Что бы ни казалось тогда Борису Михалину, да только не один он был такой удачливый. Тысячи радиолюбителей пользовались исключительно благоприятными условиями для своей работы, которые сложились в стране с середины двадцатых годов. Постановление правительства «О частных приемных радиостанциях», кружки и клубы, массовые радиожурналы, широкая возможность каждому получать радиотехнические знания. Добрый посев давал дружные всходы, радиолюбители деятельно способствовали прогрессу советской радиотехники и особенно тем, что стали разведчиками в тогда еще малоизведанном мире коротких волн.
Короткие волны поражали и захватывали каждого, кто ими интересовался. Первыми в мире ощутили это советские ученые и инженеры. В 1923 году М. А. Бонч-Бруевич и В. В. Татаринов в знаменитой Нижегородской радиолаборатории начали эксперименты с волнами короче 70 метров, выяснили некоторые их особенности. Короткие волны отражаются от ионизированных слоев атмосферы; за счет отражений даже с передатчиком малой мощности можно устанавливать дальнюю радиосвязь. И уже через три года заработала магистральная коротковолновая линия Москва — Ташкент, была налажена регулярная связь на коротких волнах между Нижним Новгородом и Владивостоком.
А вот всего лишь два факта из истории советского радиолюбительства. 3 июня 1928 года юный коротковолновик Шмидт из Вохмы первым в мире принял сигналы бедствия, посланные из Арктики экспедицией Нобиле на дирижабле «Италия». 12 января 1930 года Эрнст Кренкель, находившийся на Земле Франца-Иосифа, с помощью маломощного передатчика и самодельного двухлампового приемника установил полуторачасовую связь с американской экспедицией адмирала Берда, пребывавшей вблизи Южного полюса. Долгие годы оставался непобитым этот мировой рекорд дальней связи — 20 000 километров!
С короткими волнами было связано и задуманное Михалиным. Толчок, импульс к творческому поиску, что в сущности и можно назвать «везением», «удачей», исходным пунктом творческого союза с Б. П. Асеевым, дала обстановка радиоцентра, где студент-вечерник электротехнического института работал уже не один год.
Подмосковный радиоцентр — один из первенцев советского радиостроения, его эксплуатация началась в мае 1921 года. Действующие тогда в Москве Октябрьская и Шаболовская станции были приемно-передающими. Совмещение приема и передачи делало связь неудобной, несовершенной. Подмосковная радиостанция строилась специально приемной, но зато с куда большим радиусом действия и более защищенной от помех мощных соседей. Ее начальным предназначением был направленный избирательный прием радиосигналов из Польши, Германии, Франции, Англии, Италии, а в пределах страны — из Ташкента. И что самое главное — впервые в России — одновременно.
Приемная радиоаппаратура позволила во много раз увеличить пропускную способность передающих станций. В дальнейшем, особенно в связи со все более широким применением коротких волн и ростом радиомагистралей, Подмосковный радиоцентр подвергался реконструкции. Новая техника позволяла расширять диапазон приема. Охватывалась и Арктика, вплоть до полюса.
У Главсевморпути, ГБФ уже были свои центральные радиоузлы. Но в особых случаях к ним на помощь подключался и радиоцентр: «караулили» в эфире сигналы бедствия кораблей и самолетов. Через цепочку других радиостанций устанавливалась связь с челюскинцами, с папанинской льдиной — там, на «макушке» Земного шара. Слышали и позывные советских воздушных кораблей, совершавших трансполярные и межконтинентальные рейсы.
Принятые сообщения передавались по проводам в Москву, в аппаратную Центрального телеграфа. В дни дальних перелетов или спасательных операций тут дежурили члены специальных государственных комиссий, штабов. Каждую весточку ждали с волнением. Весь персонал радиоцентра переживал драматические моменты этой связи. Тревожились о людях: как они, что у них, не нужна ли помощь? Народ следил. Мир следил.
В радиоцентре все внимание в такие дни было обращено на Александра Андреевича Сарычева и Михаила Филипповича Усанова. Оба с Балтики, в первую мировую войну на Аландских островах поддерживали радиосвязь с кораблями действующего русского флота. После революции перебрались в Москву и все свое мастерство отдали молодому социалистическому государству. Через огненные фронты гражданской, через кордоны блокады они посылали в эфир всему свету, всем народам ленинские слова правды, обращения первого в мире рабоче-крестьянского правительства.
Радиомеханик Михалин так и льнул к балтийцам, особенно к Сарычеву. Тот уже был туговат на левое ухо, но работа все равно шла у него лихо, даже в напряженные дни августа 1937 года, когда поддерживалась связь с первой нашей четверкой на полюсе.
И тут же, вскоре — трагедия. Ледяные просторы Арктики навечно поглотили самолет Сигизмунда Леваневского, летевший через полюс в Америку. Долгие поиски ничего не дали, молчал и эфир.
После многих часов работы Сарычев удрученно снял наушники, вздохнул. Сидевший рядом Михалин не сдержался, выпалил, о чем думалось уже не первый день.
— А все же могли Леваневский и его товарищи спуститься на парашютах!
— Ясное дело, могли, — кивнул Сарычев. — Да только где они?
— Была бы с ними маленькая радиостанция…
— Если бы да кабы!
— Нет, ты послушай, — быстро заговорил Михалин, — хочу такую придумать. И сделать.
Александр Андреевич надел очки, поднял глаза на Бориса. Как будто хотел получше разглядеть. Знавал молодого дружка трудолюбом, упорным, пытливым — и работает, и учится, и как радиолюбитель конструирует. За лампу, конденсатор все деньги отдаст; растратит зарплату так, что неделями в столовую не ходит. Но ведь по-разному такое можно объяснить. Добивается, скажем, положения, славы. Или тут другое — страсть, одержимость?
Сарычев смотрел, и с лица его сходило задумчивое, вопросительное выражение. Будто он медленно, но с нарастающей уверенностью приходил к выводу, что не слава движет молодым механиком, а желание помочь людям, сделать что-то важное для своего народа.
Снял очки, взял Михалина за руку, словно бы говоря: молодец парень, не зря носишь в кармане большевистский партбилет.
Подошел Усанов.
— Слышь, — сказал Сарычев. — Борис-то наш какое дело задумал…
Михаил Филиппович выслушал, одобрил вслух:
— А что, дерзай! Эрнст Теодорович Кренкель — из наших. Вдруг и о тебе услышим, что знаменитым конструктором стал.
Кренкель… В те дни Михалин как раз читал написанную в канун вылета к полюсу статью прославленного радиста. Там описывалась радиоаппаратура, увезенная на дрейфующую льдину. Радиостанцию сконструировали под руководством начальника лаборатории управления Гаухмана. Общий вес двух комплектов достигал пятисот килограммов. При сравнительно небольшой мощности рация с первых дней работы показала себя надежной и удобной. Было за что поклониться ее разработчикам: экспедиция могла в любой момент сообщать на Большую землю свое местоположение, метеосводки, другую научную информацию. Без этого, случись беда, искать зимовщиков в Полярном бассейне — что иголку в стогу сена.
Михалин в кренкелевской статье находил подтверждение своим мыслям, преклонялся перед созданием ленинградских конструкторов, отдавал им должное. Но вес, вес! Пятьсот, пусть даже сто килограммов его никак не устраивали. Мечтал о станции, которую мог бы нести на себе один человек.
Такой малютки тогда, во второй половине тридцатых годов, не было ни в одной стране. А Михалину хотелось во что бы то ни стало создать легкий аппарат, надежно помогающий людям, попавшим в беду, где бы они ни оказались — в тайге или тундре, в горах или пустыне.
Все это он изложил профессору Асееву, именно так и комментировал идею своего диплома. Но ученый смог лучше определить подлинный масштаб и значение задуманной студентом работы. Не случайно носил он военную форму, не так уж случайно, как казалось Борису, и остановил свой выбор на расчетах и схемах к дипломной работе. Геологи — это хорошо, полярные летчики — тоже. Но если грянет война? Портативна нужна и для разведчиков, для групп, действующих в тылу врага. Только и требования к ней будут несложней.
И, определив это, Б. П. Асеев сделал так, чтобы работа над дипломным проектом стала для молодого специалиста и патриотическим шагом, работой на оборону страны.
* * *
На новом месте Михалин ни разу не почувствовал холодного к себе отношения: твой, мол, замысел — ты и осуществляй. Похоже, все сговорились с институтским профессором.
Работы еще не было ни в планах, ни в заданиях, а Борис уже пользовался вниманием руководства, партийной организации, всех, кто трудился рядом. К делу подключились наиболее опытные конструкторы, начальник лаборатории Касьян Владимирович Качарский. Вдохновителем этой помощи, кропотливых поисков наилучшего подхода к решению задачи был военинженер I ранга Иван Николаевич Артемьев. Участник гражданской войны, старейший военный радист, он много сделал, когда уточнялись, определялись тактические и технические требования к создаваемой аппаратуре. Но главным автором оставался Михалин. За ним была инициатива в выборе путей построения радиостанции, хотя и случалось, что с ним не соглашались, предлагали иное решение, надеясь на лучший результат.
В изобретательстве, наверное, чаще, чем где-либо, надежды чередуются с разочарованиями. Не раз такое бывало и у Михалина. Хотелось в такие минуты пойти к Асееву, сказать: «Вы ошиблись во мне. Нет у меня способностей». Но стоило увидеть профессора, и от нахлынувших сомнений не оставалось и следа. Со всегдашней своей веселостью Асеев опережал:
— Загвоздка получилась? А вы как хотели — без сучка и без задоринки? Нуте-ка, давайте посмотрим схему…
В июле 1939 года Борис Михалин защищал свой дипломный проект, равный по значимости диссертации. Члены государственной экзаменационной комиссии горячо поздравляли выпускника не только со званием инженера, но и с определенным вкладом в радиотехнику.
И высшее армейское командование так же расценило дипломный проект. В августе 1939 года было дано задание: на его основе разработать малогабаритную, переносную и надежную в эксплуатации радиостанцию. В помощь Михалиеу назначили молодых способных конструкторов Мухачева и Покровского. Условные значки и линии чертежей вскоре превратились в живую связь конденсаторов, ламп, катушек индуктивности — это уже было дело мастеров-макетчиков.
Через три с половиной месяца специальной комиссии были представлены два действующих макета радиостанции. Они создавались параллельно двумя группами, и каждый имел свои плюсы и минусы.
Решение комиссии оказалось жестким: «Переработать». Сделать макет по габаритам таким же малым, как у группы Мухачева, а по технологичности — подобным тому, как этого добилась группа Покровского.
Новый образец радиостанции, названной последней буквой греческого алфавита «Омега», был готов в апреле 1940 года. Комиссия осмотрела его и рекомендовала выпуск небольшой серии. Для испытаний.
Миронов находит выход
— Надо обеспечить надежной связью десантные группы. Сообщения из немецких тылов мы должны получать как можно скорее… — командующий фронтом помолчал и назвал солидную цифру — количество требуемых радиостанций.
Тот, к кому он обращался, плотный сорокалетний подполковник с медалью «XX лет РККА» на гимнастерке, еле сдержал кашель. Круглое добродушное лицо подполковника покраснело. Он словно бы проглотил уставное ответное: «Есть».
Это был Миронов. В ту минуту он не только не ведал о том, что станет готовить радистов-разведчиков, будет тяжело переживать гибель «Соловья», выслушивать вместо выговора ободряющие слова начальства, но и не знал, не мог знать ни о каких «Северах». Не все еще свои задачи выдвинула война.
Стоял жаркий, душный июль 1941 года. Может быть, как раз в тот день начальник германского генерального штаба Гальдер записал в своем дневнике: «Фюрер категорически подчеркивает, что он намерен сравнять Москву и Ленинград с землей».
Сводки звучали все тревожней. 6 июля пришлось оставить Остров, 9-го — Псков.
В открытое окно Миронову было видно, как маляры полосами зеленой и коричневой красок камуфлируют Зимний, Александровскую колонну. На гулком просторе Дворцовой площади маршировали ополченцы…
Командующий генерал-полковник Попов продолжал:
— И для подпольных райкомов просят, — он показал на какой-то документ, лежавший перед ним на столе. — Партизанам нужно…
Генерал снова называл цифры. Миронов хмурился. Хотелось перебить командующего вопросом: где же взять столько? На складах не густо, после того как снабдили вновь сформированные части. А заводы, которые могли бы пополнить запасы, эвакуируются на Восток. Но даже и то, что есть, годится только войскам, для разведчиков, партизан совершенно не подходит. Слишком громоздка и тяжела наличная аппаратура: прыгать с парашютом очень трудно, на плечах таскать по лесам — тоже.
Вот что вертелось на языке у Миронова. Но он промолчал. Ничего бы не добавили его слова к тому, что командующий знал и сам. А если так, то зачем их произносить? Чтобы доказать невозможность выполнения приказа? Приказ нельзя не выполнить.
Командующий покачал головой так, будто слышал все, о чем думал Миронов. И словно в ответ спросил:
— Что же вы предлагаете?
Миронов ждал такого вопроса. Такой вопрос начальника подчиненному всегда возможен. Ведь как бы ни была чудовищно сложна задача, ее невыполнение не оправдаешь ничем. На то и задача, на то и поставлена перед тобой. Умри, но выполни. Твое дело. А вот каким именно способом, могут спросить. И чтобы ответить, мало быть находчивым. Требуется то чувство ответственности, партийности, которое заставляет широко, государственно мыслить, заботиться не только о сегодняшнем дне, но и о завтрашнем. А оно было, это чувство, у Ивана Мироновича Миронова, партийца с двадцать пятого года.
— Что же вы предлагаете?
Повторный вопрос свидетельствовал, что пауза затянулась. Но Миронов уже встал, вытянулся во весь свой невысокий рост:
— Разрешите кое-что показать?
Твердым шагом вышел из кабинета и вскоре вернулся. Грудь его перекрещивали ремни брезентовых сумок. Из одной Миронов извлек маленький приемопередатчик, из другой — комплект сухих батарей и элементов. Поставил на стол, отчетливо, как заученное, доложил:
— Диапазон рабочих частот передатчика от 2,56 до 5,8 мегагерц. Приемника — от 2,05 до 10. Мощность до 1,3 ватта. Дальность действия до 400 километров. На тщательно выбранных волнах и при хороших условиях их прохождения можно добиться дальности до 1000 километров.
Это была «Омега».
Незадолго перед войной Миронов получил из Москвы две такие радиостанции «на предмет ознакомления». Заинтересовался новинкой, стал ее испытывать. Поедет, бывало, толковый связист в дальний гарнизон по делам службы, так Иван Миронович обязательно ему «в багаж» пристроит «Омегу». Желает или не желает — как дополнительную нагрузку.
Из Пскова, Таллина, Мурманска связывались со штабным радиоузлом, обменивались условными текстами. И получалось! Подполковник Миронов все больше в этом убеждался. Надо бы, конечно, получше станции испытать, да чего ж теперь — война. Но и те данные, которые он уже получил, позволяли предложить: а что если немедленно освоить производство вот этих самых «Омег»?
Конструкция несложная, дальность действия перекрывает любое нужное расстояние в прифронтовой полосе. А главное — небольшой вес. С такой рацией и разведчик без помех всюду пройдет, и партизан из-под самого носа фашистов исчезнет.
Командующий слушал молча. Потом с тем же решительным выражением на лице, с каким говорил только что «надо…», снял телефонную трубку:
— Товарищ Жданов? Здравствуйте. Да, я. Тут такое дело…
И генерал-полковник изложил первому секретарю Ленинградского обкома партии все, что узнал от Миронова об «Омеге».
Ответ был коротким. Командующий передал его Миронову:
— Сказал, что Ленинград может освоить и освоит. Сегодня же отправляйтесь в горком. Все будет сделано. Возможное и невозможное.
Завернутые в брезент сумки осторожно снесли по ступеням штабного подъезда. Миронов обратил внимание: как громко отдаются шаги в ночной тишине! Дверцы эмки хлопнули еще громче, отбросили звонкое эхо. И, словно бы вызванный этим звуком, откуда-то издалека донесся гул артиллерийской канонады.