— Всё предпринято, Ваше величество, всё делается...
Вопрос «ну что?» повисал в воздухе, пока в один из докладов Пётр Андреевич развёл руками, говоря:
— Увы, Ваше величество, не удалось. Вдогон я послал трёх агентов. Быть может, они что-то предпримут. Обещал им щедрое вознаграждение, коли удастся возвратить княжну в Петербург. Они постараются.
Не постарались. Шувалов знал, что всё останется как есть, что ему ничего не будет в случае неудачи. Это было такое поручение, деликатность и конфиденциальность которого безусловно оберегали его положение и, более того, словно бы приближали его к государю, ибо ой становился сообщником его тайной страсти.
Но тайная ли?
— Скажи, Пётр Андреевич, известно ли в обществе о моей связи с княжной? — неожиданно спросил Александр.
— Должен вас разочаровать, Государь, — известно и даже в подробностях, — помедлив, отвечал Шувалов. — Во дворцах, как ни хоронись, стены имеют глаза и уши. Языки резать — не те времена, да-с. В связи с нынешними обстоятельствами я бы осмелился воспользоваться ими и сделать вашему величеству некое предложение.
— Отчего же нет. Говори...
— Я предложил бы распустить слух...
— Ну же! Смелей!
— Слух о том, что вы, Государь, порвали с княжной и отослали её от себя.
— Гм. — Александр провёл руками по пушистым бакенбардам, что истолковывалось близкими ему людьми как признак озабоченности. — Что ж... Пожалуй. А ты знаешь — это мысль. Поручаю это тебе — ты в силах исполнить в лучшем виде. Особенно некоторым дамам в окружении государыни сообщи под большим секретом. Самый верный способ, что слух разойдётся мигом и пойдёт гулять по салонам.
— Исполню в точности.
— Главное, чтобы слух исходил от тебя, — поощрил Александр. — Тебя считают весьма осведомленным в силу твоего положения. Сочтут известив доподлинным.
— И сенсационным, — вставил Шувалов, уловив на лице Александра довольное выражение.
Узел развязался неожиданно и к обоюдному удовольствию. Александр полагал, что в высшем свете будут долго смаковать новость и радоваться низложению княжны, этой выскочки и дерзкой девчонки. А уж от него она не уйдёт, он в силах добыть её хоть из-под земли. Шувалов же радовался тому, что угодил государю, притом самым неожиданным образом. И её величество останется довольной и найдёт способ выразить ему свою благодарность. В благодарности же государя он не сомневался.
Тем временем новые министры действовали с подобающей энергичностью новой метлы, прутья которой все в целости. От предупреждений и временных запрещений сеятелям вредных идей перешли к решительным действиям: журналы «Современник» и «Русское слово» были закрыты. Чернышевский взят под арест, последовали ссылки его единомышленников в отдалённые губернии.
Спасибо Шувалову: Александр мог с подобающей торжественностью отметить двадцатипятилетие бракосочетания. И эта дата всколыхнула в его душе остывшую было вовсе благодарность к Марии Александровне, и из-под давно остывшего пепла проглянул жар былых чувств.
Четверть века! Сколько всего — и всех! — было. Сказать ли Марии, что он пленился княжной более всего потому, что она живо напомнила ему юную супругу в первые медовые месяцы их жизни? Нет, язык не повернётся. Да и вряд ли это можно принять за правду. Мария не из легковерных, она достаточно умна и пережила великое множество увлечений мужа, не испытав ничего, кроме лёгкой досады, равно и опасений подхватить какую-либо заразную болезнь. Такое в среде великих князей тоже бывало.
Он испытывал чувство благодарности к своей венценосной супруге. Всё-таки она оставалась верной спутницей его жизни несмотря ни на что. Он не услышал от неё ни слова упрёка. Она была единомышленницей во всём, что касалось жизни государства, подавала советы умные и дельные, когда он просил, но не вмешивалась — упаси Бог. Мария Александровна поддержала его в главном деле жизни: в отмене крепостного права, в великой реформе, как потом по праву стали её именовать. Помогла Александру преодолеть сомнения и колебания, осаду крепостников...
Да, она всегда была с ним — ненавязчиво, преданно, верно. Он ценил эти ненавязчивость и преданность. Порой Александра посещало кратковременное чувство вины. И тогда он говорил, как ценит её, мать его детей и спутницу, надёжность которой есть награда, дарованная небом.
Но можно ль укротить желания? Он не перестал быть мужем, но в равной степени не перестал быть мужчиной. Ханжи почитают это за грех. На самом же деле это столь же естественно, как и все другие чувства, дарованные человеку от Господа. Сказано: плодитесь и размножайтесь! Тем более это относится к нему, помазаннику Божию. Его семя — драгоценно. И чем более женщин примут его в своё лоно, чем более понесут от него, тем прекрасней потомство оставят они на земле. Пора наконец это понять! Он, император Александр, — благодетель женской части его империи.
Вот такие мысли приходили порою ему в голову, и единственный человек, с которым он делился ими, был генерал-адъютант Рылеев. Этот безусловно понимал и оберегал страстную натуру своего государя. Мог бы его понять и брат Костя, но Александр отчего-то не хотел заговаривать с ним об этом. Костя тоже грешил, но чересчур скромно. Вдобавок после каракозовской истории кое-кто пустил слушок, будто брат был в связи со злодеем.
Александр принял Каткова в Петровском дворце, и тот без обиняков сказал ему об этом: вот, мол, Ваше императорское величество, пущен слух, что Каракозов имел встречу с великим князем Константином Николаевичем. Что великий князь имел-де виды на престол, ежели ваше величество падёт от рук убийцы.
— От кого ты слышал эту ересь? — Александр стукнул кулаком по столу.
— Не хотелось бы называть, Ваше величество...
— Я требую!
— От графа Дмитрия Андреевича Толстого...
— Ну этот известный выдумщик.
— Он ссылается на Трепова...
— Они все хотят меня запугать, — возмутился Александр. — Будто я не понимаю зачем. Мы-де преданы вашему величеству и бдим, во все стороны глядим. Я велю тебе пресекать этот паскудный слух, слышишь!
— Слышу, Ваше императорское величество. И повинуюсь, как должно верноподданному.
— Верю тебе, — заключил Александр. — Брат Константин верный и честный человек, близкий мне. Да, он порой увлекается либеральными идеями, да, они заводят его чересчур далеко. Но он предан мне по-настоящему и в крестьянской реформе всё время был рядом, был единомыслен. А это, как тебе известно, главное дело моей жизни. И я прошу тебя поддерживать идеи крестьянской реформы в своей газете.
«Со всех сторон обложили меня, — думал Александр, отпуская Каткова. — Как трудно делать добро, когда даже соратники понимают его розно. Вот и Толстой понимает добро по-своему, как обер-прокурор Синода, а не как министр народного просвещения. Не сделал ли я ошибку, назначив его на этот пост? Не лучше ли было бы оставить его обер-прокурором? »
Не впервой Александру приходили в голову такие мысли. Этот Толстой был непопулярен, более того — нелюбим. Но главная мысль его правильна: надлежит прекратить повторяющиеся попытки к возбуждению вражды меж различных сословий. Говорят: он-де ретроград, он был в стане крепостников. Бог с ним. Сейчас некоторые заблуждения на пользу. Крамола не выкорчевана! Она растекается по империи.
А меж тем преданных престолу и ему лично выхватывает смерть. В Бозе усоп Михайла Муравьев, которого окрестили «вешателем». На седьмом десятке — всего месяца не дотянул до торжества. Уж ему и голубая лента Андрея Первозванного сулилась, и многие другие награды. А ведь в молодости был в Союзе Благоденствия — вот как меняет человека жизнь. Иные злорадствовали: Господь воздаёт за грехи, за свирепство. Воздаёт, верно. Однако же дожить до семидесяти годов и праведнику не удаётся.
С этой последней мыслью, побывав на отпевании, Александр отправился восвояси. Предстояла высокоторжественная церемония помолвки наследника-цесаревича Александра Александровича, которому суждено стать императором Александром III, с дочерью короля Дании Христиана IX принцессой Софией-Фридерикой-Даграмой, получившей при святом крещении имя Марии Фёдоровны. Это была третья Мария Фёдоровна на российском престоле. Первой была дочь Фёдора Нагого, истинная Фёдоровна и последняя жена Ивана Грозного. Второй — супруга Павла в девичестве тоже София-Доротея-Августа-Луиза. Невеста наследника оказалась Катенькой ровесницей, вот как бывает, родилась с нею в один год. Но это обстоятельство было известно лишь одному участнику церемонии — самому императору. Нельзя сказать, что невеста была хороша. Правда, у неё был гармоничный овал лица и серые глаза, глядевшие умно и с некоторой снисходительностью на творившуюся вокруг суету. Но из множества претенденток цесаревич выбрал её, себе под стать.
Время было тревожное и суетливое. Весной Александр направился на Парижскую всемирную выставку — был приглашён королём Наполеоном III. Его сопровождали двое сыновей и вице-канцлер Горчаков. Пред поездкой он побывал на торжественном освящении часовни, сооружённой у входа в Летний сад, там, где в него стрелял злодей Каракозов.
— Господь меня не оставил и не оставит, — убеждённо произнёс он. — Ибо в память России я вошёл как освободитель, и это пребудет со мною навеки.
В самом деле — не оставил, и это было похоже на чудо.
Быть в Париже и не развлечься?! Государь начал с того, что заказал ложу в Опера комик, где шла весёлая оперетка Жака Оффенбаха «Герцогиня Геролынтейнская». Говорили, что в роли герцогини композитор Якоб Эбершт — таково было настоящее имя этого сына кантора из Кёльна, — вывел на сцену императрицу Екатерину Великую. Сестра императора великая княгиня Мария Николаевна, которой было предложено место в ложе, засмущалась было — говорили, что российская императрица представлена на сцене в непристойном виде. Но любопытство превозмогло, и никто из сидящих в царской ложе не был ни шокирован, ни разочарован: зрелище было весьма сочное. А какая музыка! Какие голоса! Какие красотки в кордебалете!
Наполеон оказал честь русскому императору: встретил его ещё на вокзале и сопроводил в Елисейский дворец. Посредника-переводчика не требовалось: российский монарх прекрасно говорил по-французски.
Александр намеревался отвести душу и повеселиться на славу: ведь Париж создан для веселия. И всё было бы хорошо, если бы не проклятые поляки. Они были вездесущи и при появлении русских выкрикивали «Долой палачей Польши!», «Ещё Польска не сгинела!», наконец «Александр — убийца поляков!». Они проникли даже во Дворец правосудия со своими выкриками и, похоже, вызывали сочувствие у французов.
На шестое июня был назначен военный парад в Лоншане, пригороде Парижа. Его должны были освятить своим присутствием три монарха: французский, немецкий и российский.
Когда Александр вместе с Наполеоном возвращался с парада в одной коляске через Булонский лес, неожиданно прогремел выстрел.
— В меня, в меня! — воскликнул Александр. — И наверняка поляк эмигрант.
Пуля просвистела мимо, ранив коня шталмейстера. Покушавшегося схватили. Им оказался поляк по фамилии Березовский.
— Господь снова спас, — Александр трижды перекрестился. — Он простёр надо мной свою охранительную длань.
Однако настроение было испорчено. А ведь предстояли ещё увеселения и официальные приёмы. И предстояли свидания с Катенькой, которую доставили в Париж после полугодовой разлуки.
Ей был заказан самый роскошный номер во второстепенной гостинице. Александр не собирался навещать её там: каждый вечер верный Рылеев провожал её в Елисейский дворец через потаённую калитку на углу авеню Мариньи.
Первая встреча всколыхнула в Александре все былые чувства, казалось, угаснувшие в нём. Катя оставалась — что бы там ни было! Катя была совершенством — даже по сравнению с теми искусными дамами полусвета, с которыми он провёл два вечера.
— Мне сказали, мой повелитель, что вы отреклись от меня. Но ведь это неправда, я вижу, что это неправда, — прошептала она после первых восторгов.
— Я велел распустить этот слух, дабы заткнуть рты сплетникам. Но разве я могу отказаться от тебя, Катенька, моя Катенька? — В эту минуту Александр был искренен. В ней оставалась та первозданная светлость любящей женщины, которой ему так недоставало в недавних любовных связях. Он почувствовал нечто вроде раскаяния. Разве можно было поставить рядом с этой прекрасной юной женщиной, которая ухитрилась каким-то образом сохранить своё девичество и вместе с тем оставаться опытной, всех этих француженок с их пусть и великолепной статью! Нет, отныне он будет верен ей, рыцарственно верен. Тем более что она научилась угадывать его желания как никакая другая женщина и идти им навстречу с дивной открытостью.
Прежде его мужское естество подстёгивало простое любопытство: а вдруг?! А вдруг ему откроется такая женщина, равной которой не было и не будет. А вдруг и он для себя откроет нечто небывалое, какие-то новые восторги?
Но женщины приходили и уходили, а открытий нового не было. Чуть интересней, чуть разнообразней, а в общем — одно и то же.
Но Катенька! Это было совершенство. И Александр сделал свой последний и окончательный выбор. Он остановился, отказался от беспрестанных поисков вечно женственного. Она останется с ним, чего бы это ни стоило! Он сумеет превозмочь придворные толки и сплетни. В конце концов сплетники угомонятся.
Оставалась императрица Мария Александровна, мать его детей. Но с нею он постарается поладить. Она его поймёт и не станет осуждать. Ей ведь были известны почти все его интрижки, она, можно сказать, приучена к ним. И ни разу не возроптала: от неё ведь не убыло, и они сохранили ровные добрые отношения, как положено умным, понимающим друг друга супругам.
И потом... Должен ли монарх, стоящий над всеми, повелевающий громадным государством с миллионами подданных, оправдывать свои дела, повеления и поступки перед кем бы то ни было?! Даже перед Богом? Ведь он есть помазанник Божий. И стало быть, оправдываем свыше и не подлежит суду земному.
Впрочем, Александр и не помышлял о каких бы то ни было оправданиях. Своему духовнику он как-то сказал:
— Ты, святой отец, не смей заходить в своих требованиях за пределы благоразумия. Помни о своём месте и не зарывайся.
— Ни на мгновенье не забываю, чадо моё духовное, ибо знаю, каково моё место и назначение под сими царственными сводами.
— То-то же, — благодушно произнёс Александр.
— Христос, наш небесный учитель, да и земной тож, произнёс однако: кто из вас без греха, пусть бросит в ближнего камнем.
— В ближнюю, — поправил Александр, — в Марию Магдалину. Я же стою выше греха, ибо над людьми, и обязан ты почитать меня безгрешным.
— Яко примерный подданный своего государя внимаю и повинуюсь.
— То-то же, — снова откликнулся Александр. И без обиняков спросил: — Ведаешь ли, пастырь мой духовный, о связи моей с княжной Долгоруковой?
Священник смущённо заморгал, а потом кивнул головой.
— Извещён, Государь. На каждый роток не накинешь платок.
Александр улыбнулся. Сентенция ему понравилась, откровенность пастыря тоже.
— Ну и что же ты об этом думаешь?
— Плоть и её зов даны нам свыше. А коли так, то греха в том не вижу.
— Разумно говоришь, — одобрил Александр. — Всё, что естественно, не содержит греха.
— Ещё древние сказывали, — подхватил священник, — что положено Юпитеру, воспрещено быку.
— Само собою, чадо моё духовное. Да и княжна больно хороша, можно ль устоять.
Александр засмеялся.
— Стало быть, понимаешь?
— Не токмо понимаю, но и одобряю.
— Эдак мы с тобою поладим. Поощрён будешь за таковое одобрение, — заключил Александр, отпуская пастыря. Место княжны в его жизни было известно всем, хотя при дворе о нём стыдливо умалчивалось. Но из разряда сенсации оно в конце концов перешло в обыденность. И княжна перестала быть затворницей. Она стала появляться в свете со своей неизменной наперсницей Варварой Шебеко и даже на придворных балах. Окружённая блестящими молодыми офицерами, она упоённо танцевала, вызывая восхищение своею воздушностью, невесомостью. Восхищены были не только гвардейские офицеры, но даже некоторые почтенные статс-дамы. Они вполголоса обменивались впечатлениями.
— Можно понять государя...
— Понять да. Но можно ль оправдать? Её величество всё ещё очень хороша и выглядит куда моложе своих лет...
— Но тридцать лет разницы! Это что-нибудь да значит...
— Увы, весьма много. Особенно в отношениях мужчины и женщины...
Александр ревнивыми глазами следил за порханием своей любовницы, увлекаемой очередным кавалером. Улыбка не сходила с её лица. Да и можно ль было не улыбаться, выслушивая восторженные славословия своему изяществу, своей красоте, сравнимой с красотой античных богинь. О, с некоторых пор она знала себе цену, и какие бы признания она ни выслушивала, её улыбка оставалась покровительственно снисходительной. Она давно уверилась, что стоит над всеми и все эти обольстительные речи, все эти восторги молодых красавцев не затрагивали её сердца. Оно оставалось верным своему повелителю, который был несравненен во всём. Государь мог быть спокоен: его Катенька принадлежала ему всецело и не только телом, но и душою, сердцем, всем своим естеством.