Когда они вернулись, было еще раннее утро, и они проспали до одиннадцати. За кофе Вебстер сказал, что теперь им не стоит начинать, поскольку у него есть другое дело, в котором ему будет необходима помощь Александры, да и Август вчера предупредил, что будет занят после одиннадцати. Они вернутся к прерванной работе часа в четыре.
Дойти до развилки с узкой, ответвляющейся влево тропинкой было делом десяти минут. Еще двести шагов, и он окажется перед домиком с глазом-иллюминатором. Да вот и дерево, закрывающее свет с полянки, и рядом широкий, покрытый зелено-коричневым мхом, пень. Не покурить ли перед встречей, на которую сам себя пригласил? Как приятно сидеть на мшистой подушке и вдыхать между короткими затяжками давыдовских сигарет сырой грибной аромат леса!.. Конец одиночеству, конец всему. Тихая радость последней победы. Кретин-противник сдался за два хода до очевидной ничьей. Противник - он сам. Теперь он слышит ее неторопливые шаги по мокрой опавшей листве. Нет, это песок шуршит у нее под ногами. Она говорит - нет большего наслаждения, чем лес и песок вместе. Если напрячь слух и зрение - а он всю жизнь смотрит и слушает,то можно расслышать легкий плеск воды и рассмотреть между последними деревьями выжженную песчаную косу Волги. Ты никогда никуда не уедешь отсюда, говорит она, целуя его руки, не уедешь от меня и от себя. Так, стало быть, оно и получилось. Живя в этом полуюжном городе - самом длинном в России (с севера на юг чуть ли не 120 километров) и до сих пор с неустановившимся названием,- он достиг той непререкаемости совершенного одиночества вдвоем с ней, за которым может следовать только полное блаженство смерти. Мягко сжав его плечи, она помогла ему встать с пенька. Ноги тяжело ходят. Они пошли к синему катеру. Вечером концерт Клавдии Шульженко, говорят, последний. Он еще успеет коснуться матово-белых страниц первого издания квартетов Элиота, полученных сегодня с утренней почтой. Принимая из рук механика, старого приятеля, Жоры Билибина, кружку горячего чая и еще раз взглянув на медленно удаляющуюся бело-зеленую песок и лес - полосу левого берега, он просто и ясно себе сказал: так тому и быть. Хорошо, что она как села на диван в салоне, так и заснула. Может, он тоже вздремнул несколько мгновений или так, унесся в мир несвершившихся желаний? Но нет, сигарета не успела догореть, когда он увидел в раскрытых дверях салона Жору. "Горит катер,- тихо, но отчетливо произнес Жора без всякого волнения,- но, подумайте, чудо какое - одновременно в машинном отделении огонь, и шлюпка загорелась".- "Зачем шлюпка?" - "Прыгать будем, Евгений Васильевич, вот два круга, вам и Екатерине Георгиевне. Времени еще минуты две есть".
Теперь он уже сам видел, что катер горит. "Где капитан?" - "В каюте закрылся. Может, пьяный, заснул. Иду дверь ломать". Задыхаясь, он карабкался за Жорой в капитанскую рубку. Над рекой плыли волны полонеза из "Ивана Сусанина", но уже выли сирены, и от главного дебаркадера на правом берегу Волги мчались спасательные катера. Двумя ударами лома Жора взломал дверь. Капитан сидел лицом к ним на низком вращающемся стуле, держа в обеих руках трофейный маузер. Первая пуля почти расколола голову Жоре надвое и послала его затылком вниз по лестнице. Вторая, предназначавшаяся ему, разбила стекло иллюминатора над его правым плечом, срезав по дороге верхнюю часть уха. Падая, он наткнулся коленом на Жорин лом и последним усилием швырнул его в голову капитана. На карачках, зажмурив глаза от дыма, он дополз до салона, ощупью нашел Катю, сел с ней рядом, обняв за плечи, вытянул ноги и глубоко вдохнул дым...
Ломило спину. Он посмотрел на недокуренную сигарету и сделал последнюю затяжку. Третий раз за двенадцать часов. "Третий раз!" - Он не заметил, что произнес последнюю фразу вслух по-французски.
"Позвольте вам помочь, мсье.- Высокий молодой человек в темно-зеленом охотничьем костюме, улыбаясь, протягивал ему руку.- Третий раз - что? Означает ли сие, что вы уже дважды совершали эту прогулку, и оба - бесплодно?" "Благодарю вас. Нога занемела немного. Третий? Нет, я о другом. Это лишь второе мое посещение нашего очаровательного лесного уголка.- Он бросил догоревшую сигарету.- Но кто знает? Может случиться, я приду сюда и в третий раз. В мои годы не стоит торопиться с суждениями о будущем ходе жизни". - "В мои тоже не стоит.- Молодой человек опять улыбнулся.- Но на этот раз я, пожалуй, рискну и скажу вам с полной определенностью: в третий раз вы сюда не придете, как, впрочем, и куда бы то ни было еще. А сейчас вас придется транспортировать в другое, не менее очаровательное место, но, к сожалению, довольно далеко отсюда".
Август еще не успел удивиться категоричности суждений молодого человека, как тот, отступив на полшага, ударил его носком сапога в пах, а когда Август падал, тот - по-видимому, для большей уверенности, что продолжения дискуссии не последует,- ударил его еще и по голове.
Он лежал лицом вниз - на полу. Последнее не подлежало сомнению, поскольку руки ощущали половицы, что, по его мнению (высказанному мне много позже), подтверждало старую павловско-шеррингтоновскую идею о возможности активизации сознания на основе любого из пяти органов чувств. "Я лежу на полу лицом вниз",- и было его первой мыслью вместе с мыслью о том, что мыслит он сам и о себе. Вторая мысль была о невозможности открыть глаза: малейшее движение век и бровей вызывало резкую боль. Видимо, второй удар (на этот раз каблуком, а не носком) пришелся над переносицей, отчего распухли лоб и нос и заплыли глаза. Третья мысль была: все, что с ним произошло за последние, скажем, двенадцать часов, является ярким примером обратной симметрии в соотношении видений (снов?) с действительностью. В снах (видениях?) он любил женщин, он убивал, а в последующей за ними действительности ЕГО били (правда, не убили, но есть еще время!), в том числе и таким образом (удар в пах), который любой психоаналитик назвал бы "реверсивным символом" полового акта. И, наконец, четвертой была мысль о том, что никогда он еще так ясно не мыслил, из чего, однако, никак не следовало желание, чтобы случившееся повторилось.
Омерзительный ярко-желтый свет брызнул сквозь слипшиеся веки - его перевернули на спину. Перед ним на крутящихся табуретах сидели улыбчивый молодой человек из леска и... историк-любитель, бармен из "Таверны". Был еще третий, позади, но он не мог его видеть. В паху болело все сильней и сильней, и он подумал - даже хорошо, что он лежит, было бы уже совсем невыносимо стоять перед ними с такой болью.
ГОЛОС ТРЕТЬЕГО (сзади). Я надеюсь, вы меня хорошо слышите и поймете все, что вам будет здесь сказано. Именно с этой целью я пригласил еще двоих с приличным знанием французского. Они подтвердят, что все, мною сказанное, понятно или по крайней мере МОЖЕТ быть понятно каждому, знающему французский. Если же вам все-таки что-то будет неясно - спрашивайте.
ОН. У вас довольно странная манера ведения допроса, не говоря уже о способе доставки на него.
ТРЕТИЙ. Это - не допрос. Вас никто ни о чем не будет спрашивать. Вы здесь - чтобы слушать, а не отвечать. Повторяю: ни о каком допросе не может быть речи. Я спрашиваю вас обоих (он обратился к знатокам французского), понятно ли вам то, что я только что сказал по-французски, а именно, что ни о каком допросе не может быть и речи?
ОБА. Абсолютно и полностью понятно.
ОН. Но ведь избиение, которому меня только что подверг ваш улыбчивый бандит,- пытка, практикуемая именно в порядке подготовки к допросу?
ТРЕТИЙ. В произнесенной вами сейчас фразе имеются четыре ошибки, являющиеся прямым следствием вашей абсолютной и полной некомпетентности, что, впрочем, никак не может вам быть поставлено в вину, и потому обязывает меня к более подробным разъяснениям. Первая ошибка. Человек, на которого вы сослались, не бандит, а пристав определенной судебной инстанции. Улыбаться такая же его природная привычка, как ваша - рассуждать по всякому поводу. Простите меня за переход к субъективным сравнениям, который я себе позволяю только в исключительных случаях. Вторая ошибка. Вы правильно догадались о подготовительном характере того, что вы называете "избиением". Но если оставить в стороне тот факт, что оно несколько облегчило вашу транспортировку сюда, главная его цель - сделать вас более восприимчивым к моим словам, а вовсе не облегчить получение мною информации от вас, как это должно было бы иметься в виду в случае допроса. Третья ошибка. В силу вашей - я опять должен извиниться за субъективность оценки - исторической инфантильности вы наивно ассоциируете пытку с допросом. Не будучи компетентным в области допроса - я ни разу в жизни никого не допрашивал,- я все же не могу удержаться от скепсиса в отношении эффективности пытки как метода допроса. А вот и четвертая, наиболее тяжелая ваша ошибка: вы считаете это "избиение", с позволения сказать, пыткой. Оно, однако, даже отдаленно не может быть сравнимо с тем, что я называю пыткой; с тем, что НА САМОМ ДЕЛЕ является пыткой; с тем, что будет в самом скором времени совершено с ВАМИ,- с пыткой как НАКАЗАНИЕМ, с пыткой, под которой вы умрете. Собственно, об этом я и обязан вас предупредить. Но подробности - потом. Сейчас, после моего, к сожалению, несколько более многословного, чем это принято в нашей практике, введения, я должен вам сообщить следующее: за тяжелейшее нарушение закона вы БЫЛИ приговорены к смертной казни, которая будет совершена образом, вкратце только что охарактеризованным мною. Основной смысл сегодняшней процедуры - оповестить вас об этом. По закону человек должен точно понимать, что ОН подлежит казни и КАК он будет казнен. Это - не суд (суд уже был), не допрос, а объявление и разъяснение приговора и порядка его исполнения.
ОН (уже твердо решив, что опять - в четвертый раз - спит или что у него видение). А сесть можно?
ТРЕТИЙ. О, безусловно, простите, пожалуйста!
Два пристава его поднимают и осторожно усаживают в кресло, но таким образом, что он опять не может видеть Третьего.
ОН (его решение насчет нереальности происходящего было уже несколько поколеблено тем, что, когда его усаживали, боль была более чем реальной). Но юрисдикция вашей тайной судебной инстанции не распространяется на иностранцев, не так ли?
ТРЕТИЙ. Ни в коем случае.
ОН (опять серьезно усомнившись в реальности происходящего). Но почему тогда я - здесь?
ТРЕТИЙ. Ну, знаете ли, это уж никак не мое дело.
ОН. Не хотите ли вы сказать, что я себе сам все устроил?
ТРЕТИЙ. Честно - не знаю. (Приставам.) Сегодня я больше не нуждаюсь в ваших услугах. Спасибо. (Августу.) Сидите, не оборачиваясь, пожалуйста.
Затем появились двое в темно-красных фартуках до пят. Один из них с необычайной ловкостью приподнял стул, на котором сидел Август, в то время как другой с неменьшими умением и быстротой подстелил под него огромный кусок темно-красной прорезиненной клеенки; и Август, как он сам сообразил, оказался сидящим в середине квадрата, находящегося в центре большой комнаты. Он еще не перестал колебаться между кафкианским, набоковским, оруэлловским и кестлеровским вариантами переживаемого им кошмара, когда снова услышал голос Третьего.
ТРЕТИЙ. Прежде чем я вас покину, я хотел бы полностью убедиться, что вы ясно осознаете ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ происходящего и не предаетесь иллюзиям о его НЕДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ. В связи с этим хотел бы вас также предупредить, что вследствие заблаговременно введенных в вашу кровь веществ ни один из этапов пытки, сколь бы ни был силен его болевой эффект, не сделает вас менее чувствительным к следующему. Итак - прошу вас.
Адская, нечеловеческая боль пронзила правый бок. Он, наверное, даже потерял сознание на мгновение и тут же очнулся от своего дикого крика, одновременно осознав, что его руки и ноги крепко прибинтованы к стулу, а стул - непонятно как и когда - оказался привинченным к полу.
ТРЕТИЙ. Вот одна из подробностей, о которых я говорил выше, относящаяся, собственно говоря, к началу первого из шестнадцати этапов. Сейчас я вас оставлю и вернусь где-нибудь между вторым и четвертым.
Третий шагнул сзади, но Август опять не смог увидеть его лица, когда тот, остановившись перед столом, спиной к Августу, стал закуривать. Двое в фартуках уселись на табуретах, где прежде сидели приставы, и тоже закурили. Облачко синеватого дыма поднялось над столом, и Август подумал: интересно, что они курят?