— Когда Мишю выгнали, он, вероятно, оставил у себя запасные ключи от замка, — сказал Гревен. — Видимо, он задумал какой-нибудь совсем отчаянный фортель, потому что в три недели распродал все свое состояние и вчера в моей конторе получил за него деньги.
— Они взвалили все это на его плечи, — воскликнул Лешено, пораженный таким совпадением. — Видно, он готов за них душу отдать.
Кто мог лучше господ де Симезов и д'Отсэров знать внутреннее устройство замка? Нападавшие не сделали ни малейшей ошибки при своих поисках, они всюду шли уверенно, и это говорило о том, что шайка прекрасно знала, чтo ей нужно и, в особенности, где зто нужное найти. Ни один из отпертых шкафов не был взломан. Следовательно, у злоумышленников имелись ключи от всего, и, как это ни странно, они не позволили себе ни малейшей кражи. Следовательно, дело не в ограблении. Наконец, Виолет, опознавший сен-синьских лошадей, застал графиню на страже у флигеля. Таким образом, вся совокупность фактов и свидетельских показаний давала даже самому беспристрастному правосудию столь веские основания заподозрить де Симезов, д'Отсэров и Мишю, что в глазах любого председателя совета присяжных эти подозрения должны были стать достоверностью. Но что же намеревались сделать с будущим графом де Гондревилем? Заставить его отступиться от имения, купить которое еще с 1799 года собирался Мишю, заявлявший, что у него денег хватит?
Ученый-криминалист задавался вопросом — какую цель мог преследовать тщательный обыск, произведенный в замке? Если бы имелась в виду месть, преступники могли бы прикончить Малена. Быть может, сенатор убит и похоронен? Похищение его, однако, говорило о намерении только лишить его общения с окружающими. А зачем это нужно было после того, как злоумышленники перерыли весь замок? Разумеется, было бы безумием предполагать, что похищение видного сановника Империи может долго оставаться тайной. Быстрая и неминуемая огласка такой неслыханной дерзости сводила на нет ее результаты.
На это Пигу возразил, что правосудие лишено возможности проникать решительно во все побуждения преступников. Во всяком уголовном деле и для судей, и для подсудимых всегда остается нечто неясное; в человеческой совести есть такие бездны, которые могут быть освещены лишь в случае признания самих виновных.
Гревен и Лешено одобрительно кивнули головой, но все их внимание было по-прежнему приковано к тайне, в которую они стремились проникнуть.
— А ведь император помиловал их, — заметил Пигу, обращаясь к Гревену и к г-же Марион, — он исключил их из списков эмигрантов, хотя они и принимали участие в недавнем заговоре против него!
Лешено немедля отправил весь отряд жандармов в сен-синьский лес и в долину; жандармского офицера Жиге должен был сопровождать судья, который, при таких обстоятельствах, становился, согласно Кодексу, чиновником вспомогательной судебной полиции: Лешено поручил ему собрать в сен-синьской общине все данные для следствия, при надобности подвергнуть людей допросу и, для скорости, тут же продиктовал и подписал ордер на арест Мишю, улики против которого казались неоспоримыми. После отъезда жандармов и судьи Лешено вновь занялся важным делом, а именно составлением ордеров на арест Симезов и д'Отсэров. Согласно Кодексу, эти документы должны были содержать в себе все обвинения, предъявляемые преступнику. Жиге и судья ехали в Сен-Синь так быстро, что по дороге встретили сен-синьских слуг, возвращавшихся из Труа. Люди эти были задержаны и отведены к мэру, где их подвергли допросу, и все они, не подозревая важности своих ответов, простодушно заявили, что да, накануне им разрешили отлучиться на весь день в город. На вопрос судьи все они ответили, что мадмуазель сама предложила им это развлечение, о котором они и не помышляли. Эти данные показались судье настолько важными, что он отправил фараона в Гондревиль с просьбой, чтобы г-н Лешено лично занялся арестом сен-синьских дворян, дабы действовать одновременно; сам же судья решил отправиться на ферму Мишю и захватить там предполагаемого главаря злоумышленников. Эти новые данные представлялись столь убедительными, что Лешено тотчас же поехал в Сен-Синь, поручив Гревену тщательно охранять следы, оставленные лошадьми в парке. Председатель присяжных знал, какое удовольствие он доставит жителям Труа, возбудив дело против бывших дворян, против врагов народа, ставших теперь врагами императора. В подобном настроении чиновник легко принимает простые предположения за неопровержимые доказательства. Едучи из Гондревиля в Сен-Синь в карете сенатора, Лешено, несомненно занявший бы высокий пост, если бы не связь, из-за которой он попал в немилость (ибо император стал рьяным блюстителем добродетели), все же думал о том, что слишком уж безрассудна дерзость молодых дворян и Мишю и что она плохо вяжется с незаурядным умом девицы де Сен-Синь. В глубине души он подозревал, что тут действовали какие-то другие причины, а не простое желание принудить сенатора уступить им Гондревиль. Всюду, даже в судейском сословии, существует нечто, что можно назвать профессиональной совестью. Именно такого рода совесть и вызвала колебания Лешено, ибо каждый стремится согласовать с ней свою любимую деятельность: ученые — науку, художники — искусство, судьи — правосудие. Поэтому в отношении подсудимых судьи, пожалуй, щепетильнее присяжных. Судья доверяет лишь законам разума, в то время как присяжный позволяет увлечь себя порывам чувств. Старшина присяжных задал самому себе несколько вопросов, правильный ответ на которые он надеялся получить при самом аресте преступников. Хотя весть о похищении Малена уже взбудоражила весь город Труа, в Арси еще в восемь часов вечера об этом никто не знал; обыватели мирно сидели за ужином, в то время как из города уже были вызваны жандармерия и судья; не знал об этом никто и в Сен-Сине, ибо замок и вся долина были снова оцеплены, но на этот раз уже не полицией, а представителями правосудия: если соглашение еще возможно с первою, то с последним оно зачастую уже немыслимо.
Лорансе достаточно было приказать Марте, Катрине и чете Дюрие никуда не отлучаться из замка и не выглядывать наружу, чтобы они в точности исполнили ее распоряжение. После каждой поездки в лес лошадей оставляли на дороге в старой канаве, возле пролома в стене, а отсюда Робер и Мишю, самые сильные из всего отряда, незаметно переносили мешки через брешь в подвал, расположенный под лестницей так называемой Барышниной башни. Вернувшись в замок в шестом часу вечера, четверо дворян и Мишю тотчас же принялись зарывать золото. Лоранса и д'Отсэры считали, что вход в подвал надо замуровать. За эту работу взялся Мишю, а помогать ему должен был Готар, который тут же побежал на ферму взять несколько мешков извести, оставшиеся после постройки дома, Марта же вернулась к себе, чтобы тайком выдать их Готару. Ферма, построенная для Мишю, стояла на холме, с которого он некогда увидел жандармов, а дорога туда шла оврагом. Мишю сильно проголодался и так спешил, что к половине восьмого все уже было кончено. Он быстрым шагом пошел домой, намереваясь предупредить Готара, чтобы тот не приносил последнего мешка извести, который, как сначала казалось, еще понадобится. Ферма была уже оцеплена: сен-синьский полевой сторож, судья, писарь и три жандарма, услышав шаги Мишю, попрятались, чтобы дать ему войти в дом.
Мишю встретил Готара, шедшего с мешком на плече, и издалека крикнул ему:
— Кончено, малыш! Тащи его назад и пообедай с нами.
Мишю, весь в поту, перепачканный известью, грязью и песком, весело вошел к себе в кухню, где Марта с матерью поджидала его, чтобы подать суп.
В ту минуту, когда Мишю открывал водопроводный кран, собираясь вымыть руки, вошел судья, а вслед за ним писарь и полевой сторож.
— Чем можем служить, господин Пигу? — спросил Мишю.
— Именем императора и закона я арестую вас! — провозгласил судья.
Тут появились три жандарма; они ввели Готара. При виде треуголок с галуном Марта и ее мать в ужасе переглянулись.
— Вот как? А за что? — спросил Мишю и, сев к столу, обратился к жене: — Подай мне, до смерти есть хочется.
— Сами знаете за что, — сказал судья и, предварительно показав Мишю ордер на арест, дал знак писарю, чтобы тот приступил к составлению протокола.
— Что ты разинул рот, Готар? Будешь обедать или нет? — спросил Мишю. — Пусть себе пишут на здоровье, что им вздумается.
— Вы признаете, что платье на вас испачкано и порвано? — спросил судья. — Вы не отрицаете также тех слов, которые сказали Готару сейчас во дворе?
Марта, пораженная хладнокровием мужа, подавала ему обед, а Мишю ел жадно, как очень проголодавшийся человек, и не отвечал судье; рот у него был набит, а совесть чиста. Зато у Готара от ужаса кусок не шел в горло.
— Послушайте, — шепнул полевой сторож на ухо Мишю, — куда вы девали сенатора? Ведь вам, как говорят судейские, грозит смертная казнь.
— О, боже мой! — воскликнула Марта, расслышавшая последние слова сторожа, и упала, точно сраженная молнией.
— Наверно, Виолет сыграл с нами какую-нибудь скверную шутку! — воскликнул Мишю, вспомнив рассказ Лорансы.
— А, так вам известно, что Виолет вас видел? — подхватил мировой судья.
Мишю прикусил язык и решил, что больше не произнесет ни слова. Готар благоразумно последовал его примеру. Убедившись, что все попытки заставить Мишю говорить бесполезны, зная к тому же, что он слывет в округе человеком коварным, судья распорядился связать ему и Готару руки и увести их в сен-синьский замок, куда направился и сам, рассчитывая застать там старшину присяжных.
Молодые дворяне и Лоранса так проголодались и им так хотелось поскорее сесть за стол, что они предпочли не тратить времени на переодевание. В столовую, где их уже с некоторой тревогой поджидали супруги д'Отсэры, Лоранса явилась в амазонке, а молодые люди в лосинах, ботфортах и зеленых суконных куртках. Старичок перед тем заметил, что они то уезжают куда-то, то возвращаются, а главное, что они относятся к нему с недоверием; но ведь не могла же Лоранса услать его из дому, как своих слуг. И после того как один из сыновей уклонился от ответа на его вопрос и убежал, старик признался жене:
— Боюсь, как бы Лоранса опять какой-нибудь штуки не выкинула!
— На что же вы сегодня охотились? — спросила г-жа д'Отсэр у Лорансы.
— Погодите, в свое время узнаете, в каком ужасном деле приняли участие ваши сыновья, — ответила та, смеясь.
Хотя это было сказано шутя, тем не менее ответ Лорансы страшно испугал пожилую даму. Катрина доложила, что кушать подано. Графиня взяла под руку старика д'Отсэра и лукаво улыбнулась при мысли о том, какую каверзу она подстроила кузенам; теперь одному из них придется предложить руку г-же д'Отсэр, которой благодаря их сговору предстоит сыграть роль прорицательницы.
Госпожу д'Отсэр повел к столу маркиз де'Симез. После прочтения молитвы настала столь торжественная минута, что сердца Лорансы и ее кузенов бурно забились. Г-жа д'Отсэр, разливавшая суп, была поражена внезапным волнением близнецов и непривычно покорным видом Лорансы.
— Видимо, произошло что-то из ряда вон выходящее? — воскликнула она, глядя поочередно на всех троих.
— К кому вы обращаетесь? — спросила Лоранса.
— Да ко всем вам, — ответила г-жа д'Отсэр.
— Что касается меня, матушка, то я голоден как волк, — ответил Робер.
Взволнованная г-жа д'Отсэр протянула маркизу де Симезу тарелку, которая предназначалась младшему брату.
— Я, как в свое время ваша мать, постоянно путаю вас, несмотря на галстуки. Я думала, что предлагаю суп вашему брату, — сказала она, обращаясь к маркизу.
— Вы предложили ему гораздо большее, чем думаете, — сказал младший, бледнея. — Отныне он — граф де Сен-Синь.
Бедный юноша, обычно такой веселый, навсегда утратил свою жизнерадостность; но он нашел в себе силу взглянуть на Лорансу с улыбкой и подавить безграничное сожаление. В один краткий миг влюбленность растворилась в братской любви.
— Как? Разве графиня решила, кого ей выбрать? — воскликнула г-жа д'Отсэр.
— Нет, — отозвалась Лоранса, — мы предоставили решить этот вопрос судьбе, а вы стали ее орудием.
И Лоранса рассказала о соглашении, заключенном ими в то утро. Старший де Симез, видя, как внезапная бледность покрыла лицо его брата, еле сдерживался, чтобы не воскликнуть: «Женись ты на ней, а я удалюсь и умру». Когда стали подавать сладкое, обитатели Сен-Синя услышали стук в окно столовой со стороны сада. Старший д'Отсэр пошел к двери и впустил кюре; брюки священника были разорваны о колючки ограды, через которую он перелез.
— Бегите скорее! Вас собираются арестовать.
— Почему?
— Я еще не знаю, но за вами идут.
Эти слова были встречены дружным смехом.
— Да мы ни в чем неповинны, — воскликнули молодые люди.
— Повинны или неповинны, — ответил кюре, — а скорее садитесь на лошадей и мчитесь к границе. Потом докажете свою невиновность. Заочное осуждение можно обжаловать, но нельзя обжаловать приговор, порожденный народными страстями и подготовленный предрассудками. Вспомните слова президента де Арлэ: «Если бы меня обвинили в том, что я украл башни собора Парижской богоматери, я прежде всего сбежал бы».
— Но ведь бежать — значит признать себя виновным, — возразил маркиз де Симез.
— Не бегите!.. — сказала Лоранса.
— Опять эти возвышенные глупости! — воскликнул в отчаянии кюре. — Будь я всемогущим богом, я вас унес бы. Но если меня здесь застанут, особенно в таком виде, мой необычный визит обратят и против вас, и против меня, поэтому я бегу той же дорогой. Подумайте же о том, что я сказал. Еще есть время. Чиновники забыли, что стена вашего сада выходит в мой сад, а со всех других сторон вы окружены.
Советы бедного кюре имели не больше успеха, чем советы маркиза де Шаржбефа, но едва кюре успел уйти, как во дворе раздался шум приближавшейся толпы и лязг жандармских сабель. Эти звуки донеслись до гостиной.
— Такая общность наших жизней — чудовищна, — с грустью сказал младший Симез Лорансе, — и любовь наша — чудовищная любовь. Она тронула ваше сердце. Быть может, все близнецы, история которых нам известна, были так несчастны именно потому, что их появление на свет противоречит законам природы. А что касается нас — смотрите, как беспощадно нас преследует судьба. Рок самым жестоким образом откладывает осуществление принятого вами решения.
Лоранса была ошеломлена. В ушах у нее стоял какой-то шум, и сквозь него она услышала зловещие слова председателя совета присяжных:
— Именем императора и закона я арестую господ Поля-Мари и Мари-Поля Симезов, Адриена и Робера д'Отсэров. Эти господа, — добавил он, указывая сопровождающим его лицам на грязь, приставшую к платью арестованных, — вероятно, не станут отрицать, что часть нынешнего дня они провели верхом?
— В чем же вы их обвиняете? — гордо спросила мадмуазель де Сен-Синь.
— А барышню вы не задерживаете? — спросил Жиге.
— Я оставляю ее на свободе, на поруки, впредь до рассмотрения имеющихся против нее улик.
Гулар предложил свое поручительство и попросил ее только дать слово, что она не скроется. Лоранса смерила бывшего доезжачего Симезов таким уничтожающим взглядом, который сделал этого человека ее смертельным врагом; по щеке ее скатилась слеза — одна из тех слез ярости, что говорят об адских муках. Четверо дворян угрюмо переглянулись и застыли на месте. Душевное состояние супругов д'Отсэров, решивших, что молодые люди и Лоранса что-то от них скрыли, было неописуемо, — казалось, стариков пригвоздили к их креслам; у них отнимали детей, за жизнь которых они так долго дрожали и которых только что обрели, — и вот они слушали, не слыша, смотрели, не видя.
— Могу я просить вас быть моим поручителем, господин д'Отсэр? — воскликнула Лоранса, обращаясь к своему бывшему опекуну; старик встрепенулся от этого возгласа, который показался ему пронзительным и душераздирающим, как звук трубы, призывающей на Страшный суд.
Старик вытер набежавшие слезы, все понял и слабым голосом ответил своей питомице:
— Простите, графиня, ведь вы знаете, что я предан вам душой и телом.