляющаяся физиономия будет лежать на столе с разбитым носом…
Курт встряхнул головой, осторожно переводя дыхание, и постарался отогнать от себя гневные мысли, которым было сейчас не время и не место. Как бы сегодня святому отцу не пришлось выслушивать исповедь самого господина следователя; это кроме того, что злость мешает работе, о чем наставниками было велено помнить не раз и не десять…
– К делу, Бруно, – приказал он тихо.
Бродяга пожал плечами, перестав улыбаться, и уселся поудобнее.
– За это платил капитан тутошнего барона самолично. Неплохо заплатил, между прочим, на полстены бы потянуло.
– Кто обнаружил погибших?
– Капитан и обнаружил, – он махнул рукой в сторону, где остался вдалеке древний замок. – Их же рукой подать от замка нашли. Когда?то, местные говорят, охота там была приличная, а теперь барону не до того; горюет. Сын…
– Я знаю, – перебил Курт. – Дальше.