Несколько фашистских танков остались гореть на улицах Гродно. Над ними клубился чёрный дым.
Остальные танки повернули обратно, стали расползаться по другим улицам. Шум их моторов доносился уже где-то в стороне и даже позади нас.
Спустя несколько минут мы получили известие о том, что фашистская Германия без объявления войны напала на нашу Родину. Одновременно поступил приказ некоторым работникам штаба немедленно покинуть Гродно. Майор Терешкин связался по прямому проводу с Москвой — попросил нас, выпускников Военной академии имени Фрунзе, оставить при штабе. Разрешили остаться мне, Терешкину, Тимакову и ещё нескольким товарищам.
При расставании мы с Иваном крепко обнялись, посмотрели друг другу в глаза. Чтобы высказать, что на душе, нужно время, а взгляд может сказать обо всём в одно мгновение.
Колонна автомашин с нашими товарищами тронулась.
— До свидания, Гильфан! — крикнул мне Иван, привстав в кузове и махая мне фуражкой.
— До свидания, Иван! — только и успел я ответить.
Майора Терешкина и меня назначили в секретариат Военного совета, а майора Тимакова — в отдел военной разведки штаба. Мы хорошо знали о критическом положении на нашем участке фронта. Советские бойцы оказывали врагу отчаянное сопротивление. В каждой атаке фашисты теряли много живой силы и техники. Однако силы были неравные. Мы вынуждены были отступать и занимать новые оборонительные рубежи, отходили и снова окапывались. Но и у нас всё меньше оставалось машин, орудий, боеприпасов, в каждом бою мы теряли много наших товарищей.
4 июля в штаб поступил приказ — немедленно отправить в Москву всех выпускников военной академии. Но к этому времени враг обошёл нас с флангов, и мы оказались в окружении. Наша группа, которой предстояло пробиться сквозь вражеское кольцо, состояла из пятнадцати человек. Срочно провели партийное собрание. Майора Тимакова выбрали командиром группы, а меня — его заместителем. Это было нашим первым партийным собранием, проведённым в окружении. Мы решили с крупными соединениями врага в бой не ввязываться и как можно скорее пробираться к своим.
Продвигались по ночам. Шли по лесу, бежали от рощи к рощице, перебегали через дороги, переплывали речки. А днём отсиживались в не занятых врагом хуторках, деревнях. Прознав про нас, приходили крестьяне, показывали нам фашистские листовки и спрашивали:
— Правда ли это, братцы, что Красная Армия уже разгромлена?..
Всюду, где позволяла обстановка, мы проводили беседы среди крестьян. Старались объяснить людям причину нашего временного отступления.
Крестьяне нам давали на дорогу еды и желали скорейшего возвращения.
До реки Птичь мы добрались без потерь. Но как только стали готовиться к переправе через реку, майор Терешкин признался, что не умеет плавать.
Надеясь раздобыть лодку, Терешкин пошёл вдоль берега и вскоре скрылся в зарослях. Больше мы его не видели.
Только спустя несколько лет я узнал, что Терешкин наткнулся на засаду. Не желая навести преследователей на наш след, он стал уходить в глубь леса. Ему удалось скрыться. Но места были незнакомые, и он заблудился. Много дней скитался Терешкин по лесу, пока не набрёл на партизан полковника Гришина. Его, полуживого, принесли в штаб, выходили, и полковник Гришин оставил Терешкина в своём отряде.
Майор участвовал в разработке планов множества смелых партизанских операций, ходил на боевые задания. А осенью 1944 года он наконец встретился с нашими регулярными частями и получил под командование полк.
Но тогда мы прождали майора всю ночь. Утром отправились на поиски. Двое суток бродили по лесу. Тогда мы решили, что майор Терешкин погиб, и тяжело переживали эту потерю.
Снова возвратились к берегу, к тому месту, где заранее наметили переправиться через реку.
Километрах в тридцати западнее небольшого городишка Червень с нами приключилась интересная история. Помнится, наступило тихое тёплое утро. Кажется, это было 10 июля. Солнце поднималось всё выше, над влажной землёй курился туман. Давно проснулись птицы в лесу, свиристели на разные голоса. Мы шли всю ночь без передышки и теперь еле держались на ногах. Едва майор Тимаков объявил привал, все тут же повалились на траву. Костёр разжигать было опасно. Мы пожевали сухарей и залезли под густую разлапистую ель — решили часок-другой подремать.
Я вспомнил, как у озера Хасан сено косил, и всё вспомнилось мне так живо, будто вчера только происходило. Сколько же времени минуло с той поры? Целых три года… Наверно, Япония, союзница фашистской Германии, снова дожидается удобного момента, чтобы напасть на нашу страну. Да, там тоже нашим бойцам нынче приходится нелегко. Но нам потяжелее. Мы ощущаем то же самое, что люди, унесённые бурей в утлом судёнышке в открытое море. Нет связи с Большой землёй. Неизвестно, где сейчас проходит линия фронта. Уже не слышно стало даже канонады.
Внезапно послышался отдалённый гул самолётов. Он быстро приближался, нарастал. Наконец показалось множество точек, двигавшихся по небу. Свои! Родимые! Наши тяжёлые бомбардировщики, отбомбившись, возвращались на базу.
Вдруг из-за облаков вынырнула стая «мессершмиттов». Наши лётчики, видать, были начеку: встретили их огнём из крупнокалиберных пулемётов. Однако эти лёгкие манёвренные самолёты очень опасны для тяжёлых, неуклюжих бомбардировщиков. Поэтому эскадрилья бомбардировщиков никогда не идёт на задание без сопровождающих истребителей. Этих бомбардировщиков тоже сопровождал истребитель. Он бесстрашно вступил в схватку с фашистскими стервятниками, спутал их боевой строй, не дал атаковать с налёту наши бомбардировщики. Мелькает среди вражеской стаи, увёртывается, атакует. Семи вражеским стервятникам пришлось отклониться от курса и вступить в бой с нашим отважным соколом. Тем временем эскадрилья бомбардировщиков скрылась у горизонта.
Вдруг наш истребитель накренился и круто пошёл к земле. Из-под его крыла вырвался чёрный шлейф дыма. Всё пронзительнее, надсаднее становился вой падающего самолёта. И тут в небе появился белый, как облачко, купол парашюта. В ту же секунду оглушительный взрыв качнул землю. Мы уже не спускали глаз с лётчика, медленно приближающегося к земле. Он должен был опуститься примерно в километре от нас. Но за ним, должно быть, следили и враги. Вдруг раздался возглас майора Тимакова:
— К оружию!
Я и лейтенант Котляров, прихватив свои автоматы, побежали искать лётчика.
От маленькой деревушки, что чернела на краю соседнего леса, прямо через картофельное поле помчался в нашу сторону мотоцикл. Наверно, фрицы тоже заметили, где опустился парашютист. Мы с Котляровым прыгнули в воронку от снаряда, залегли. Фашистов на мотоцикле было трое: двое в сёдлах, один в коляске. Подпустив их метров на двадцать, мы выскочили из воронки и в упор открыли огонь из автоматов. Фашисты даже не успели схватиться за оружие. Мотоцикл вильнул в сторону и опрокинулся набок. Мы осмотрели его: он оказался целёхонек. Тела фашистов мы оттащили в кусты и забросали ветками. Затем вскочили на мотоцикл и помчались на нём, лавируя между деревьями и воронками, на поиски нашего лётчика. Первым его заметил Котляров. Он резко остановил мотоцикл, выключил мотор. Лётчик стоял, прислонясь к сосне. Одной рукой он держался за колено. В другой сжимал наган и в упор глядел на нас. Одежда на нём обгорела и ещё кое-где тлела. Комбинезон у колена окровавлен. Но лётчик приготовился к бою, ждёт, когда подойдём ближе.
— Эй, дружище, постой! Мы свои! — крикнул я ему.
— Кто такие? Из какой части? — спрашивает лётчик, недоверчиво разглядывая нас, и на всякий случай наводит в нашу сторону наган.
Нам пришлось остановиться на почтительном расстоянии от него и представиться. Оказалось, что старший лейтенант Павел Башкиров читал обо мне в газетах. И даже фотографию видел. Поэтому, как только я назвался, он меня тут же узнал. Иначе, кто знает, сколько времени отняло бы у нас объяснение с ним. Лётчик пристально вгляделся в меня, улыбнулся и спрятал наган в кобуру. Хромая, зашагал в нашу сторону. Мы заспешили ему навстречу. Я отдал старшему лейтенанту Башкирову трофейный автомат.
11 июля мы переправились через Березину. А 15 августа подошли к реке Сож. Спустя ещё неделю достигли шоссе Орша — Унеча. По широкой укатанной дороге сплошным потоком двигались фашистские механизированные части. Долго мы ждали, чтобы проскочить на ту сторону дороги. Но движущимся вражеским войскам не видно было конца. Тогда майор Тимаков послал меня и ещё трёх бойцов на разведку.
Не теряя из виду дороги, мы прошли лесом немалое расстояние.
Наткнулись на несколько хуторов. Но они были сожжены дотла, и мы не встретили в них ни души. Наконец невдалеке от шоссе мы увидели двух крестьян, уставших с дороги и присевших отдохнуть. Из разговора с ними выяснилось, что нам задерживаться здесь очень опасно. Оказывается, два дня назад в этом месте прошёл со своей кавалерийской бригадой генерал-майор Калмыков. Он, конечно, не пересекал шоссе украдкой, как это намеревались сделать мы. Он незаметно подтянул к шоссе орудия, пулемёты и неожиданно ударил по фашистам. Сотни гитлеровцев нашли здесь свою смерть. Много вражеской техники было побито. На несколько часов приостановилось движение немецких частей по этому шоссе. Затем выскочили из чащи кавалеристы и давай рубить направо и налево. В мгновение ока они скрылись в лесу, уже по ту сторону дороги. Однако мелкие подразделения, те, что замыкали фланги бригады, не все успели пробиться через цепь врагов. Многие наши бойцы остались по эту сторону шоссе. Рассеялись мелкими группами по лесу, чтобы стать неприметнее: двух-трёх человек любой куст укрыть может, в любой избе они приют найдут. А фашисты пошли по лесам с овчарками.
Пришлось вернуться к своей группе, доложить обстановку. Мы пришли к заключению, что отдаляться от дороги опаснее, чем прятаться вблизи неё: фашисты не подозревают, что после карательных операций, проведённых ими, кто-то рискнёт здесь оставаться. А главное, хоть и велик риск, мы всё же рассчитывали проскочить на ту сторону шоссе.
Мы выбрали наиболее удобное, на наш взгляд, место: низкорослый, но густой кустарник, подступающий к самой обочине. Притаились. В нескольких метрах от нас движутся на восток немецкие подразделения. Надсадно взвывают грузовики, битком набитые солдатами, лязгают гусеницами бронетранспортёры, танки.
Неподалёку от нас остановилась на привал какая-то часть. Солдаты наскоро соорудили нечто вроде палаток. Радисты что-то кричат в микрофоны, а в промежутках между связью потчуют солдат джазовой музыкой. Фрицы, наевшись и, видимо, выпив шнапса, загорланили песню.
Через несколько минут нам стало ясно, почему они выбрали для привала именно это место: здесь был родник, из которого вытекал небольшой ручей. Фрицы разделись и начали купаться. Гонялись друг за другом, брызгались водой, дурачились. Некоторые растянулись на траве, загорая под горячим солнцем.
Гляжу на них и с трудом удерживаюсь, чтобы не швырнуть гранату. И попробуй-ка не выйти из себя!
Мы на своей родной земле вынуждены таиться, а они ведут себя, как хозяева. Эх, вскочить бы сейчас и скосить их из автомата!
Майор Тимаков положил ладонь на мою руку, в которой я сжимал автомат. Наверно, по тому, как я напрягся, и по выражению лица он понял моё состояние.
Но и фашисты не такие уж лопухи. Они установили, направив в сторону леса, два крупнокалиберных пулемёта. А чуть поодаль расположилась миномётная батарея.
От походной кухни распространялся вкусный, щекочущий ноздри запах. А мы уже несколько дней не ели ничего горячего.
Вдруг ещё три автомашины с гитлеровцами, резко тормознув, остановились у края дороги, как раз напротив нас. Из них посыпались автоматчики. Развернулись в цепь и, беспрерывно стреляя, устремились в нашу сторону. Но пули летели поверх нас. Фашисты обстреливали лесную чащу. Мы заметили, что в той стороне, за деревьями, метнулось несколько фигур в одежде защитного цвета. Видно, к шоссе подбиралась группа наших бойцов, но её заметили каратели.
Каждому из нас тоже инстинкт подсказывал вскочить и бежать. Но майор Тимаков тихо, но властно приказал:
— Оставаться на месте! Приготовиться к бою!
Фашисты шли, с хрустом ломая кустарник. Они нас не видели, а мы их видели хорошо — в этом было наше преимущество.
На шоссе приостановилось движение. Видимо, фашисты не располагали точными сведениями, не знали, какие наши силы подтянулись к дороге, и не хотели рисковать. Нам нельзя было упускать такой благоприятный момент. Да и выхода у нас иного не было, кроме как принять бой. Если мы бросимся к лесу, они на таком расстоянии нас перестреляют, как зайцев.
Когда фашисты приблизились на каких-нибудь двадцать метров, майор махнул рукой. Четырнадцать гранат полетели в гущу гитлеровцев. Едва прогрохотали гранаты, мы, приподнявшись на колени, открыли огонь из автоматов. Фашисты опешили, кинулись в разные стороны.
— За мной! — крикнул Тимаков.
Не переставая стрелять, мы ринулись в образовавшуюся во вражеской цепи брешь. Пока гитлеровцы заметили, что нас всего несколько человек, и опомнились, мы уже были по другую сторону шоссе, нырнули в спасительную гущу леса. Мы бежали, стараясь не потерять друг друга из виду.
Фашисты не решились нас преследовать, а принялись посылать нам вдогонку мины. Они стреляли наугад, и взрывы раздавались где-то в стороне…
Наш отряд прошёл по оккупированной врагом территории несколько сот километров. Мы уничтожили более сотни фашистов, вывели из строя десятки автомашин и другой техники. А 28 августа неподалёку от Брянска, в деревне Столбы, наконец встретились со своими. Самолёт нас доставил в Москву.
Я получил назначение на Памир, где было тоже очень тревожно на границе. Неоднократно на горных перевалах происходили стычки наших пограничников с диверсантами. Были случаи угона колхозных отар, пасущихся на пограничных высокогорных пастбищах. Неожиданно появлявшиеся неизвестно откуда банды грабили кишлаки.
Пограничники обратились в Москву с просьбой прислать им опытного военного специалиста. Выбор в штабе погранвойск пал на меня.
Своей семьи я не застал в Москве. Мама, рассудив, что лучше жить хоть и в тесноте, но вместе, вызвала Маргариту с дочками к себе. Мне, конечно, не хотелось уезжать, не повидавшись с ними, и я попросил разрешения проведать своих родных и семью.
Дома погостил всего несколько дней. А из Казани дорога привела меня прямо на «крышу мира» — на Памир.
Прошло много напряжённых дней, бессонных ночей, прежде чем на границе воцарился покой и порядок. В течение четырёх месяцев, проведённых здесь, я старался по силе возможности передавать молодым пограничникам свой опыт. А затем, сочтя, что моя миссия окончена, написал в Москву рапорт и попросил отправить меня на фронт.
В 1942 году я прибыл в Сталинград. Вначале меня назначили командиром роты, потом дали батальон. Каждый из нас отдавал всё до последнего, чтобы выполнить полученный нами приказ: «Ни шагу назад!» Даже сейчас нелегко говорить о трудностях, выпавших тогда на нашу долю. Но, как говорят в народе, после тридцати дней поста наступает праздник. Так и наши дела вскоре пошли на лад.
25 января 1943 года наша 21-я армия с запада вступила в Сталинград и на Мамаевом кургане встретилась с соседней частью. Замкнулось кольцо вокруг 6-й немецкой армии. Советское командование предъявило фельдмаршалу Паулюсу ультиматум о безоговорочной капитуляции. Паулюс понимал, что иного выхода у него нет, и 31 января он вместе со своим штабом сдался нашим войскам. На полях дымились кладбища фашистских танков, превращённых в металлолом.
А на западе, в Белоруссии, происходили вот какие события.
В ночь на 23 июня 1944 года наши войска по всему Белорусскому фронту пошли в наступление. Это было началом полного освобождения Белоруссии и стремительного похода на Берлин.
Советское командование придавало особо важное значение укреплению тыла. Ведь даже один диверсант, орудующий в тылу, может причинить урон, равный по размерам действиям целой воинской части. А тут приходилось иметь дело не с одиночными диверсантами, а с сильными вражескими подразделениями, оставшимися в окружении. Их необходимо было разоружить, а если окажут сопротивление — уничтожить. Проведение такой операции требовало специальной подготовки и опыта. Исходя из этого, наш 157-й полк, состоявший преимущественно из пограничников, в том числе и мой батальон, оставили в Белоруссии.