Карим повесил трубку и взглянул на часы. Тринадцать тридцать. Он дал себе два часа на то, чтобы проверить архивы других школ и просмотреть списки учеников младших классов.
Он управился меньше чем за час, но нигде не нашел ни малейшего следа Жюда Итэро. Тогда он вновь поехал в школу Жана Жореса: пока он копался в архивах, ему пришла в голову одна мысль. Женщина с большими зелеными глазами встретила его в самом возбужденном настроении.
– Я еще кое-что сделала для вас, офицер!
– Слушаю.
– Я стала искать учителей, которые преподавали здесь в те годы.
– И что же?
– Нам опять не повезло. Бывшая директриса давно на пенсии.
– Малышу Итэро было в восемьдесят первом – восемьдесят втором годах девять – десять лет. Можно найти учительниц этих классов?
Женщина уткнулась в свои записи.
– Конечно! Тем более что в них работала только одна учительница. Это довольно распространенная практика, когда учителя «переходят» из класса в класс вместе с детьми.
– И где же она сейчас?
– Не знаю. Она ушла из школы как раз в конце восемьдесят первого – восемьдесят второго учебного года.
Карим мысленно выругался. Но директриса многозначительно продолжала:
– Знаете, я много думала и поняла, что мы упустили одну вещь.
– Какую?
– Школьные фотографии. Мы ведь храним у себя снимки всех классов.
Карим прикусил губу: дурак, как же он мог это забыть!
– И вот я просмотрела наши фотоархивы. Вы не поверите: снимки этих классов тоже украдены!
Внезапная догадка, словно молния, блеснула в голове Карима. Ему вспомнилась пустая овальная рамка на стене склепа. Значит, кто-то хотел стереть саму память о мальчике, уничтожить его имя, украсть лицо. Женщина недоуменно спросила:
– Почему вы улыбаетесь?
– Извините меня. Я уже давно жду этого. Жду вот такого, настоящего дела, понимаете? И мне тоже пришло кое-что в голову. Хранятся ли у вас классные дневники прошлых лет?
– Дневники?
– В мое время в каждом классе имелась такая тетрадь, что-то вроде журнала, куда записывалось, кто из детей отсутствовал, что задано на дом.
– Да, у нас тоже есть такие.
– Вы их храните?
– Конечно. Но там нет списков учеников.
– Зато есть фамилии пропускавших уроки.
Лицо женщины просияло, глаза ее радостно заблестели.
– Вы надеетесь, что мальчик когда-то пропускал занятия?
– Я надеюсь главным образом на то, что эта мысль не посетила наших воров.
Директриса снова открыла шкаф с архивами. Карим перебрал темно-зеленые тетради и выбрал две из них, за нужные годы. Увы, его ждало разочарование – фамилия Итэро там не значилась.
Скорее всего, он действительно шел по ложному следу: несмотря на его глубокую уверенность, что ребенок учился в школе Жана Жореса, никаких подтверждений этому не было. Однако сыщик упрямо листал тетради, надеясь на чудо.
И вдруг он увидел. Ему помогли цифры, аккуратно проставленные в правом верхнем углу. В тетради за 1982 год отсутствовало несколько страниц. Их явно вырвали – с 8 по 15 июня. Эти даты походили на клещи, ухватившие кусочек... пустоты. Кариму померещилось имя мальчика, написанное все тем же округлым четким почерком на недостающих листках.
Он тихо попросил директрису:
– Дайте мне телефонный справочник.
Несколько минут спустя Карим обзванивал одного за другим всех врачей Сарзака. Сердце его бурно колотилось, он был уверен, что с 8 по 15 июля Жюд Итэро пропустил школу по болезни.
Он опросил всех врачей подряд, требуя, чтобы они сверялись с картотеками, и каждый раз называя по буквам имя мальчика. Но ни один из них не знал его. Сыщик выругался сквозь зубы и стал названивать в соседние коммуны – Кайяк, Тьермон, Валюк. И вот наконец свершилось: в Камбюзе, городке, расположенном в тридцати километрах от Сарзака, один из врачей ответил:
– Жюд Итэро? Да, конечно, я хорошо помню этот случай.
Карим не поверил своим ушам.
– Хорошо помните? Четырнадцать лет спустя?
– Приезжайте. Я вам все объясню.
19
Доктор Стефан Масэ представлял собой современный тип деревенского врача в элегантной упаковке. Спокойное лицо, белые холеные руки, дорогой костюм и гармоничное сочетание острого ума и житейского опыта, буржуазной солидности и аристократической утонченности. Карим с первого же взгляда возненавидел этого лекаришку с его обходительными манерами. Он иногда и сам пугался приступов беспричинной ярости, вырывавшейся из глубин его души, как лава из вулкана.
Не снимая кожаной тужурки, он присел на краешек кресла. Между ним и хозяином кабинета сверкало широкое пространство полированного письменного стола, на котором красовались несколько безделушек, видимо дорогих, компьютер и фармацевтические справочники. Кабинет дышал сдержанной роскошью и хорошим вкусом.
– Рассказывайте, доктор! – потребовал Карим без долгих предисловий.
– Вы не могли бы сказать поточнее, какая информация нужна для вашего расследования?
– Нет, – ответил Карим, смягчив жесткость ответа улыбкой. – Мне очень жаль, но это служебная тайна.
Врач побарабанил пальцами по краю стола и встал. Этот араб в пестрой шапочке явно поразил его воображение. Телефонный разговор не подготовил его к такому сюрпризу.
– Это случилось в июле восемьдесят второго года. Обычный вызов на дом. К мальчику с высокой температурой. Первый мой вызов. Мне было тогда двадцать восемь лет.
– Оттого-то вы и запомнили его?
Врач улыбнулся. Эта широкая, до ушей, улыбка вызвала у Карима еще большее раздражение.
– Нет. Вы сейчас поймете. Вызов поступил через телефонистку, и я записал адрес с ее слов. Речь шла о маленьком домике на каменистой равнине, в пятнадцати километрах отсюда. Адрес у меня сохранился, я вам его дам.
Полицейский молча кивнул.
– Итак, – продолжал врач, – я увидел каменную лачугу, стоявшую, можно сказать, в чистом поле, вдалеке от других домов. Жара была невыносимая, в кустах громко стрекотали цикады. Когда женщина открыла дверь, у меня сразу возникло какое-то странное ощущение. Она была как будто не на своем месте в этом крестьянском домишке...
– Почему?
– Не знаю. В общей комнате блестело пианино и....
– Ну конечно, разве крестьяне могут любить музыку!
– Я этого не говорил... Извините, мне кажется, я вам чем-то несимпатичен?
Карим поднял глаза.
– Не все ли равно?
Врач понимающе кивнул. Он по-прежнему любезно улыбался, но в глазах у него мелькнул легкий страх. Он заметил квадратную рукоятку пистолета, торчавшую из кобуры на боку у Карима. И, может быть, следы засохшей крови на рукаве его тужурки. Доктору стало явно не по себе. Тем не менее он продолжал мягко прохаживаться по кабинету.
– Я вошел в комнату ребенка, и ее обстановка показалась мне более чем странной. В комнате почти ничего не было – ни одной игрушки, ни одного рисунка, ничего.
– Как выглядел ребенок?
– Не знаю. Это-то и было самое непонятное. Женщина принимала меня в темноте. Все ставни были наглухо закрыты. Во всем доме – ни единого источника света. Когда я вошел, то подумал, что это сделано ради прохлады, ради тени, но потом заметил, что и мебель сплошь прикрыта простынями. Словом, в высшей степени таинственный дом.
– Как она это объяснила?
– Что ее ребенок заболел и свет режет ему глаза.
– Вам удалось осмотреть его?
– Да... насколько это возможно в полутьме.
– Чем он был болен?
– Обыкновенной ангиной. Но вот что меня поразило...
Врач нагнулся к Кариму и приложил палец к губам скупым, чисто докторским жестом, наверняка производившим впечатление на его пациентов. Но на Карима такие фокусы не действовали.
– В тот миг, когда я достал лампочку-карандаш, чтобы осветить горло больного, женщина схватила меня за руку. Она так яростно стиснула ее, что я испугался. Понимаете... она не хотела, чтобы я видел лицо мальчика.
Карим задумался. Ему вспомнились пустая рамка на склепе и пропажа школьных фотографий.
– Вы сказали – «яростно стиснула». Как это понять?
– Я имел в виду ее силу. Эта женщина была... ненормально сильной. Да, совсем забыл, она была чрезвычайно высокого роста – метр восемьдесят, а то и больше. Настоящая великанша.
– А ее лицо вы рассмотрели?
– Нет. Говорю вам, все происходило в почти полной темноте.
– Ну, а потом?
– Я выписал рецепт и уехал.
– Как вела себя эта женщина? Я имею в виду, как она обращалась с ребенком?
– Она была внимательна и в то же время довольно сдержанна. В общем, странная история.
– Вы больше не навещали больного?
Врач все еще ходил по комнате. Он мельком взглянул на Карима и отвел глаза. Теперь его лицо утратило прежнее благодушное выражение. И вдруг сыщик понял, отчего Масэ так хорошо запомнил этот визит: два месяца спустя малыш Жюд умер. И доктор не мог не знать этого.
– Видите ли, началось лето... время отпусков, – сказал он. – В общем... я поехал туда уже в начале сентября. Но в доме больше никто не жил. От одного из дальних соседей я узнал, что они уехали.
– Уехали? Разве вам не сообщили, что мальчик умер?
Врач отрицательно качнул головой:
– Нет. Соседи ничего не знали. А сам я узнал значительно позже... случайно.
– Каким же образом?
– На кладбище Сарзака, во время похорон одного человека.
– Еще кого-то из ваших пациентов?
– Инспектор, вы позволяете себе лишнее, я...
Карим встал. Врач попятился.
– И с того времени, – сказал сыщик, – вы спрашиваете себя, не упустили ли в тот день признаки более серьезной болезни. И терзаетесь запоздалыми угрызениями совести. Уж наверняка вы наводили справки по этому поводу. От чего умер мальчик?
Врач торопливо расстегнул ворот рубашки. На его висках заблестели капельки пота.
– Не знаю. Я... я действительно справлялся – у коллег, в больницах, но так ничего и не выяснил. Эта история не давала мне покоя.
Карим направился к двери.
– Вы еще услышите об этом мальчике.
– Что?
Врач побелел как полотно.
– И довольно скоро, – добавил сыщик.
– Господи, что я вам сделал?
– Ничего. Просто я в молодости угонял тачки у типов вроде вас.
– Да кто вы такой? Откуда? Вы даже свои документы мне не предъявили!
Карим усмехнулся.
– Ладно, не бухтите. Это я так шучу.
И вышел из кабинета. В приемной было полно больных. Врач нагнал его.
– Погодите, – прошептал он, задыхаясь. – Вы обнаружили что-то, чего я не знаю? Я имею в виду... причину смерти...
– К сожалению, нет.
Сыщик взялся за ручку двери, но врач загородил ему дорогу рукой. Его била дрожь.
– Так в чем же дело? К чему это расследование, через столько лет?
– Прошлой ночью кто-то проник в склеп мальчика. И обокрал его школу.
– Кто... кто мог, по-вашему, это сделать?
– Не знаю, – ответил полицейский. – Ясно одно: эти ночные происшествия – всего лишь деревья, за которыми не видно леса.
20
Он долго гнал машину по совершенно пустой автостраде. В этих краях национальные шоссе смахивали на департаментские, а последние – на проселочные дороги. Под голубым небом с пушистыми облачками простирались поля, где ничего не росло и не пасся скот. Иногда на пути возникали гряды скал, изборожденных мрачными лощинами. Пересекая этот департамент, вы словно путешествовали вспять по времени и попадали в те древние века, когда люди еще не знали земледелия.
Карим намеревался первым делом посетить домик семьи Итэро – Масэ дал ему адрес. Но лачуги уже не было, ее развалины едва виднелись среди зарослей блеклых сорняков. Сыщик мог бы обратиться к кадастровым записям и выяснить имя домовладельца, но он предпочел отправиться в Каор, чтобы расспросить Жан-Пьера Ко, бессменного фотографа школы Жана Жореса, сделавшего некогда снимки, украденные злоумышленниками.
Он надеялся разыскать у него негативы и напечатать фотографии заново. Среди незнакомых детских лиц наверняка будет то единственное, которое Карим страстно желал увидеть, даже если он не сможет его узнать. В глубине души он полагался на свою интуицию – она должна была подать ему какой-нибудь тайный знак в ту минуту, когда снимки лягут перед ним на стол.
Около шестнадцати часов он поставил машину в центре Каора, у пешеходного квартала. Каменные портики, кованые решетки балконов, затейливые водосточные трубы. Вся эта аристократическая красота города-памятника была абсолютно чужда Кариму, выросшему среди убогих бетонных коробок.
Он долго разыскивал ателье и наконец увидел вывеску: «Жан-Пьер Ко, фотограф. Свадьбы и крестины».
Фотография находилась на втором этаже. Карим взбежал по лестнице и вошел в пустую полутемную комнату. Сыщик едва мог различить висящие на стенах фотографии в широких рамах, откуда смотрели принаряженные парочки. Узаконенное счастье на глянцевой бумаге.
Карим тотчас же упрекнул себя в цинизме: кто он такой, чтобы презирать и судить этих людей?! Что он может предложить им взамен этого счастья – он, загнанный в эту глушь сыщик, который никогда не понимал женщин, задавил в себе любовь, сознательно отказался от нее? Для него все человеческие чувства граничили со слабостью, с уязвимостью, а их он считал позором для мужчины. И теперь он, замкнувшись в своей одинокой гордыне, иссыхал на корню.
– Собираетесь жениться?
Карим обернулся на голос.
Перед ним стоял седой человечек; его изрытое оспой лицо напоминало пемзу. Длинные спутанные бакенбарды топорщились и вздрагивали, словно от нетерпения, и с ними как-то не сочетались темные мешки под усталыми глазами. Человек зажег свет и стал разглядывать Карима.
– Нет, вы не собираетесь жениться, – заключил он.
Его голос звучал хрипловато, как у заядлого курильщика. Он подошел ближе; взгляд из-под блеклых век выражал безразличие, смешанное с подозрительностью. Карим улыбнулся. У него не было никакой санкции на розыски в этом городе, так что следовало проявить мягкость.
– Меня зовут Карим Абдуф, – сказал он. – Я лейтенант полиции, расследую одно дело. Мне нужна кое-какая информация.
– Вы из Каора? – спросил фотограф, заинтригованный видом странного гостя.
– Из Сарзака.
– У вас есть документы?
Карим порылся в кармане и протянул свое удостоверение. Фотограф несколько минут внимательно изучал его. Араб вздохнул. Он знал, что Ко впервые видит полицейскую карточку инспектора, но это не мешает ему играть в бдительность Наконец тот с натянутой улыбкой вернул документ. Его лоб прорезали глубокие морщины.
– Что же вы хотите?
– Я ищу снимки одного класса.
– Какая школа?
– Жана Жореса, в Сарзаке. Мне нужны фотографии первого и второго классов средней ступени восемьдесят первого – восемьдесят второго годов, а также списки учеников, если они случайно остались у вас. Хранятся здесь такие документы?
Человек снова улыбнулся.
– Я храню абсолютно всё.
– Значит, можно взглянуть? – спросил полицейский таким елейным тоном, на какой только был способен.
Фотограф указал на дверь соседней комнаты, откуда падала узкая полоска света.
– Конечно. Они там. Прошу...
Второе помещение было много просторнее, чем ателье. На длинном столе возвышалось непонятное устройство черного цвета, со множеством ручек, рычагов и линз. Кругом висели увеличенные фотографии – на сей раз крестины. Но тоже в белых тонах. Радостные улыбки, новорожденные...
Карим подошел вслед за фотографом к железному канцелярскому шкафу. Ко пригнулся, читая этикетки, затем открыл массивный ящик и вынул оттуда кипу конвертов из вощеной бумаги.
– Жан Жорес. Вот они.
И он вытащил из пачки конверт, набитый прозрачными пакетиками со снимками. Он перебрал их раз, другой и... складок на его лбу стало еще больше.
– Вы сказали, первый и второй восемьдесят второго года?
– Именно так.
Усталые глаза фотографа удивленно раскрылись.
– Странно... Их здесь нет.
Карим вздрогнул. Неужто взломщики опередили его? Он спросил: