— Я не мусульманин, — спокойно сказал Ермак. — И мой Бог не велит мне держать гарем. Мы считаем это грехом.
— Вы не имеете жен?
— Жена у нас есть. Но только одна.
— А где твоя жена? Ты ведь совсем молод.
— Я — старик! — сказал Ермак. — А жена моя умерла. Ее убили.
— Почему же ты не взял другую? Разве ваш закон этого не позволяет?
— Не хочу! — сказал Ермак. — Как тебе объяснить? Сказывают, ежели убить лебедку, то осиротевший лебедь никогда больше пары не заводит. Видать, я от их рода! Не хочу!
— Она была красивая?
— Не знаю, — сказал атаман.
— Я похожа на нее?
Ермак глянул на женщину в упор. Ей было лет двадцать пять. Это была, наверное, старшая жена Кучума. Или главная, или любимая... Кто их разберет!
— У тебя детишки есть? — спросил он.
— Нет, меня привезли недавно. У Кучума и без меня много жен и сыновей. А сейчас он уже слишком стар для того, чтобы иметь детей!
— Я тоже стар, — усмехнулся Ермак.
— Ты сильный, ты еще совсем не старый. А у тебя есть дети?
— Нет, — сказал атаман. — Все погибли.
— Я рожу тебе сыновей... — сказала женщина, жадно глядя прямо в глаза казаку. — Я твоя жена по праву победителя!
— Моя жена в Царствии Божием! — сказал Ермак. — Когда Господь призовет меня к себе и, ежели помилует, мы снова будем вместе...
— Ты думаешь, что там, на небесах, у тебя будут жена и дети? — зло улыбнулась женщина, вероятно желая обидеть отвергающего ее.
— Сказано в Писании, — ответил Ермак серьезно. — В Царствии Божием нет ни мужей, ни жен.
— Наверное, ты не можешь обладать женщиной! Ты уже не можешь! — засмеялась она.
— Не хочу! — сказал Ермак.
— Почему?!
— Я так решил.
Зейнаб закусила губу.
— Ладно! — сказал, вставая, Ермак. — Засиделся я! Прощайте. Живите, ничего не бойтесь. Никакой беды вам не будет. Живите безопасно. А хотите, мы вас с караулом к хану отправим?
Женщина засмеялась звонко и заливисто, так, что на груди ее запрыгали и заплясали монеты тяжелого золотого мониста.
— Ну ладно! — сказал атаман, выходя назад, во двор. — Прощевай!
Он прошел обратно через юрту быстрым шагом и ушел подальше, к валам и пищальникам.
— Ну, как вы тут? — спросил он казаков неожиданно громко.
— Да ничего! — ответил охотно один из его сородичей. — Сторожим. Как от тебя, батька, каким-то зельем пахнет... Сладко, пра... Где ты был?
— Смех сказать! — ответил Ермак. — В гареме ханском.
— Во как! — засмеялись казаки. — Куды только нашего брата не заносит! Ну, и как там?
— Да ничо! Сухо... Куревом, вона, каким-то пахнет.
— Ладно табе про курево! Бабы-то какие?
— Да кто их знает? — сказал атаман. — Сидят гам о какие-то... Хрен их разберет.
— Атаман, — спросил подошедший Мещеряк. — Чего с гаремом-то делать?
— Так давай Кучуму отошлем! — сказал Ермак. — Нам от него одни заботы. Не должно ведь бабам в казачьем лагере быть!
— Да ты чо?! Он их перережет всех! Он же их оскверненными считает!
— Так уж и перережет?!
— Да как курей! — сказал Мещеряк. — Всех до единой.
— Мы ж до них не дотрагивались!
Это ему что? С открытым лицом кто-нибудь был?.. Все — покойница! Ты чего, про басурманский закон не слыхал?
— Эх ты, мать честна... — ахнул Ермак. — А что ж теперь делать?
— Углядел, что ль, кого? — спросил веселый казачонок Карга.
— Раз углядел, батька, придется тебя женить!
— Ладно вам глупости-то городить! — сказал Ермак. — Чего делать-то будем?
Истошный женский крик был ему ответом. Кричали сразу несколько женщин. Ермак обернулся. За юртами, треща и разгораясь, поднимался огненный столб.
— Ух ты! Пожар! — крикнул Мещеряк. — Ой, на амбары перекинется. Прощевай, добыча!
— Нет, — сказал как-то обмякший Ермак. — Не перекинется. Ветра нет.
Из юрт выскакивали визжащие женщины, отбегали подальше и выли, глядя на разгорающееся пламя. Древняя старуха волокла подушку и ковер. Проходя мимо Ермака, она зло глянула на него и плюнула на атаманские сапоги.
Пожар как пыхнул, так и погас. Утром татарки копошились на пепелище и спорили, что сделала сначала Зейнаб — зарезалась и, падая, опрокинула курильницу или подожгла ковры факелом и зарезалась?
Ермак слушал их визгливые голоса, тупо глядя на черное пятно горелых бревен, досок и кое-где тлеющего войлока. На деревянную мечеть, на избы и полуземлянки и как ни в чем не бывало пасущихся поодаль коров и лошадей.
К обеду стали возвращаться жители города Сибирь. Тащили детей, скарб.
— Ну что, атаман? — сказал вернувшийся в город веселый Кольцо. — Взяли мы Сибирь-то! Все! И добыча здеся — я те дам! Пол-Москвы купить можно!
— Татар не забижайте! — сказал Ермак. — Забирайте все из анбаров, да и пойдем отседова. Берите только Кучумово. Жителей не трожь!
— Да кому они нужны! Пущай себе живут, — сказал Щербатый.
— Шевелитесь быстрея! — ощерился Ермак. — Не волыньте! И выходим прочь отсель!
— Через чего это? — удивился Пан.
— А не ровен час Кучум вернется, как мы с татарами вперемешку оборону держать станем? Они нас сонных перережут.
— Да выгнать их всех отседова,-да и вся недолга! — сказал Кольцо.
— Мало тебе греха? Мало?! — закричал вдруг Ермак.
— Ты чо! Ты чо! Белены, что ль, объелся? — оторопел Кольцо.
— Надо! Надо выходить! — примирительно сказал Мещеряк. — Тут оборону держать негде! Налетит Кучум — нам на этих валах не отмахаться!
Ермак спустился к реке, перелез через борт струга и лег на носу, завернув голову архалуком.
— Чой-то он? — шепотом спросил казака-ермаковца Черкас. — Не приболел?
— Да нет! — ответил Карга. — Спит! Приустал, вот и спит.
— Ну и пущай спит! — сказал Пан. — Вон он — Сибирь! Взяли! А и то сказать, Сибирь этот таков, что плюнь да разотри...
— Татарин не за стенами! Он в поле силен! — не согласился Щербатый.
— Бивали мы их и в поле! И еще бить станем, — сказал Черкас.
— Идите вы отсель! — погнал их Карга. — Дайте Ермаку спокой!
Из города грудами носили меха, валили в струги и отплывали на низ, где в пятнадцати верстах обнаружили на острове ладное городище Кучумова Карачи — визиря, или воеводы.
Карачин-остров
Ермак впал в странное полузабытье. Сказалось перенапряжение. Собственно, с того времени как поскакал он из Москвы во Псков за телом Черкашенина, роздыха не было ни на минуту. Без малого год и пять тысяч верст за спиной. Бои с Баторием, Шадрой, Алеем, а теперь вот с Кучумом... Напряжение не только физическое — греб и тащил струги атаман наравне со всеми, наравне со всеми стоял в сече, — но и напряжение душевное...
Ермаку в странном, путаном сне виделись и Черкашенин, и Урусов; маленький Якимка что-то кричал и махал ручонкой, будто звал куда-то. Приснились мать и жена, но почему-то с лицом Зейнаб...
Ермак помнил, что просыпался, поднимал голову, но сил было мало, и он опять не то засыпал, не то проваливался в беспамятство.
Когда он проснулся, то не сразу понял, где находится. И только спустя несколько секунд сообразил, что лежит на носу струга, укутанный мехами, а на лицо ему падают снежинки.
— Вот те и Пермское воеводство! — крякнул он, поднимаясь и садясь на лавку. Струги стояли, причаленные к большому острову. По всему берегу копошились казаки — тащили со стругов всякую рухлядишку за насыпные валы с рублеными башнями по углам.
— Ну что, батька, очухался? — спросил, наклоняясь к нему, Мещеряк. — А мы уж думали, ты помер. Двое суток спишь!
— Ух ты! — не поверил Ермак. — Двое суток, и не чую!
— То-то и оно. Вишь, зима пала! Придется тут зимовать — назад не выгрести. Да не сомневайся! Припасу хватит. И тут еще много чего надыбали!
— А что это?
— Карачин-остров! Тут от Сибири-города верст с десять. Хорошее место. Тут и зимовать решили. Ты уж не серчай — спал ты так, что тебя не добудиться было.
— Да... — сказал Ермак, потягиваясь. — Видать, совсем я состарился! Вишь, как сном сморило.
— Это с устатку! С устатку... — утешал Мещеряк.
По всему острову, отсеченному широкой рекою, казаки копали землянки, волокли бревна, насыпали дерновые крыши — как веками это делали в степи, хоронясь от лютых морозов и ветров.
Печники складывали в уже отрытых землянках очаги. Плотники ставили амбары для припасов и мягкой рухляди, поновляли кое-какие строения, бывшие на острове: мельницу, кузню...
Рыжий немец ходил по валу и показывал, куда ставить пушки, как прикрывать их навесами от непогоды.
— Покуда так поставим, а успеем до морозов больших, поставим и в срубы, а не то на башни их поместим .
— Морозы вдарят, — сказал Мещеряк, — валы водой польем: такую крепость наморозим — ни в жизнь никому не взять.
— Ну, зимовать так зимовать! — сказал Ермак. — Не впервой! Небось перезимуем!
Ермака встречали как больного после выздоровления .
— Ну что, отоспался? спросил Старец. — Вона как силы-то из тебя ушли.
— Впервой со мной такое! — сказал Ермак. — Старею!
— Да полно тебе каркать: «старею, старею»! Я вон постарше тебя, а молодой! — засмеялся Старец. — Иди сюды, чего покажу! — сказал он, стирая с лица улыбку.
За кузней, где уже звенели молоты и тяжко вздыхал горн, стояли пять гробов со снятыми крышками.
— Вот! — сказал Старец. — Сих безымянных благодари, что у басурман пушки не стреляли.
— Пушки оказались заклепаны! — сказал подошедший рыжий немец. — А они на цепях у наковален сидели, там их и зарезали. У одного под наковальней свинец спрятан, чтобы пищали заклепывать.
Пять русских мужиков, покойно скрестив руки на груди, подняв к небу бородатые лица, спали вечным сном. Что прошли они? Откуда вывели их с арканом на шеях? Сколько ждали они своих? Неведомо.
— Сколь тут еще таких-то скитается? — снимая шапку, спросил Ермак.
— Да, наверно, немного! — сказал Старец. — По улусам они не надобны, а Сибирь-город да вот Кара-чин-остров тут один... Русских и других пленников дале, в Бухару гонят...
— Гнали, — сказал Ермак, надевая шапку. — Гнали. А боле гнать не будут! И рабства здесь никогда не будет! Никогда!
— Надо их схоронить да часовню над ими поставить! — сказал Старец.
— Оно верно будет.
— Надо, — согласились все атаманы, незаметно подошедшие к Ермаку.
Снег шел все гуще. Но земля еще не была схвачена морозом, и казаки копали землю легко. На берегу разбирали по бревнышку плоты, на которых сплавляли припасы аж от самого Камня, когда стругов не хватило, а новые рубить было недосуг. Из бревен срубили ряжи и вкапывали в землю. На другом берегу реки к воде возили бревна какой-то старой, ненужной башни.
— Письменные у нас казаки-то ведь есть? — спросил Ермак.
— Как не быть! Всякие есть, — ответил Пан. — Вон, которые иноземцы, так и по-своему писать могут.
— Эй, пушкарь, — позвал Ермак рыжего немца.
— Я здесь, атаман! — отозвался немец.
— Ты, я чаю, счет знаешь?
— В нашем деле без этого нельзя.
— Вот и будешь ты у нас набольшим тиуном! — хлопнул его по плечу Ермак. — Над всеми письменными головою! Согласен?
— А что делать-то?
— Припасы считать. Нам теперь во всем счет надо вести.
— Умно! — похвалил Старец. — Молодца, атаман. Энтот рыжий никому не родня: ни голутвенным, ни коренным, ни латынцам. Пущай он и счет ведет. Он красть, да прятать, да своим потрафлять не станет!
— Хорошо, — сказал немец. — Только, чур, без моего разрешения ничего никому не брать и не давать. Согласны?
— Согласны! — ответили атаманы. — Теперь каждый сухарь считать надо. Чтобы до полой воды и весеннего тепла дотянуть... Ежели тут в октябре снег пошел, дак лед сойдет никак не ране апреля... Беда!
С другого берега отмахали: «Гости едут!»
— Это кто ж к нам пожаловал? — спросил Ермак. — С миром или войной?
— С миром! А то бы уж палить зачали! — предположил Черкас.
— Тогда приодеться надо.
Ермак побежал к своему стругу. Вытащил из тюка алый кафтан, высокую шапку-трухменку. Сапоги узорчатые. Подумал — и надел под кафтан кольчугу, что взял на поляке под Полоцком. Кольчуга была русского изделия и прекрасной работы. Стянутая из колец не круглых, а овальных, она была широка при надевании. Но стоило, надевши ее, огладить себя, тут же ложилась в облипочку! А еще ценнее были на ней две бляшки — золотые, круглые. Одна с родовой Ермаковой тамгой — от отца досталась — взлетающий лебедь, а вторую воевода Шуйский подарил.
Сияли бляшки на широченной груди атамана, придавая его внушительной фигуре вид человека государственного — ни дать ни взять воевода!
Шумнул Ермак, чтобы и другие атаманы лохмотья свои поменяли на праздничную одежу.
— Чаю, послы к нам! — сказал он Черкасу. — На всякий случай приготовь кое-какие подарки...
— Поищу, — пожал плечами Черкас.
Когда к берегу причалили несколько больших лодок и оттуда выпрыгнули коротенькие, как пеньки, черноволосые и узкоглазые люди в расшитой меховой одежде, Ермак уже сидел, чуть не по-царски, на обрубке дерева. Справа и слева, будто думные бояре, сидели атаманы. Впереди посланцев шел, вероятно, главный среди прибывших. По нему было и не разобрать, сколько ему лет.
К удивлению Ермака, он заговорил по-русски. Звали человека Бояр, он был князь из владений царька Нимньюаня с Демьянки-реки.
Но это выяснилось потом, когда сели за дастархан, а пока, без лишних слов, Бояр велел вынимать сушеную рыбу, которой были полны лодки.
— Шибко рады люди, что ты Кучумку побил! — объяснил он свою щедрость. — Кучумка сильно худой! Забижает всех! Шаманов убивает! Мужиков уводит! Женок молодых уводит! Соболя отымает, белку отымает, лисичку отымает! А не станешь ясак платить — совсем убьет! Шибко худой. Ты прогнал Кучумку — очень мы рады! Тебе ясак платить будем!
— Вот спасибо! Вот спасибо! — благодарили Ермак и атаманы. — А ясак нам платить будешь вдвое меньше противу того, что Кучуму платил.
Бояр чуть не запрыгал от радости, но потом спросил:
— Половина тебе, а куда другую половину девать?
— А за другую половину мы тебе товары давать станем. Соль, огненный припас...
— И у меня будет такая трубка, из которой летят огненные стрелы? — не поверил лесной человек.
— Черкас, принеси рушницу, в подарок!
Бояр был на седьмом небе. А когда его обучили стрелять, он, полуоглохший, счастливый, запрыгал от радости:
— Держись, Кучумка! Держись, Нимньюань! Бояр теперь не даст забижать своих людей! — И тут же спросил со страхом: А людей водить не будешь?
— Вот те крест! — широко перекрестился атаман. — Никогда никого в рабы здесь, в этой земле, никто брать не будет!
— Да уж, сами натерпелись! — сказал Ясырь.
— Чего другого, а этого — никогда! — подтвердили атаманы.
— А шаманить маленько можно? Твои шаманы с нами стыдное делать не будут, как Кучумкины шаманы?
— Да живи ты как хошь! — засмеялся Ермак. — Никто тебя ни в чем неволить не будет!
Бояр вдруг посерьезнел, что-то крикнул своим сородичам и пал перед атаманами на колени.
— Да вы чо! Вы чо! — загомонили атаманы и сбежавшиеся казаки. — Чо вы в ноги мечетесь? Мы что, бояре али митрополиты каки?
— Век тебе служить буду! — сказал Бояр.
— Ну вот и ладно! Только не служить, а вместях дружбу водить! — сказал Ермак. — Так всем ближним и дальним своим перескажи: ясак вдвое меньше! А за обиды и угон людей карать будем смертию! А шаманам своим молитесь сколько влезет! Надумаете нашу веру принять — милости просим, а неволить вас никто не станет!
И это была еще одна победа казаков. Весть о невиданных свободах из уст в уста облетала всю тайгу и степь, достигла Студеного моря и разом, без всякой сечи, лишила Кучума по крайней мере половины войска. Остяки, вогуличи толпами разбегались по своим кочевьям, прятались и больше не платили ясака хану.
Перестали везти ясак и все окрестные, подвластные Кучуму царьки, жившие в лесах вплоть до полярных льдов. И когда налетали на них Кучумовы баскаки, оправдывались тем, что, мол, куда везти? Сибирь-город пал!