– Э-э, из чанов. В бутылки. У нас возникли кое-какие производственные проблемы.
– И когда вы ожидаете разрешения этих проблем?
– Со дня на день, – сказал я наобум. – Максимум – через неделю.
– Вы ручаетесь?
– А это обязательно?
– Не исключено, что это поможет договориться о новой дате слушания.
– Тогда ручаюсь.
– Отлично. Одна неделя. Пятница, семнадцатое. В полдень? Вы начнете выпуск продукции?
– Конечно!
– Хорошо, значит, вы не будете возражать, если мы поручим нашему агенту все это проверить.
Нельзя было терять ни минуты. Я позвонил на винный завод в Чили. Они справились у своего грузоотправителя и обрадовали меня сообщением о том, что судно должно прийти в Нью-Йорк на следующий день. В выходные вино будет выгружено, а в понедельник пройдет таможенную очистку. Как только завод получит остаток платежа – мы задолжали два миллиона долларов, – он даст разрешение на доставку вина. Я уговорил Маравилью послать в наш нью-йоркский банк факс с санкцией на отправку денег в Чили телеграфным переводом в понедельник утром. Затем я позвонил в компанию автоперевозок и сказал, что вино нам нужно в понедельник вечером. Водители, конечно, потребовали «дополнительной выплаты наличными», поскольку фактически это значило, что им предстоит трудиться полный восьмичасовой рабочий день.
Час спустя, когда я сидел за своим компьютером, изучая состояние Канского фонда страхования от потерь, мне пришло сообщение по электронной почте. Оно было от Паяца, одного из завсегдатаев ватиканского чата. Мы уже стали друзьями по электронной переписке. На сей раз он сообщил поистине свежую новость:
Саго Дикобраз!
На будущей неделе наш одетый в пурпур приятель собирается в Америку. В среду, после еженедельного собрания персонала, его личный секретарь, отец Ганс, сделал необходимые приготовления. На собрании ему показали видеозапись передачи об американском монастыре, где делают вино. То самое, от которого занемог его святейшество. А теперь монахи утверждают, что их вино излечивает все болезни. Подумать только! Наверно, они возьмут его с собой в Кисангани. Может, оно и от малярии их вылечит!
Итак, к нам собрался Блютшпиллер. Завершилась, наконец, ревизия Маравильи. Видеозапись наверняка стала последней изобличающей уликой в его отчете, и теперь сам «Анафема» направлялся сюда, чтобы покарать нас в наш судный день. Маравилья просто выполнял свои обязанности, но он мог бы, по крайней мере, нас предупредить. А Филомена? Она-то почему не сообщила нам, что день нашей казни уже назначен? Я направился в конференц-зал административного центра.
Оба были там – завтракали за столом, с бутылочкой доброго «Бароло».
– Как мило! – сказал я. – «Бароло». Прекрасное дополнение к законченной ревизии.
Филомена подняла взгляд от тарелки с лазаньей:
– Эх, если бы только она закончилась! В последнее время я просто разрываюсь между паломниками и ревизией. Некогда как следует выспаться.
Меня так и подмывало продолжить обсуждение ее ночных занятий, однако я решил этого не делать.
– Еще не закончена? Ну что ж, полагаю, мелкие подробности всегда остаются на самую последнюю минуту. К примеру, решение о том, какие использовать дрова.
Оба уставились на меня. Маравилья сказал:
– Не понял.
– Для сожжения еретиков. Скажите, монсеньер, какой сорт дерева предпочитает кардинал Блютшпиллер? К его приезду на будущей неделе нам стоит запастись дровами.
Казалось, оба встревожились. Очевидно, эта новость не предназначалась для моих ушей.
– Должен признаться, когда я услышал о его приезде, мне стало немного… обидно. Я сказал себе: всегда обо всем узнаю последним. Почему же вы скрыли это от нас? Я думал, мы с вами в хороших отношениях. После того как… – я бросил быстрый взгляд на Филомену, – мы столько раз прекрасно проводили время вместе, после того как выпили столько превосходного вина, вы могли бы сообщить нам о том, что сюда едет Блютшпиллер.
– Кто вам это сказал? – спросил Маравилья.
– О, у меня свои источники. Я слышал, в среду состоялось довольно оживленное собрание персонала. Судя по всему, кардинал пришел в такой восторг от нашей информационно-рекламной передачи, что велел отцу Гансу взять ему билет на самолет, вылетающий на будущей неделе. Наверняка ему понадобилось наше вино для лечения простаты. Неужели нельзя было просто позвонить? Наши телефонисты готовы отвечать на звонки.
Маравилья приложил к губам салфетку, встал, подошел к окну и воззрился на гору Кана. Вдали, у алтаря святого Тада, были видны паломники, бросающие монеты в колючие кусты. В вышине неслись вниз по искусственному каналу бочки с юными паломниками, чьи ликующие вопли были едва слышны сквозь оконное стекло.
Я мельком взглянул на Филомену. Она пристально смотрела на Маравилью.
– Это правда, Рэй?
Наконец он обернулся и сказал:
– Я не имел права ничего говорить.
– Значит, ревизия окончена, – сказала она, с трудом владея собой. Видимо, до ее сознания дошло, что ее монсеньер скоро уедет. Эта серия «Поющих в терновнике» приближалась к концу. Теперь и она поняла, каково приходится человеку, когда его ни в грош не ставят. С одной стороны, мне было жаль ее. С другой, я злорадно подумал: «Так ей и надо!»
– Ладно, – сказала она, – хорошо, хоть кто-то мне об этом сообщил.
Казалось, впервые Маравилья почувствовал себя более неловко, чем мы.
– Филомена, – сказал он умоляющим тоном неверного любовника, только что уличенного в измене, – я хотел тебе сообщить.
Он заметил ухмылку у меня на лице.
– Я хотел сообщить всем. Но кардинал настаивал на строжайшей секретности.
– Что же теперь будет? – спросила Филомена. – Когда он приезжает?
– Спроси у брата Запа. Похоже, ему все известно. Скажите нам, каким рейсом он прилетает?
– Простите… – я улыбнулся, – но я не имею права говорить.
– Перестаньте, – сказала Филомена, – служители Божьи. Может, кто-нибудь из вас объяснит мне наконец, что происходит.
Мы с Маравильей не проронили ни слова.
– Все ясно… девчонок в домик на дереве не пускают. Так же, как и в Церковь.
– Распоряжения кардинала, – сказал Маравилья и повернулся ко мне. – Я посовещаюсь с Римом по этому вопросу. Вечером, за обедом, я сделаю объявление. А пока будьте любезны уважать власть Святого Престола. Ни с кем это не обсуждайте. Ну, а теперь, брат, прошу оставить нас одних.
Была моя очередь читать вслух за обедом. Я выбрал отрывок из шестой главы Откровения Иоанна Богослова:
«И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч».
Читая, я то и дело поглядывал на Маравилью, что, судя по всему, его отнюдь не забавляло.
Закончив чтение, я сел рядом с Аббатом. Маравилья встал и с мрачным видом направился к аналою.
– Отец настоятель, братья, – начал он, – я должен сообщить вам печальное и пренеприятное известие. Мое пребывание у вас приближается к концу.
Аббат прошептал:
– Тяжкий крест, но мы должны нести его безропотно.
– В течение минувших месяцев многие из вас задавались вопросом, что же так долго держит меня здесь, в Кане…
– «Шато Фижак», – пробурчал Аббат.
– Дело в том, что я не только проводил ревизию финансового положения монастыря…
– Нет, – продолжал Аббат, – вы еще и футбол смотрели по моему телевизору.
– Думаю, нам стоит это послушать, – прошептал я в ответ.
– Финансовая проверка – дело не сложное. На нее потребовалось бы, вероятно, не больше недели. Нет, братья, я проводил более важную проверку – ревизию души Каны.
Аббат застонал:
– Ох, пощадите меня.
– И я увидел низменную душу. – Взгляд его сделался холодным и укоризненным. – Вы приняли монашество, дабы смиренно идти по стопам Христовым, а я вижу, что вы ездите на «лексусе»…
– Я же велел вам спрятать машину, – прошипел Аббат.
– Я спрятал, – прошипел я в ответ. – Наверно, он нашел квитанцию.
– Вы приняли монашество, дабы следовать догмам Священного Писания, а я вижу, что вы читаете какого-то Дипака Чопру, доктора медицины. Вы приняли монашество, дабы не поклоняться фальшивым идолам, а я вижу, что вы сооружаете из них целую гору. Фонтаны вина! Колючие кусты, которые приходят в движение при помощи мотора! Вы приняли монашество, дабы служить человечеству, а я вижу, что вы обкрадываете человечество. Кардинал надеялся, что мое присутствие здесь заставит вас измениться к лучшему. Он надеялся, что вы вновь отречетесь от мирской суеты и вернетесь к праведной жизни, завещанной святым Тадеушем. И что же? Вы совершили худший из самых омерзительных поступков. Сделали эту… эту… – следующие слова он выпалил с отвращением, – информационно-рекламную передачу! Вы отбросили Католическую Церковь на пятьсот лет назад. Передачу посмотрел сам его святейшество.
Монахи заерзали.
– На этой неделе кардинал показал ему запись. Он был глубоко опечален. Он попросил его преосвященство приехать сюда и заняться этим делом лично.
Аббат слабым голосом произнес:
– Кардинал Блютшпиллер? Приезжает… сюда?
– Да. На будущей неделе. Он проведет Папское судебное следствие. Кроме того, он попытается провести переговоры со светскими властями. На вашем месте я бы очень усердно молился об успешном посредничестве кардинала. Не только Божьи законы были здесь нарушены. За то, что вы неоднократно вводили в заблуждение народ, вас могут заключить в тюрьму.
Аббат тяжело откинулся на спинку стула.
– В то время как мы с богомольным трепетом ожидаем его прибытия, – продолжал Маравилья, – кардинал уже отдал нижеследующие распоряжения. Во-первых, завтра мы приостанавливаем всяческую деятельность в Паломническом центре, в том числе работу «Каска-ада». Во-вторых, закрываем винный фонтан. В-третьих, убираем груду костылей. В-четвертых, все активы и счета Каны будут немедленно заморожены вплоть до решения кардинала. В-пятых, мы возобновляем монашескую епитимью, предписанную еще святым Тадеушем. Никто не требует, чтобы вы бросались на колючие кусты или хлестали друг друга козьими мочевыми пузырями, но вам придется убрать из келий современную электронную аппаратуру и все, что способствует праздной жизни. Должен сказать, во время своей ревизии я с удивлением обнаружил квитанции о покупке клюшек для гольфа. В-шестых, никто не покидает монастырь и не общается с внешним миром без моего особого разрешения. Прошу вас немедленно передать мне ключи от всех транспортных средств. – Он мельком взглянул на Аббата. – В том числе и от «лексуса».
Стало очень тихо. Несколько десятков монахов потупились, уставившись в свои тарелки.
– А теперь, – сказал монсеньер Маравилья, – преклоним головы и помолимся о том, чтобы Господь даровал нам прощение.
Он раскрыл наш требник и прочел отрывок из «Молитвы во время тяжких испытаний» святого Тада. Найти утешение в молитве мешала мысль о том, что это были последние слова нашего покровителя, которые удалось записать, прежде чем султану надоело его пытать и он отпилил ему голову:
«Господь, с презрением взгляни на меня, несчастного, и сделай так, чтобы страдания мои превосходили даже грехи мои. Пусть боль разрушает члены мои. А когда эта боль пройдет, даруй мне другую, еще более мучительную. И когда я подумаю, что самое худшее позади, удиви меня невообразимыми муками, дабы в Судный День мне было даровано искупление грехов и все стали говорить: „Воистину этот человек познал боль“».
Выходные дни тянулись медленно. Лишенный доступа к своему компьютеру, я все время проводил за теми занятиями, о которых давно успел позабыть – за молитвой и созерцанием. Большинство остальных монахов занимались тем же. В Кане явно царила атмосфера одухотворенности, но с другой стороны, если парафразировать слова доктора Джонсона, ничто так не способствует концентрации мыслей, как сознание того, что завтра вам отпилят голову.
За едой Аббат не произносил ни слова, а все остальное время сидел в своей келье. Даже наш никогда не унывающий брат Джером казался подавленным. Только брат Боб ухитрялся поднимать нам настроение. В воскресенье утром, когда мы гуськом выходили из церкви после мессы, он принялся насвистывать мотив «Далеко еще до Типперери», а потом негромко пропел: «Ох, далеко еще до Ки-сан-га-ни…»
За обедом он раздал всем фотокопии составленного им разговорника под названием «Жаргонизмы-Конгонизмы», а также учебного диалога, озаглавленного «Une conversation Kisanganaise entre Frere Jacques et Frere Jim». Вот этот диалог:
БРАТ ЖАК: О-ля-ля, ну и жарища!
БРАТ ДЖИМ: Не так жарко, как в районе преисподней. Хи-хи!
ЖАК: Говорят, дело не в жаре, а во влажности.
ДЖИМ: Прошу не путать! Тут у нас говорят, дело не в малярии, а в проказе.
ЖАК: Да, кстати, о проказе: у вас было две руки, когда мы встречались за завтраком?
ДЖИМ: Надо же, да ведь вы правы! Где же кисть моей левой руки? Вы ее не видели?
ЖАК: Наверно, в библиотеке. Может, пойдем вместе поищем?
ДЖИМ: Отличная мысль! Только сперва примем пилюли от малярии.
ЖАК: Договорились! Правда, можно просто выпить немного чудодейственного вина из Каны. Говорят, оно лечит от всех болезней. Может, от него у вас и новая конечность отрастет.
ДЖИМ: Я прошу, нет, требую, чтобы вы больше не упоминали при мне об этом проклятом вине!
ЖАК: Ба! А вот и брат Август!
ДЖИМ: Простите, брат, вы не видели мою левую руку?
АВГУСТ: К сожалению, нет. А теперь позвольте мне задать вам вопрос: это не ваша сандалия?
ДЖИМ: Конечно нет! Где вы ее нашли?
АВГУСТ: Внутри громадного крокодила, которого поймали туземцы. Скажите, кто-нибудь из вас видел брата Анатоля?
ЖАК: Лично я со вчерашнего дня не видел. А вчера днем он стирал белье у реки.
АВГУСТ: Силы небесные! Выходит, уже третьего монаха в этом месяце съели! А теперь чья очередь стирать белье? Постойте! Куда это вы так быстро бежите?
После обеда я вышел прогуляться, надеясь обрести ясность ума. Был чудесный летний вечер. В сгущавшихся сумерках от горы Кана веяло некой безмятежностью и даже величавостью – возможно, потому, что не было ни крикливых паломников, катающихся с горки, ни механических колючих кустов, вызывающих у них искушение бросать монеты, ни фонтана, вселяющего своим журчанием несбыточные надежды.
Я поднялся по тропинке к алтарю святого Тада. Когда я стоял перед ним в глубокой задумчивости, задаваясь вопросом, как бы повел себя в такой ситуации святой – наш покровитель, меня вдруг напугал чей-то голос… голос Филомены.
– Что, монетка нужна? – спросила она.
– Вообще-то да, – сказал я. – Монсеньер отобрал у меня всю мелочь.
– Я не взяла с собой кошелек, а то одолжила бы вам четверть доллара.
– Что? Несмотря на распоряжения монсеньера? Да не сделали бы вы ничего подобного!
– Зап, – сказала она, – сегодня приятный вечер. Может, поговорим о чем-нибудь приятном?
– Запросто, – сказал я.
Мы с ней сели на скамейку рядом с алтарем.
– Даю четвертак за ваши мысли, – предложила она. – И ничего не скажу монсеньеру.
– Согласен. Деньги мне не помешают. Удовлетворяю ваш интерес: я повторял про себя некоторые полезные французские выражения. Например: «Pardon, mademoiselle. Est-се que tu a vu ma main gauche?»
– Вот она, от запястья начинается. О чем это вы?
– Нынче в калефактории чрезвычайно популярны шутки по поводу проказы. Не обращайте внимания, у вас не было другого выхода.
Она вздохнула:
– Кажется, вам, ребята, предстоит жутковатая неделька.
– Вам, ребята? Что это значит? По-моему, наш консультант по организации сбыта имеет некоторое отношение ко всему этому. В том числе и к этой куче… на которой мы находимся. Вам тоже не поздоровится.
– Знаю. Я просто хотела сказать, что, в сущности, не являюсь членом ордена. Что может сделать со мной Блютшпиллер? Лишить меня духовного сана? Однако вы правы. Со своей работой я не справилась. Мне следовало бы вас послушаться. Все здесь попросту вышло из-под контроля.