— ах! Ах! АХ! — и Оленька уже не играла, играть ей уже не было никакой необходимости — она действительно любила Рора Петровича господина Фортепьянова всем телом, любила всем сердцем и всей душой. И Ророчка тоже любил ее, любил сильно, властно, и так ей хотелось, чтобы еще и преданно любил, и навсегда!
Изголодавшийся Основной Диспетчер, словно жокей — благо врожденная комплекция вполне позволяла — оседлал белую, белоснежной масти в розовых яблоках проступающего наслаждения Оленьку, взнуздал ее и понесся на ней вскачь, во весь опор, рысью, потом галопом, потом резво поменял аллюр, еще более ускорился, перешел на иноходь, хотел первым пересечь финишную черту, но Оленька изогнулась, схватила его снизу — нежнейшим, самым проникновеннейшим образом! — за финики, позванивавшие, словно серебряные колокольца, и на одно-единственное мгновение его опередила. Кончили они одновременно, поскольку Оленька делала это дольше, гораздо дольше, и уже Рор Петрович стал выходить из нее, и уже вышел полностью, а она все пятилась, все раскрывалась, все выворачивалась изнутри…
Господин Фортепьянов оказался молодцом. Едва очухавшись, он сказал:
— Мне никогда еще не было так хорошо! Как же я счастлив, как безумно я счастлив, любимая моя Оленька!
Так что же, господа, есть счастье, что же есть безумное счастье?! Спросить бы у душки Рора Петровича — ведь он точно знал, что же это такое, в то блаженное, восхитительное мгновение. Может, действительно, не в деньгах счастье? Не в больших деньгах, и не в малых деньгах, а в Ланчиковой, какой бы продажной шкурой она ни была?… Но Оленька Ланчикова как раз и любит только деньги и ничего больше на дух не признает — вот загадка, вот заковыка…
8.
Едва раздвижной самобранный испанский диван на 18-ом этаже Небесного офиса подвез изменницу-блондинку Оленьку Ланчикову в презент господину Фортепьянову, обманутый Венедикт Васильевич вдруг почувствовал первый по-настоящему болезненный укол в сердце.
Еще минуту назад он тупо рассматривал международный автосалон, коим является стоянка перед Тузпромом, и, чтобы как-то отвлечься от грустных мыслей, подсчитывал вокруг себя фигурки золотых и серебряных ягуаров на удлиненных капотах одноименных автомобилей. Скуки ради он все пытался угадать — что же проносят областные тузопросители в суверенный сияющий небоскреб? Курские, воронежские, тульские, калужские и иже с ними областные ходатаи, выходя из “Волг” с соответствующими номерными знаками, все несли и несли к проходной туго набитые пакеты и сумки.
“Что в них, в этих объемистых сумках? Ведь в Тузпроме есть абсолютно все — и супермаркеты, и рыбные рестораны, и туристические, и билетные агентства, и аптеки, и салоны красоты, — все имеется в Тузпроме и даже с избытком”, — размышлял Венедикт Васильевич.
А неугомонные тузопросители все вынимали из багажников пакеты и свертки и все несли, и несли их мимо Пыльцова.
“Налик! Зеленый налик!” — догадался наконец Пыльцов, вышел из “Ауди”, задрал голову и в невыносимой тоске стал смотреть вверх, пытаясь различить на гладком зеркале феноменального покрытия единственную маленькую форточку, открытую в кабинете господина Фортепьянова.
“Эх, как бы хорошо сейчас туда гранату швырнуть!… Нет, не добросить… Из пушки что ли туда пульнуть? Но где взять пушку?… Птичку бумажную или еще лучше шмеля запустить! Чтобы залетел шмель в форточку и прямо в глаз вонючке Фортепьянову впился!…” — ревнивые, почти пушкинские мечты терзали Венедикта Васильевича…
Тут, однако, он очень вовремя заметил, что между “Ягуаров” пробираются к Тузпрому знакомые костромские шустряки, которые не раз попадались ему в приемной Гендиректора Новокостромского химкомбината господина Лапидевского-Гаврилова, и они тоже несли в обеих руках обмотанные широким скотчем объемные пакеты.
Венедикт Васильевич нырнул обратно в “Ауди”, захлопнул дверь и лег на сидение. Костромичи прошмыгнули мимо. Получается, что он совсем не зря тут высиживает и прохлаждается, а собирает информацию для будущих внутриобластных интриг.
Но тут сердце Венедикта Васильевича сильно, непереносимо сжалось, и такая боль прозрения пронзила все его ревнивое существо, что все эти праздные подсчеты и полезные наблюдения оказались вовсе ни к чему. Он сел за руль и мгновенно утратил интерес ко всему прохиндейскому возлетузмпромовскому шустрению. От горя и безысходности ревнивец в голос завыл — он теперь знал, знал точно и наверняка, что их с Оленькой Ланчиковой бесконечная погоня за легкими деньгами привела к измене! Пыльцов не только представлял — он наяву увидел, как угодливо и подобострастно выгибает свою точеную талию обнаженная Оленька, и услышал, как страстно она повизгивает, добиваясь благорасположения проклятого Фортепьянова! Пыльцов нажал изо всех сил на мощнейший клаксон фашистской дюралюминиевой тачки и загудел, но вовсе не так боязливо и кратко, как он это делал всего несколько минут назад. На всем земном шаре за последние полгода так невыносимо, так отчаянно и грустно гудел лишь капитан “Хо-Ши-Мина”, когда его очищенный от бронетанкового металлолома, опустошенный сухогруз с открытыми кингстонами уже погружался в темные воды Индийского океана. Через всю шикарную автостоянку к взбесившемуся “Ауди” с электрошоковой дубинкой в руке заспешил широкоплечий белобрысый охранник, бычара по кличке Гон, который еще час назад скинул всю необходимую информацию о происходящем возле и внутри Тузпрома своему законнику Живчику. А подбиравшиеся, подкрадывавшиеся сзади к тому же “Ауди” с костромским кидалой внутри господа Детский и Мутрук с тремя наиболее физически развитыми атомными ремонтниками из РСУ-61, которые уже держали наготове бельевые веревки с петлями на концах, наоборот на секунду замешкались и приостановились буквально в метрах пятнадцати от уже обреченного на тяжкие коммерческие пытки вексельного афериста.
Венедикт же Васильевич в невыносимой тоске повернул ключ зажигания и, продолжая отчаянно, душераздирающе гудеть, с сумасшедшей перегазовкой, помчался к выезду с шикарной автостоянки, каждую секунду рискуя врезаться в стотысячадолларовые лимузины. Но безнадежно влюбленных Бог бережет — Венедикт Васильевич вылетел из Тузпромовского аппендикса на Калужское шоссе и погнал в Москву. На этот раз он решил отомстить негоднице Оленьке, и жестоко отомстить. Обманутый любовник намеревался купить возле метро “Теплый стан” рекламный листочек “эмкашки”, вернуться в гостиницу “Украина” и тут же позвонить по двенадцати объявлениям о “досуге” — и подгадать таким образом, чтобы когда эта продажная самка Ланчикова — чем она лучше досужниц с комсомельских рекламок? она хуже, в тысячу раз хуже! потому что не в безвыходном она сейчас положении и все у нее есть — и пожрать, и выпить, и одеться есть во что, да и украситься — на каждом пальчике по брильянтику — тоже есть! — когда она вернется в номер с Агентским соглашением по энергозачетам в испачканных фортепьяновской спермой грязных руках, она бы застала его среди кучи голых, пьяных и хихикающих проституток!
Но каким бы негодованием ни был бы охвачен Венедикт Васильевич, он был водителем с многолетним стажем и, выехав на магистральное шоссе, сбавил скорость и поехал в общем потоке машин. Вскоре он увидел на левой стороне приземистую придорожную ресторацию, но мысль о еде вызвала тошноту. Пыльцов сплюнул себе под ноги прямо на резиновый коврик, посмотрел на правую обочину и увидел милицейский рейд, проверяющий грузовики еще до подъезда к московской кольцевой автодороге. Неожиданно коренастый мент с большими майорскими звездами на каждом погоне сделал шаг навстречу и повелительно махнул ему жезлом. “Этого еще мне только не хватало!” — огорчился Венедикт Васильевич и затормозил.
— Почему у тебя номер в грязи и где твой талон предупреждений? — сразу с “тыканья” начал мент, даже мельком не удосужившись глянуть на предъявленные водительские документы.
В другой раз Венедикт Васильевич не стал бы огрызаться, а сразу бы сунул в мусорскую харю стольник-другой и поехал бы дальше. Но, находясь в расстроенных чувствах, обманутый любовник неосторожно пробурчал себе под нос: “Кровососы…”
На что майор немедленно отреагировал:
— Иди-ка садись в машину. Протокол будем на тебя составлять!
Дело запахло трехсоткой, а то и двадцатью гринами.
Досадуя на себя, Венедикт Васильевич в сопровождении майора пошел к милицейской “Волге”. И когда он уже приготовился было сесть на заднее сидение, наглый “мусор” со всего маху и изо всех сил ударил его резиновым жезлом по затылку. Пыльцов хотел было повернуться, закричать, но никакие пушистые волосы ему помочь уже не могли — он потерял сознание и, подхваченный чьими-то ловкими руками, повалился в прокуренный салон.
9.
После первого же неудачного визита Живчика в Тузпром, когда законник хотел, как положено, разобраться с обнаглевшим Фортепьяновым, но проваландался на Даниловским рынке, той же ночью, вернее под утро, часов в пять, на его виллу возле реки Десны был крутой наезд. Сторож Додик уехал домой работать над программной речугой, но кто-то из пацанов вышел по надобности наружу и услышал хлопки из пистолетов с глушителями — прежде чем ворваться, штурмующие стреляли из-за забора и уложили трех бразильских фил. Блатари проснулись и тут же подняли ответную стрельбу, Живчика разбудили — законник прямо в парчовом халате сбегал в оружейную за “Панцерфаустом”, прожектора врубил, стал стрелять гранатами из окон и только тут заметил, что, похоже, это не одинцовские решили его кончить, а ребятки из районного управления по борьбе с беспределом полезли на штурм его виллы. Живчик даже глазам своим не поверил — как же так? Он их кормит, поит, на кипры отправляет, а мусора, словно бешеные псы, бросились кусать дающую руку. Всякое бывает — рейд, дежурная облава, смена начальства — все можно понять. Но вы сперва позвоните, по-человечески предупредите, а после накатывайте. Словно здесь не порядочные люди живут, а какие-то отморозки обменку взяли, слинять не успели и забаррикадировались. Короче, в ту ночь мало никому не показалось — прежде чем Живчик подземных ходом ушел, он пару ящиков боезапаса отстрелял. Понятно, что менты в ответ на вилле такой шмон навели — будь здоров. Живчик от обиды в Австрию улетел, ноги моей, говорит, больше в Москве не будет! Мне, говорит, легче в Вене гудеть, чем вам в Москве нюхать. Адвокаты-буряты, шмон-перезвон, понт-ремонт, — во все рамы на этот раз двойные бронестекла вставили, раненным козлам этим на протезы — короче, влетел Живчик за этот наезд на два лимона гринов. Менты через полгодика перед Живчиком, конечно, повинились, — заказ, говорят, у нас такой был. Ты уж прости нас, Живчик, а главное — возвращайся поскорее в Москву, а то без тебя черные нас совсем одолели. Короче, за это время про тузпромовский депозитарий, то есть контору, где Живчик свою аукционную расписку за вложенные ваучеры должен был окончательно оформить как свою священную собственность, законник и думать забыл, тем более что бычара Гон с той бумажкой в рукаве в ночь налета вообще у телки своей ночевал, а потом и дальше у ней кантовался.
А когда еще через полгода вспомнил Живчик о Тузпроме и опять решил съездить в депозитарий и стать величайшим собственником России, тут уж вообще кино! И ехать-то законнику всего ничего — от виллы на Десне до улицы Подметкина — километров девять, от силы, десять. Но как только пульмановский “Мерседес” законника притормозил возле светофора на Бутлеровской улице, смотрит Живчик — из ракитовых кустов авиационный пулемет прямо на него навели! Думал все — тут ему конец пришел, никакое бронестекло не выдержит. И в это самое время с другой стороны улицы из-за придорожного осветительного столба стали снайпера палить и киллера по запарке уложили! Видимо, кто из них Живчика уложит, тому приз обещали. Шуму было на всю Москву! Да если кто не помнит этот обдерганный случай, что именно так оно и было, — пусть в Иностранку или в какую другую библиотеку запишется и в тогдашних газетках на опубликованные оперативные фотки посмотрит — обхохочется. Особенно хорошо в “Коммерческом Деле” получилось: потери с обеих оперативных сторон вместе на травку сложили голова к голове, а бронежилеты, разорванные на клочки пулеметными очередями, — кучей возле березок свалили. Только жмуриками красавцы-опера потеряли по пол-дюжины бойцов с каждой стороны — вот во что им охота на Живчика обходится. Ясное дело, что за такую засаду заплатили по полному прейскуранту. И все для того, чтобы Живчик не вступил в права собственности. Но кто заплатил, у кого столько долларья? Тут гадать долго нечего — очевидно, что это сам Фортепьянов башляет от вольного — миллионы долларов кидает на то, чтобы Живчик до Тузпромовского депозитария живым не добрался.
Конечно, законник тут уже в Лондон смотался, а оттуда к себе в Боливию, в провинцию Чапаре, и на этот раз больше года за бугром просидел. А когда вернулся Москву, то улицу Подметкина стал стороной объезжать. Правда, когда случается законнику мимо Тузпромовского небоскреба промчаться, — едет ли на стрелку или в казино “Подкова” канает, то от нечего делать нет-нет да и зафитилит из гранатомета “Муха” по америкостеклам. Но чего же он этой одиночной пальбой добился? Позвонил Живчику на мобильник командир досмотровой Тузпромовской дивизии генерал-полковник Кочканян и объяснил законнику, что поскольку Живчик действительно является без пяти минут ведущим акционером и одним из владельцев Тузпрома, то по сути он стреляет из гранатомета по своему же добру.
Самое удивительное, что пока этот муд Кочканян с Живчиком базарил, авторитет голос его узнал и спрашивает:
— Это ты, что ли, Пако?
Был у Живчика знакомый один по латино-американским делам, тоже Кочканян и тоже, как и Живчик, гражданин Перу — они там в Лиме и познакомились на свадьбе у Живчика. Чапчаховский авторитет тогда еще только основывал свою нелегальную кокаиновую империю, а легендарный нелегал Кочканян к тому времени тоже уже основал и тоже кокаиновую империю, но легальную — по заданию 37-го управления. Вот они в Перу и познакомились и подружились, и вместе хорошо и плодотворно поработали.
Теперь-то стало Живчику понятно, как могло получиться то, что произошло позапрошлогодним еще апрелем, когда Живчик с Кунцевского рынка возвращался и заодно решил в очередной раз наехать на Тузпромовский депозитарий — то есть не на депозитарий, а на дендрарий, тогда он еще не знал, где депозитарий находится. И завернул прямо с дороги к Тузпрому. А у входа в америконебоскреб его пацанов, вооруженных “Кедрами”, встретили тузпромовские бронетранспортеры и открыли предупредительный огонь — Живчика осколком снаряда как раз тогда и задело. Пришлось законнику опять, не солоно хлебавши, отчалить. И вот допетрил теперь Живчик, что, похоже, как только он в 1994 году, под Первомайские праздники, вложил полтора миллиона ваучеров в Тузпром, то есть купил его с потрохами, или, выражаясь культурно, завладел приличным пакетом акций, этот сукин сын, его старый латиноамериканский приятель Пако Кочканян, завербовал кого-то из пацанов и с тех самых пор его пасет…
Сперва Живчик даже на Гона грешил, но потом вспомнил, что на Красной Пресне в решающий приватизационный момент бычара Гон мог сам весь Тузпром прикарманить. А вместо этого старый десантник, по рассеянности или недомыслию, а скорей всего из-за афганских контузий, позвонил ему и россиюобразующий Концерн на блюдечке Живчику преподнес.
Должок же за Тузпромом и лично за коротышкой Фортепьяновым все рос да рос, но блатарю все никак не удавалось его с процентами отдать. Хотя по всей восторжествовавшей наконец капиталистической справедливости, стеклянный америконебоскреб по всем понятиям принадлежит ему — Живчику, а значит законник должен сам в нем восседать! А его, Живчика, на своей территории в свою собственную, блин, собственность даже на порог не пускают! Хорошо, хоть пацаны об этом не догадываются, а то бы слушок пошел и дело вполне могло дойти до разборки. Фортепьянову за крысятничество давно пора объяву сделать, а Живчик даже достать не может магната. На сходняке за такие дела вполне могли дать законнику по ушам. Чтобы его не развенчали, Живчик решил действовать изнутри, разобраться во всех тузпромовских хитросплетениях и механизмах, разведать, что там и как, для чего и направил Гона охранником в Тузпром. Ведь изо всех его быков только у Гона есть правительственные награды за Афган, значит десантнику и карты в руки. А командир фортепьяновский дивизии хитромудрый Кочканян всю ситуацию в банде каким-то образом контролировал и афганского вояку с превеликой радостью зачислил в досмотровые войска — видимо, решил парня перевербовать, но с Гоном у него это не получится — заранее вам говорю.