– Я выхожу, дайте пройти.
Человек посторонился. Карим жадно вдохнул светлый живительный воздух и предъявил сторожу свое трехцветное удостоверение:
– Я Карим Абдуф, офицер полиции Сарзака. Это вы обнаружили, что склеп вскрыли?
Тот молчал, разглядывая араба своими бесцветными глазками – точь-в-точь пузырьки воздуха в мутной воде. Затем повторил:
– У вас права нет входить сюда.
Карим рассеянно кивнул. Утренний воздух и свет уже бесследно прогнали его страхи.
– Ладно, ладно, старина, не будем спорить. Полиция всегда в своем праве.
Сторож скривил губы, еле видные в клочковатой бороде. От него пахло спиртным и мокрой глиной. Карим продолжал:
– О'кей, расскажите мне все, что знаете. В котором часу вы это обнаружили?
Сторож со вздохом ответил:
– Да вот... пришел в шесть часов и увидел. Нынче днем тут у нас похороны.
– А последний раз вы когда здесь проходили?
– Да в пятницу.
– Значит, склеп могли открыть в выходные в любое время?
– Оно так, да только, я думаю, лезли сегодня ночью.
– Почему?
– В воскресенье-то шел дождь, а в склепе сухо... Стало быть, дверь тогда еще была заперта.
– Вы живете тут рядом?
– Тут рядом никто не живет.
Араб окинул взглядом маленькое кладбище, дышавшее безмятежным покоем.
– Бродяги к вам сюда не наведывались?
– Нет.
– Ну, еще какие-нибудь подозрительные личности? Случаев вандализма не было? Черные мессы не устраивались?
– Нет.
– Расскажите мне об этом захоронении.
Сторож сплюнул на гравий.
– А чего говорить-то?
– Склеп для одного ребенка... как-то странно, правда?
– Верно, чудно.
– Вы знаете его родителей?
– Нет. Никогда не видал.
– Разве вы не работали здесь в восемьдесят втором году?
– Нет. Прежний сторож помер. – Мужчина усмехнулся. – Наш брат тоже отдает концы, как и все...
– За этим склепом, видимо, ухаживают?
– А я и не говорю, что не ухаживают. Только я их никого не вижу. Я ведь человек опытный, знаю, за сколько времени может искрошиться камень, сколько держатся цветы, будь они хоть пластмассовые. Знаю, откуда лезут сорняки, колючки и прочая пакость. Ну так вот: за этим склепом приглядывают как надо. И ходят часто. Да только я их никогда тут не заставал.
Карим снова задумался. Потом присел на корточки и взглянул на овальную рамку. Не поднимая головы, он сказал сторожу:
– Мне кажется, воры украли фотографию мальчика.
– Да ну? Что ж, может, и так.
– А вы помните лицо этого ребенка?
– Нет.
Карим выпрямился и, стягивая перчатки с рук, заключил:
– Сегодня приедет спецбригада, они снимут все отпечатки и следы. Так что намеченную церемонию придется отменить. Отговаривайтесь чем хотите – срочные работы, протечка водопровода, – но сегодня на кладбище не должно быть посторонних, ясно? И особенно журналистов.
Старик кивнул. Карим уже шел к воротам.
Где-то вдали колокол лениво прозвонил девять раз.
9
До того как ехать в комиссариат и писать отчет, Карим решил снова заглянуть в школу. Солнце уже разбросало на крышам рыжие лучи. Сыщик опять подумал, что день обещал быть прекрасным, и от этой банальной мысли ему стало тошно. Войдя в школу, он спросил у директрисы:
– Не учился ли у вас тут в восьмидесятые годы мальчик по имени Жюд Итэро?
Женщина кокетливо промурлыкала, играя широкими рукавами своего кардигана:
– Уже взяли след, инспектор?
– Пожалуйста, ответьте мне.
– Ах да... Нужно проверить в архиве.
– Пошли посмотрим. Сейчас же.
Директриса снова привела Карима в свой кабинет-оранжерею.
– Вы сказали, восьмидесятые годы? – переспросила она, водя пальцем по корешкам журналов на полке.
– Восемьдесят второй, восемьдесят первый и так далее, – ответил Карим.
Внезапно он почувствовал ее замешательство.
– Что случилось?
– Как странно! Сегодня утром я не заметила...
– Что именно?
– Журналы... как раз за восемьдесят первый и восемьдесят второй годы... Они исчезли.
Отстранив директрису, Карим стал внимательно разглядывать темные корешки. На каждом значилась дата. Вот 1979-й, 1980-й... И верно: две следующие цифры отсутствовали.
– Что записывают в этих журналах? – спросил Карим, листая один из них.
– Фамилии учеников. Заметки учителей. Это как бы дневник школьной жизни.
Карим открыл журнал за 1980 год и взглянул на список учеников.
– Если ребенку исполнилось в восьмидесятом году восемь лет, в каком он был классе?
– В начальном втором. Или даже в первом среднем.
Карим пробежал глазами список; Жюда Итэро там не было.
Он спросил:
– А есть ли в школе другая документация, дающая сведения об учениках восемьдесят первого и восемьдесят второго годов?
Директриса задумалась.
– Нужно посмотреть наверху... Там есть, например, списки детей, питающихся в нашей столовой. Или отчеты о медицинских осмотрах. Это все хранится на чердаке. Пройдемте со мной. Там никто никогда не бывает.
Директриса была явно возбуждена этими поисками. Они поднялись наверх, прошли по узкому коридору и остановились у железной двери. И тут женщина застыла в изумлении.
– Не может быть! – воскликнула она. – Смотрите, эту дверь тоже взломали...
Карим исследовал замок. Дверь была не взломана, а отперта, и притом весьма умело. Полицейский шагнул внутрь. Чердак представлял собой обширную мансарду, освещаемую лишь зарешеченным слуховым оконцем. Металлические стеллажи были забиты связками бумаг и папками; от запаха сухой пыли у Карима запершило в горле.
– Где папки за восемьдесят первый и восемьдесят второй годы? – спросил он.
Директриса молча подошла к одной из полок и стала рыться в слежавшихся стопках бумаг. Эта операция заняла несколько минут, после чего женщина уверенно объявила:
– Они тоже исчезли.
У Карима пробежал холодок по спине. Школа. Кладбище. 1981 – 1982 годы. Мальчик по имени Жюд Итэро. Все эти элементы складывались в единое целое. Он продолжал расспросы:
– Вы уже работали здесь в восемьдесят первом году?
Женщина состроила кокетливо-укоризненную гримаску.
– Ну что вы, инспектор! Я тогда еще была студенткой...
– Тогда, может быть, старожилы рассказывали вам о каких-нибудь странных происшествиях того времени?
– Нет. Что, собственно, вы имеете в виду?
– Например, смерть одного из учеников.
– Нет-нет, таких историй я не слышала. Но я могу узнать, если хотите...
– Где?
– Да в отделе образования нашего департамента.
– Не могли бы вы навести еще такие справки: учился ли в те годы в вашей школе мальчик по имени Жюд Итэро?
Директриса буквально задыхалась от волнения и энтузиазма.
– Конечно... никаких проблем, инспектор! Я непременно...
– Узнайте поскорее. Я заеду через час.
Карим сбежал было по лестнице, но на полдороге остановился и добавил:
– Кстати, еще кое-что для вашей «криминальной» эрудиции: к полицейским теперь обращаются не «инспектор», а «офицер». Как в Америке.
Директриса изумленно смотрела вслед исчезающей тени.
* * *
Среди полицейских Сарзака Карим меньше всех презирал своего шефа Крозье. Не потому, что тот был его прямым начальником, просто Крозье прекрасно знал свое дело и нередко демонстрировал интуицию прирожденного сыщика.
Анри Крозье, пятидесяти четырех лет, уроженец Ло и отставной военный, работал в местной полиции уже лет двадцать. Приплюснутый нос, тщательно прилизанные волосы, суровое, непроницаемое лицо. При этом он мог неожиданно проявить доброту и человечность. Крозье жил одиноко, без жены и детей, и нужно было обладать поистине неуемной фантазией, чтобы вообразить его в кругу семьи. Это одиночество сближало его с Каримом, но на том их сходство и кончалось. В остальном шеф был типичным провинциальным полицейским и типичным французом. Чем-то вроде гончей, стремящейся превратиться в немецкую овчарку.
Карим коротко постучал и вошел. Кабинет, заставленный металлическими шкафчиками-картотеками, насквозь пропах душистым трубочным табаком. Стены были завешаны дурацкими фотоплакатами, восславляющими французскую полицию. При виде этих «геройских» фигур Кариму снова стало тошно.
– Ну, что там за хреновина? – спросил Крозье, сидевший за письменным столом.
– Взлом в школе и осквернение могилы. В обоих случаях работали тихо и очень квалифицированно. Странные дела.
Крозье скривился.
– А что украли?
– В школе – пару старых классных журналов. На кладбище – пока неизвестно. Нужно бы получше осмотреть склеп...
– Ты думаешь, эти дела связаны между собой?
– Очень похоже. Два взлома в одно и то же воскресенье, в одном и том же городе... Здорово подпортит нам статистику.
Крозье начал прочищать свою почерневшую трубку. Карим усмехнулся про себя: шеф «косил» под знаменитых детективов пятидесятых годов.
– Вероятно, связь есть, – сказал он, понизив голос. – Конечно, надо сначала проверить, но...
– Я слушаю.
– В склепе захоронен мальчик с весьма оригинальным именем – Жюд Итэро. Он умер в восемьдесят втором году в возрасте десяти лет. Может, вы об этом слышали?
– Нет. Продолжай.
– Ну так вот: украденные классные журналы тоже относятся к восемьдесят первому и восемьдесят второму годам. И я подумал: вдруг малыш Жюд учился в этой школе в те годы и...
– У тебя есть доказательства этой гипотезы?
– Нет.
– Ты проверял другие школы?
– Нет еще.
Крозье продул трубку – ну прямо вылитый комиссар Попей! Карим подошел ближе и заговорил как можно вкрадчивее:
– Разрешите мне заняться этим делом, комиссар. Я нюхом чую: это очень странная история. Тут существует некая связь. Может, это все и ерунда, но я почему-то уверен, что работали настоящие «профи». Они что-то искали. Нужно прежде всего связаться с родителями мальчика, а затем как следует пошарить в склепе. Я... Вы что, не согласны?
Опустив глаза, Крозье усердно набивал табаком жерло трубки. Наконец он пробормотал:
– Это дело рук скинов[13].
– Кого?
Крозье поднял глаза.
– Я говорю, кладбище – это дело рук бритоголовых.
– Каких бритоголовых?
Крозье громко рассмеялся.
– Вот видишь, тебе еще многое предстоит узнать в наших краях. Эти типы – их десятка три – живут в заброшенном ангаре возле Кейлюса. Там раньше был склад минеральных вод. Это километрах в двадцати отсюда.
Карим задумался, не сводя глаз с Крозье. Волосы комиссара ярко блестели на солнце, точно смазанные маслом.
– Мне кажется, вы заблуждаетесь.
– Селье говорил мне, что могила еврейская.
– Да ничего подобного! Я просто сказал ему, что Жюд – имя еврейского происхождения. Но это ровно ничего не означает. На склепе нет никакой иудейской символики, и вообще, евреи предпочитают хоронить покойников среди своих. Комиссар, этот мальчик умер в возрасте десяти лет. В таких случаях на еврейских могилах всегда имеется символ, гравировка, в общем, нечто, объясняющее эту преждевременную кончину. Ну, вроде обрушенной колонны или надломленного деревца. Но это захоронение явно христианское.
– Ишь ты, какой ученый! И откуда ты все знаешь?
– Читал.
Но Крозье упрямо повторил:
– Там орудовали бритоголовые.
– Но это абсурд! Совершенно не типично для расистов. Даже обыкновенным вандализмом не пахнет. Воры явно что-то искали...
– Карим! – прервал его Крозье дружеским тоном, в котором, однако, слышалось легкое раздражение. – Я всегда прислушивался к твоим мнениям и советам. Но здесь командую я. Так вот, поверь старому сыскному псу и займись бритоголовыми. Наведайся к ним, и, я думаю, тебе это кое-что даст.
Карим выпрямился и сглотнул слюну.
– Один?
– Уж не хочешь ли ты сказать, что боишься кучки бритых сопляков?
Карим не ответил. Крозье обожал устраивать своим подчиненным такие испытания. Конечно, с его стороны это была подлость, но вместе с тем и знак уважения. Молодой араб вцепился в край стола. Ладно, если Крозье угодно поиграть, то и он доведет эту игру до конца.
– Комиссар, я предлагаю вам сделку.
– Ишь ты!
– Я съезжу к бритоголовым. Один. Потрясу их как следует и представлю вам рапорт сегодня же, до тринадцати часов. Но за это вы добудете мне разрешение обыскать склеп на законных основаниях. И еще я хочу потолковать с родителями малыша. Тоже сегодня.
– А если это все-таки скины?
– Это не скины.
Крозье раскурил трубку. Табак затрещал, как целый сноп люцерны.
– Ладно, идет, – сказал он со вздохом.
– Значит, после Кейлюса я займусь расследованием?
– Только если успеешь доложиться мне к тринадцати часам. Но все равно, парни из республиканской полиции очень скоро сядут нам на хвост.
Молодой сыщик направился к двери. Он уже взялся за ручку, когда комиссар добавил:
– Я уверен, бритоголовые будут в восторге от твоего стиля работы.
Карим захлопнул за собой дверь под жирный смех старого жандарма.
10
Настоящий сыщик обязан знать своего врага вдоль и поперек. Знать все его сильные и слабые стороны, все его личины. Карим знал скинов как самого себя. Еще во времена Нантера он часто сталкивался с ними в беспощадных уличных разборках. А во время учебы в полицейской школе написал о них подробный доклад. И теперь, мчась на полной скорости в Кейлюс, он мысленно перебирал свои воспоминания. Не вредно было заранее прикинуть шансы на удачу в разговоре с этими подонками.
Главное – определить, с какой из двух группировок ему придется иметь дело. Не все скины были крайне правыми – кроме них имелись еще «красные скины», примыкавшие к левым экстремистам. Молодые люди разных национальностей, тренированные, накачанные, приверженные своему особому кодексу чести, они были так же опасны, как неонацисты, – если не более. Но с этими Кариму еще удалось бы как-то справиться. Он бегло припомнил атрибуты каждой группировки. «Фаты»[14]носили свои «бомберы» – куртки английских военных летчиков – лицевой стороной, блестящей и зеленой. «Красные», напротив, выворачивали их наизнанку, фосфоресцирующей оранжевой подкладкой наружу. «Фаты» шнуровали бутсы белыми или красными шнурками, «левые» – желтыми.
Около одиннадцати утра Карим остановился возле заброшенного ангара с вывеской «Воды долины». Высокие стены из волнистого пластика сливались с голубизной неба. У дверей стояла черная «DS». Несколько секунд на подготовку, и Карим выскочил из машины. Эти ублюдки наверняка там, внутри, лакают свое любимое пиво.
Он подошел к ангару, стараясь дышать глубоко, размеренно и твердя про себя самое важное: зеленые куртки, белые или красные шнурки – «фаты», оранжевые куртки и желтые шнурки – «красные».
Если он это запомнит, у него будет шанс выпутаться без потерь.
Сделав глубокий вдох, он толкнул в сторону раздвижную дверь. Ему даже не понадобилось смотреть на шнурки, чтобы определить, к кому он попал. Стены были сплошь размалеваны красными свастиками. Нацистские символы соседствовали с увеличенными фотографиями узников концлагерей и замученных пытками алжирцев. Под ними расположилась орда бритоголовых в зеленых куртках; все они смотрели на него. Значит, крайне правые, из самых оголтелых. Карим знал, что у каждого из них на нижней губе, с внутренней стороны, вытатуировано слово «skin».
Полицейский напрягся, как рысь, готовая к прыжку, ища взглядом оружие. Ему был знаком арсенал этих психов – американские кастеты, бейсбольные биты и пистолеты для самозащиты с двойным зарядом дроби. И уж наверняка эти сволочи прятали где-нибудь помповые ружья, заряженные каучуковыми пулями-"вышибалами".
Но то, что он увидел, оказалось много хуже.
Birds. Женщины-скины, тоже обритые, если не считать хохолка надо лбом и двух длинных, спадающих на щеки прядей. Дородные мускулистые девки, пропахшие спиртным и наверняка еще более свирепые, чем их парни. У Карима пересохло в горле. Он надеялся застать здесь компанию изнывающих от безделья бродяг, а столкнулся с настоящей бандой, которая оттягивалась в ожидании очередного заказа на погром. Его шансы на благополучный исход таяли с каждой секундой.