— Боже, Боже, — захлёбываясь в слезах, говорила Катя, обнимая Александра, — второй раз за год... Что же это, Сашенька, как они могут, почему им дают? В Государя, среди бела дня, на глазах у всех... Где же их полиция?
— Успокойся, дитя моё, всё ведь обошлось. Господь охраняет меня. Он знает, что мне надо долго жить, чтобы дожить до венчания с моей любимой. И пока это не случится, я заговорён, я бессмертен, ты — моя кольчуга, мой талисман. Только будь со мной, и всё будет хорошо...
Александр стоял около постели, в которой лежала больная Мария Александровна.
— Я молилась все дни, я благодарила Его, что второй раз отвёл руку убийцы, но, Александр, Александр, зачем ты подставляешь себя? Зачем ты поехал? Я же умоляла, и все говорили: не надо, не надо, эти поляки... от них можно ждать чего угодно, но ты перестал меня слушать.
— Мари, дорогая моя, ты преувеличиваешь. Нигилисты и здесь пытались. Что ж мне прятаться от неведомо кого? От судьбы не спрячешься.
— Это не судьба, Саша. Твои участившиеся прогулки, твоя поездка в Париж... Я не знаю, что или кто побуждает тебя идти против здравого смысла и моей обеспокоенности...
— Никто меня не побуждает, Мари. С чего ты взяла?
— Я вижу, Александр, я чувствую. Ты переменился последний год.
— Что ты, Мари, разве я к тебе!..
— Нет, нет, ты внимателен, даже больше, чем раньше. Ты чаще стал приходить ко мне, но... но в этом, наверное, и дело: ты словно чувствуешь вину передо мной и хочешь её загладить.
— Но я в самом деле её чувствую. Я гуляю, езжу везде, а ты здесь, одна, в постели...
— Саша... Сколько лет мы знаем друг друга? Неужели ты думаешь, что я не изучила тебя за эти годы, чтобы не отличить чувство от долга? Ты волен, Саша, в своей свободе, ты не виноват, что я не могу больше сопровождать тебя везде, не могу уже соответствовать твоим желаниям, говорю ещё раз — ты волен в своих поступках, если... если они не опасны для тебя и твоих близких. Допустим, я уже не так дорога тебе, как раньше...
— Мари!..
— Но есть дети. А ты ведёшь себя, как будто у тебя нет ответственности ни перед кем, кроме своих желаний.
— Но это же не так, Мари.
— Не так?
— Нет.
— И у тебя ничего не случилось?
— Что ты имеешь в виду?
— Не появился какой-то новый интерес, отдаляющий тебя от семьи, трона?
— С чего ты взяла это, дорогая?
— Ты не ответил.
— Нет. Конечно, нет.
Она вздохнула и откинулась на подушках.
— Ладно. Иди, Саша, я устала. Я буду молиться за тебя.
— Мари, дорогая моя, я понимаю, что эти два покушения напугали тебя, и только этим можно объяснить твою положительно чрезмерную подозрительность...
— А ты уверен, что покушений было только два? И что-то, ещё одно, не достигло цели?..
— Тебе нравится? — спросил Александр у Кати. Она погладила спинку нового кресла, оглядела комнату, где всё было новым и нарядным.
— Да, очень. Как же не нравится. И мне под цвет волос подходит, правда?
— Правда, — засмеялся Александр. — А не подходило бы — перебили. Я обожаю твои волосы, — он зарыл в них лицо. — Когда я гляжу через них, мир кажется солнечным, даже если на улице пасмурно. — Он огляделся, посмотрел наверх. — А твои родные там? — Она кивнула. — А вход один, общий?
— Нет, два, как ты хотел. От меня есть второй, во двор, прямо к каретному сараю.
— Замечательно. Ты выходишь со своей половины, через свой вход, к своему экипажу и едешь...
— К своему любимому, — подхватила Катя.
— И я не буду больше волноваться, что кто-то тебя видит по дороге.
— Если бы ещё я не волновалась, что кто-то опять...
— Ах, ты об этом... Не беспокойся, я забыл сказать тебе, я был у гадалки.
— У гадалки?
— Сказывают, она верно угадывает будущее.
— И что она предсказала тебе?
— Забавно. Что линия моей жизни прервётся искусственно.
— Ах, вот видишь...
— Но не скоро, с седьмой попытки пресечь её.
— Но, значит, я правильно волнуюсь.
— Но она не сказала, когда это случится. Может, мне тогда сто лет будет. И я тебе так надоем...
— Саша, почему ты имеешь привычку шутить над всем серьёзным?
— Потому, что это единственный способ не впасть в меланхолию. Меня с детства воспитывали в мысли о серьёзности того, что мне предстоит в этой жизни.
— Но разве не так?
— А по-настоящему серьёзное в ней только одно, — он засмеялся и обнял её.
По набережной медленно шли два человека. Со спины не было видно ни лиц их, ни возраста. Один был в сюртуке, второй — в генеральском мундире. За ними медленно охала карета.
Я предложил вам пройтись, генерал, не только потому, что после обеда моцион крайне полезен, особенно в нашем возрасте и при нашей комплекции... Но и потому, что лишние уши тут весьма опасны.
— Но ведь ваш кучер небось по вашему же ведомству служит?
— Ну и что с того? Доносить — их обязанность. Так что не сочтите за труд. Вы слышали о парижских приключениях нашего дорогого императора?
— Вы покушение имеете в виду?
— Нет. Во всяком случае, не то.
— Помилуйте, а разве было ещё одно покушение?
— В каком-то смысле. На его семейный покой. На его репутацию. Это не мои слова — императрицы.
— Даже так... Значит, и она знает про этот... эпизод?
— Да уж кто про него не знает. Только, боюсь, это не эпизод. К эпизодам мы привыкли. Это молодит, должно быть, разгоняет кровь, как говорит мой доктор. На здоровье. Даже Её величество относилась к этим шалостям снисходительно. Как она их называла?.. А, вот: государевы умиления. Недурно, согласитесь.
— Так, может, и это — очередное умиление?
— Не похоже. Отправиться в Париж, хотя все были против, нарваться после одного покушения на второе...
— А разве не Всемирная выставка была поводом? Чтобы промести переговоры с Наполеоном III?
— Мне тоже сначала так казалось. Но когда выяснилось, что переговоры велись не только с ним и не только днём, то всё стало понятно. Как всегда всё оказалось предельно просто. Шерше ля фам.
— Может, это просто совпадение?
— Может. Но тогда и то, что они встречаются в Зимнем, в кабинете покойного императора Николая Александровича, тоже следует числить по разряду совпадений?
— Не может быть! Граф, вы уверены в этом?
— Естественно, я не присутствовал при этом, но, судя по донесениям... Кто же ей ключ дал?
— Господи прости... Но ведь этажом выше императрица. Неровен час...
— Вот именно. Поэтому я и полагаю, что мы, как истинные слуги Его величества, радетели его высших интересов, равно как и общественной морали... должны предпринять какие-то шаги, чтобы уберечь нашего императора от дурного влияния. От, безусловно, дурного влияния.
— Но как, граф? Как? Я не только не решусь заикнуться об этом Государю, но даже в мыслях...
— Помилуйте, генерал, кто говорит об этом. Да он бы и не послушал никого. Похоже, эта особа имеет на него необъяснимое влияние.
— Что ж, батенька, тут необъяснимого? Ему сорок девять, ей девятнадцать, вот и все объяснения. Да ещё и красива, чертовка, ничего не скажешь. А коль ещё и императрица, как сказывают, всерьёз занемогла... Я бы, знаете, тоже голову потерял.
— Ну, ну... Не клевещите на себя. Не потеряли же в позапрошлом году, когда...
— Господи! Вы и про это знаете?
— Ну так, генерал, коли я уж и про первую особу знаю, то уж сочтите за честь...
— Да, граф, не хотел бы я оказаться в числе ваших врагов.
— Надеюсь, нам обоим это не грозит. Так вот, генерал, перейдём к делу. Я бы полагал полезным для общества, коль мы не можем повлиять на Его величество, попробовать повлиять на вторую фигуру в этой партии.
— А ежели она расскажет Государю?
— Значит, надо таким способом повлиять, чтобы не рассказала.
— Это каким же?
— Я полагаю, есть только один способ. Про что женщина никогда не расскажет мужчине?
— Про что же?
— Стареете, генерал. Про другого мужчину.
— То есть вы имеете в виду...
— Именно. А подберёте кандидатуру вы. Сумеете?
— Надо подумать. Это не так просто.
— Если бы эта задача была простой, я бы не стал прибегать к помощи вашего превосходительства. К сожалению, мои фигуранты для этого не годятся. К тому же почти все известны Государю. Тут нужен человек из тени. Желательно именитый, но бедный. Чтоб было чем заинтересовать. О достоинствах физического рода говорить не будем — это ясно. Главное — отчаянный. Хорошо бы из игроков.
— Но чем же он сможет её привлечь по сравнению с тем, что она имеет?
— Я полагаю, двумя вещами. Первое — за банальностью можно опустить. Как вы изволили заметить, Государю сорок девять, и он изнурён ответственностью и заботами. А второе — она его каприз, прихоть, мотылёк, так сказать. А барышне небось замуж хочется.
— Значит, ваш кандидат жениться на ней должен?
— Пообещать жениться.
— И вы полагаете, этого будет достаточно, чтобы она...
— Чтобы он... Чтобы Государь узнал о её неверности. А это уже моя забота. И тогда, я полагаю, всё вернётся на круги своя.
— А как же его свести с ней, чтобы никто, не дай Бог, не заподозрил чего?
— Я думаю, через её невестку. Она сама весьма скандализована сложившимся положением. Воспользуемся ним. — И человек в сюртуке махнул рукой, подзывая карету.
Бал-маскарад был в разгаре. Катя в маске кружилась в танце среди других масок. Когда танец закончился, кавалер подвёл её к креслам.
— Благодарю нас, сиятельная незнакомка. Могу ли я надеяться и ещё на один танец?
— Я запишу вас, маска.
Подошла Сильвия, её невестка. Она тоже в маске. Её сопровождали двое гусар в масках. Катин кавалер отошёл.
— Милая, — сказала Сильвия, — позволь тебе представить этих прелестных незнакомцев. Оба отменно танцуют, оба ужасно остроумны, и, надо полагать, оба молоды и красивы.
— И оба восхищены, — подхватил первый гусар, обращаясь к Кате, — как вы танцуете.
— И оба надеются, — сказал второй гусар Кате, — что вы окажете им честь в следующем катильоне.
— Сразу двум? — засмеялась Катя.
— Мы бросим жребий, — сказал первый гусар. — И тот, кто вытянет его...
— Будет смотреть, — подхватил второй гусар, — как мы с вами танцуем.
Катя снова засмеялась.
Заиграла музыка. Второй гусар предложил Кате руку. Она встала.
— А это ваш выигрыш, — сказал второй гусар Сильвии, кивнув на товарища. — Надеюсь, он тоже окажется счастливым.
Катя танцевала среди масок. Из-за балюстрады за ней наблюдал Александр. Он был тоже в маске, но его невозможно было не узнать — по костюму, росту и бакенбардам. И по тому пространству, которое оставалось свободным вокруг него. Рядом с ним стоял Рылеев, он был без маски.
— Ты бы, Александр Михайлович, — обратился Александр к Рылееву, — надел маску. А то ты совершенно меня разоблачаешь.
— Не могу, Ваше величество. В маске кругозор сужен, видно только то, что перед носом. А я на службе.
Мимо них проплыла в танце Катя. Александр проводил её восхищенным взглядом, потом сказал Рылееву:
— Ну коль ты служишь тут, так скажи, кто вон с той маской танцует? — он показал глазами на Катиного кавалера.
— Судя по мундиру...
— Узнай. И вели ему брать уроки танцев. А то он ей все ноги отдавит...
Катя сидела в кресле одна, обмахиваясь веером. Убедившись, что никого вокруг нет, сняла маску, стала и ею обмахиваться — другой рукой. Рядом с ней опустилась в кресло молодая женщина, её маска была поднята на лоб.
— Вы одна? Можно присесть? — спросила она Катю.
— Конечно. Жарко, — Катя помахала маской.
— Неудивительно, вы столько танцуете.
— Я бы ещё могла, да...
— Боятся, — то ли утвердительно, то ли вопросительно сказала Катина соседка.
— Меня? — удивилась Катя.
— Ну... Не совсем вас. Извините, я не должна так говорить, мы совсем незнакомы.
— А я вас знаю. Вы — мадемуазель Шебеко.
— Вы угадали, княжна.
— Ну так зачем чиниться. Давайте просто: Варя — Катя. Ладно?
— Ладно, Катя.
— И на «ты» — хочешь?
— Хочу, Катя.
— Забавная ты, Варя.
— Я не забавная, я просто старше вас. Тебя... Старшие всегда кажутся забавными.
— Ой, ну ты просто как мой брат — тоже всё меня за девочку почитает.
— А ты уже... — Варя многозначительно замолчала. Видя, что Катя вспыхнула, добавила миролюбиво: — Не сердись, но это все знают.
— Что знают? — Катя отодвинулась от неё.
— То самое. Из-за чего вокруг тебя... Никто не осмеливается. Боятся твоего покровителя. — Катя уставилась в мол. Ты не сердись на меня.
— Я не сержусь. Я просто...
— Я понимаю, я очень хорошо понимаю, что ты чувствуешь. Когда такое — и счастье, и тайна — распирает грудь, хочется с кем-то поделиться, но страшно, нельзя, и оттого счастье кажется неполным, чего-то в нём не хватает сочувствия ли, зависти ли, понимания, наконец, и вдеть человека, которому можно доверить эту тайну, и не видишь его, боишься ошибиться, а когда он вдруг появляется подле, пугаешься его и хочешь бежать, и ругаешь себя, что позволяешь ему быть фамильярным с тобой, и не знаешь, как сделать, чтоб тот человек забыл твою доверчивость — не в словах, нет, во взгляде, в мыслях, которые можно прочесть... Так?
Катя долго молчала, потом тихо спросила:
— Откуда вы знаете всё?
— Я же сказала, я старше, Катенька. Много старше. Тебе двадцать? На семь лет. Я всё это уже давно прошла, не ты первая, не ты последняя.
— Прошла?
— А ты думаешь то, что с тобой случилось... никогда ни с кем?..
— И ты тоже? — Катя вдруг ахнула. — С ним?! — шёпотом, почти беззвучно спросила она.
— С ним? — Варя рассмеялась. — Ну ты, право, дитя. Успокойся, нет, не с ним. Но царская семья большая. Милостей на всех хватает.
— Варя...
— Да?
— А говорят... Я слышала, что он... раньше... Даже моя родственница дальняя — Александра Сергеевна Долгорукова... Это правда?
— А тебе как лучше? Чтоб правда? Или чтоб неправда?
— Как это — как лучше?
— Ну чего ты хочешь больше: быть спокойной или, напротив, горячиться ревностью.
— Я не знаю. Я как-то не думала. Ревность? Нет, я боюсь, я не хочу.
— Ну вот и решили, и, значит, не было ничего. Ты единственная. Кроме, конечно... — она многозначительно замолчала.
— Она... Мне сказали, меня назначают её фрейлиной.
— Да? И тебя тоже? Поздравляю.
— Почему тоже?
— Да так, не обращай внимания. Мы же решили — ничего не было.
— Ну ты представляешь, как же я... перед ней...
— Как все. Ещё подружитесь. Обычно все, к кому Государь благоволил... ну, ну... просто слегка флиртовал, вполне невинно, — все они сначала принимались в штыки, а потом становились в очень даже нежных отношениях.
— Как же это может быть?