ОЗЕРО ЩОР
Воды озера, то полные движения под ветром, то недвижно прозрачные, то посылающие на прибрежный песок маленькие волны, которые непрерывно бегут и исчезают и опять возвращаются, — что может быть лучшего на свете!
Папа сказал Гале, что далеко от Белых Стругов есть синее море — тёплое море, где большие волны то с грохотом разбиваются о прибрежные скалы, то бегут назад, увлекая за собой мелкие камешки, чтобы через минуту принести их снова на берег.
И ещё папа сказал, что есть океан. Он ещё больше, и у него совсем нет берегов. Громадные волны, больше холма, на котором стоит их дача, поднимают на своих гребнях пароходы с дом величиной.
Но моряки, плавающие на этих пароходах, совсем не боятся волн. Не будет бояться и Галя, когда вырастет и станет моряком. А пока она храбро бежит в воду, купаясь с мамой в жаркий июньский день.
Вода в озере такая тёплая, что в ней хочется сидеть целый день. Мама уже давно плавает, выйдя из купальни в озеро, а Галя шлёпает босыми ногами по воде и тащит за собой на верёвочке любимый корабль, с которым никогда не расстаётся. Вода около купальни и между мостками совсем прозрачная: под ней виден каждый маленький камешек, наполовину запрятанный в песок, и кажется, что дно можно достать рукой.
И Галя весело бежит всё дальше и дальше от берега. Тёплые струйки ласкают ей ноги… Галя не замечает, что вода закрыла её трусики и поднялась до пояса.
И вдруг мягкий песок внезапно ушёл куда-то из-под ног… Дно исчезло!.. Вместо него была внизу пустота, и Галины лёгкие ноги, поболтавшись беспомощно в этой пустоте, вдруг стали тяжёлыми и неудержимо потянули её вниз.
Галя закричала: «Мама!» — и погрузилась с головой в прозрачную воду. Она успела увидеть большую краснокрылую птицу… красные крылья её в одно мгновение взметнулись над водой. Галя уже не помнила в эту минуту, что у мамы был красный халат, и не понимала, что крылья были мамины руки, метнувшиеся в воду за ней, за Галей.
Она поняла только спустя несколько мгновений, что всё страшное кончилось, что она на руках у мамы и мама несёт её домой, а тёплые капли на Галином лице — уже не вода, а мамины слёзы; и, когда Галя своей рукой захотела стереть их, мама сказала: «Ничего, ничего, девочка, это я от радости».
— Ну, уж теперь, Галенька, будешь помнить, как по воде бегать! Небось боле не побежишь! Озеро-то — вон оно какое! В нём, гляди, и ключи холодные и невесть что на дне-то… Теперь в куклы играй…
Так говорила вечером няня, развёртывая Галю из пледа, в котором с перепугу продержали её весь жаркий июньский день.
Но няня ошиблась: Галя не разлюбила озера.
Она не бегала больше по берегу одна, она не пускала по воде караваны картонных шлюпок, но озеро обернулось к ней по-новому, наполнив новым очарованием её дни — нет, не только дни, даже ночи. Потому что совсем недавно, в тёплую звёздную ночь, папа взял её с собой на рыбную ловлю.
Вечером они уплыли с папой в большой лодке. Гале позволили держать сеть для рыбы, а когда сопровождавший их Васятка развёл на берегу костёр, Галя сидела в лодке и смотрела на яркое пламя, дрожавшее в тёмной воде.
Папа укутал её одеялом от ночной свежести. Но воздух был совсем тёплый. Звёзды переливались у самого края лодки: это их отражала вода.
И вода еле заметно шевелила лодку, оттягивая её от берега. Гале казалось, что берег отходит от них всё дальше, а лодка плывёт в синее тёплое море; и вот из моря они с папой плывут в океан, у которого нет берегов; волны шумят вокруг них… Океан, наверное, тоже тёплый, потому что Гале очень тепло, и она плывёт всё дальше — до тех пор, пока её не будит голос папы, который говорит над самым её ухом:
— Эй, рыболов, просыпайся уху есть! Вот Васятка тебе говорит, что всё готово.
Гале не хочется ухи; но пламя костра, фигура Васятки, снимающего котелок с огня, и поставленная прямо на мох тарелка с хлебом и пряниками вдруг показались до того заманчивыми, небывалыми, что ещё не успев окончательно проснуться, она выпрыгивает из лодки и бежит к костру, чтобы там, хлебнув прямо из котелка большую ложку ухи и закусив пряником, свернуться на коврике под тёплым одеялом, взглянуть ещё раз на звёзды, отражённые в тёмной воде, и заснуть окончательно — до зари.
На заре её разбудил предрассветный холодок. Папа уже стоял около лодки, с довольным видом поглядывая на корзинку, полную живой, ещё трепещущей рыбы.
— Галек, посмотри-ка сюда! — крикнул весело папа.
Галя в одну минуту вскочила с коврика, на котором лежала, и, подбежав к лодке, с восторгом и жалостью смотрела на корзинку, стоявшую на корме: с восторгом — потому, что рыбы сверкали, как серебро; с жалостью — потому, что кончилась их привольная жизнь в глубокой прохладной воде озера…
Скоро они с папой плыли обратно по розовой воде и над ними алело высокое небо, а розовые капли падали с вёсел в глубокое озеро. Светлые струйки бежали вместе с лодкой и что-то нашёптывали Гале.
ИВАНОВЫ ОГНИ
Из сарая, до половины наполненного пахучим сеном, в широко раскрытую дверь видно огромное небо.
Галя сидит наверху, на сене, положив около себя свой лук и стрелы, а рыженький Илюша, сын старого профессора, их соседа по даче, стоя на гладком земляном полу, достругивает себе «чижик».
После душного, тяжёлого дня тучи закрыли край неба и медленно двигались по знойной синеве, подбираясь к солнцу. А солнце уже начинало склоняться к вечеру. И тучи, наплывая на него, загорались изнутри розовым золотом. Потом они тускнели и лиловели, сгущаясь в тяжёлые клубы.
Всё это было отлично видно из сарая.
Вот и скрылось солнце, окунулось совсем в тучи… Потемнело, посвежело вокруг… Ветер качнул тяжёлую дверь на петлях. Молния прорезала тучи, и раскатистый гром потряс сарайчик.
Рыженькая голова мальчика зарылась в сено.
Но Галя не испугалась. Её веселил гром, и бегущие быстро тучи, и дыхание грозового ветра.
Гром затихает. Илюша поднимает голову и шёпотом говорит:
— А Васятка сказал, что это Илья-пророк!..
— Где Илья-пророк? — шёпотом спрашивает Галя, наклоняясь к нему.
— А в тучах! В колеснице огненной сидит Илья-пророк.
Галя не шевелясь смотрела в тёмные тучи, и, когда опять загрохотал в небе гром и блеснул огонь молнии, ей показалось, что она видит огненную колесницу и коней, дыхание которых превращалось в клубы пара, и огромного пророка с молниями, как со стрелами, в руках.
В ту ночь ещё одно зрелище поразило Галю. Эта ночь была самая короткая в году — Иванова ночь. И Гале по этому случаю позволили лечь поздно, дождавшись «Ивановых огней».
Она ждала их с нетерпением, хотя ещё не знала, что это за огни и где они будут гореть.
И вот, когда в небе зажглись бледные весенние звёзды, запылали на земле яркие огни. На всех пригорках, на зелёной траве, ещё влажной после дождя, на опушке леса зажглись костры — костры Ивановой ночи. Папа повёл Галю на горку за дачей, откуда было видно далеко кругом.
Костры горели повсюду под тёмным звёздным небом, и мягкий ветер доносил оттуда, от этих весёлых огней, обрывки песен и звуки гармошек.
Галя не уходила с горки до тех пор, пока оранжево-красные огни не стали тускнеть и словно уходить в землю, а Галины глаза стали закрываться и голова клониться на колени к маме, около которой она сидела.
Тогда папа взял её на руки и понёс домой.
Ночной воздух был свеж после грозы. Обрызганные дождём цветы их маленького садика благоухали так сильно, что Галя открыла глаза и посмотрела на клумбу, мимо которой нёс её папа. Это табак, вечерний цветок, пахнет так сильно, так чудно!
Галя легко соскакивает с папиных рук и бежит к табаку.
Она осторожно обходит всю клумбу, наклоняет лицо к белеющим в сумерках душистым пятиугольникам, взбегает на ступеньки террасы… Но здесь ноги перестают её держать: она едва стоит, пока няня снимает с неё платье, и засыпает, прежде чем её успевают укрыть одеялом.
Она давно уже спит, а на зелёных пригорках всё ещё догорают последние костры и всё так же благоухает в садике белый табак.
Но вот они отцветают — все табаки и все левкои на клумбах. Даже астры вянут под осенним дождём. Озеро Щор отражает в свинцовой воде свинцовое небо. А по утрам на Галю уже надевают драповое пальто… Это надвигается осень. За осенью придёт зима.
Зачем зима?
С этим вопросом обращается Галя то к матери, то к няне. И никто ей ничего не отвечает. Скоро уедут они в город, и по стёклам забарабанит дождь со снегом, а с Невы подует ветер, заводя тонким голосом в трубе. И зачем зима приходит каждый год?
Даже яркие зимние дни, всё же очень любимые Галей, со сверкающим на солнце снегом, с санками и коньками, не могли изгнать из её памяти радостных дней в Белых Стругах.
Неподвижность зимы пугает её. Летом бегут неумолчные струйки воды, качаются под тёплым ветром зелёные вершины деревьев, летают бабочки и стрекозы, точно в такт никому не слышной музыке. Всё полно движения, которое радует и вызывает ответное желание — двигаться, бегать, летать.
Но недвижим покой зимы, и всё-таки неизвестно, зачем она наступает? И зачем проходит лето — ещё одно лето в Белых Стругах, зелёное лето, полное солнца и блеска воды?
Но оно кончилось. И Белые Струги уплыли. Им навстречу шли новые дни и новые годы жизни, учения и труда.
Прощайте, Белые Струги!
МАМИНЫ АЛЬБОМЫ
В эту осень Галю поздно перевезли в город.
Холодный туман наползал с реки, поднимавшейся вровень с гранитом, и среди дня часто бухали пушки. Тогда няня крестилась и со вздохом говорила:
— Господи, твоя воля, никак, наводнение реки?
И, подойдя к окошку, тревожно всматривалась в туман. Потом она задёргивала шторы. Сумрак густел, зажигались лампы, и туман не проникал сквозь плотные портьеры.
Няня накрывала на стол и усаживалась с Галей на большой диван в ожидании мамы. В эти часы Галя обычно занималась рассматриванием маминых альбомов. Всем известные мамины подруги и папины приятели, приходившие к ним в самом обыкновенном виде, пившие чай и рассказывавшие за столом всякие смешные истории, — там, в альбомах, красовались в удивительном виде. Все они, по понятиям няни и Гали, даже тётя Лидия Петровна, ходившая в длинном чёрном платье, — даже эта самая Лидия Петровна была снята совсем раздетой. Нельзя же было считать платьем какую-то юбочку, державшуюся неизвестно на чём!
— Лидия-то Петровна, Лидия Петровна! — покачивала няня головой над большой фотографией. — Что же это она, матушка, во всём в голом!
Но Галя с восхищением смотрела на снимки. У Лидии Петровны на голове были два перышка, скреплённые маленькой блестящей пряжкой. Но что всего замечательнее — Лидия Петровна стояла только на одной ноге, протянув другую как совсем ненужную куда-то вбок. А тётя Софья Михайловна, самая весёлая из всех маминых подруг, совсем ни на чём не стояла: она плавала в воздухе, как синюшка в озере Щор, и какой-то принц в узких штанишках с бубенчиками крепко схватил её поперёк тела, боясь, что она уплывёт. На Софье Михайловне была надета юбочка, очень пышная, украшенная маленькими букетиками, а на волосах был венок.
Но не только знакомые — сам папа и сама мама были тоже сняты в необыкновенном виде! У папы в руках была гитара, на которой он никогда не играл, на голове — большая шляпа, которой он никогда не носил; он был в коротенькой курточке с шишечками, а мама… В высоко поднятой руке держала она маленькие дощечки; в её тёмных волосах был огромный гребень, и белое кружево падало с головы на плечи, а розу, чудную розу, мама держала в зубах и, закинув голову, смеялась, глядя Гале прямо в глаза и выставив вперёд одну ногу. Галя теперь уже знала, что в этих костюмах, с гитарой и розой, танцуют папа и мама где-то в кино — до тех пор, пока не начнут там мелькать смешные картинки. Она уже понимала, что, если бы мама не танцевала, им было бы «не на что жить», и знала, что значит, когда «не на что жить»: это значит холодные комнаты и остывшие печки, покупка в лавочке хлеба на какую-то «книжку» и мама с насморком и кашлем, оттого что, когда «не на что жить», мама приходит домой с мокрыми ногами.
Но сейчас мамины ноги были сухими и обуты в блестящие лакированные туфельки на превысоких каблуках. Она весело спешила вместе с папой «на репетицию», откуда всегда приносила Гале что-нибудь сладкое. Несомненно, «репетиции» были приятным местом.
Галя знала, что и там, на «репетициях», мама тоже танцевала. И ещё танцевала на каких-то «занятиях». И потом этими занятиями была «занята в спектаклях».
«Ты сегодня занята в спектакле?» — спросит папа за обедом.
«Ну конечно!» — быстро ответит мама и, наскоро кончив обед, бежит в свою комнату, где впопыхах суёт в чемоданчик шёлковое трико, какие-то блестящие перышки и букетики шёлковых цветов, всё время напевая и постукивая в такт каблучками, на которых так легко двигались её неутомимые ноги.
Ноги мамы, как и Галины, по-видимому, никогда не уставали. Бывало, няня скажет во время обеда, когда мама спросит о чём-нибудь таком, что няня забыла подать (а это частенько случалось с няней):
«Да сидите вы спокойно, я сейчас принесу! Ноги-то небось за цельный день гудуть, с утра до ночи всё пляшете!..»
«Да что вы, Петровна! — весело ответит мама. — А тогда для чего же у меня ноги?»
И, прежде чем няня успевала повернуться, мама уже выпархивала в кухню и возвращалась обратно.
«Господи твоя воля! — скажет няня. — И не поспеешь за ними: чисто сороконожки, так и летают».
Галя — в удивлении.
И, посмеиваясь, заметит папа:
«Сороконожки, няня, не летают, а бегают очень быстро».
А Галя, убеждённая непоколебимо в том, что ноги существуют для того, чтобы прыгать и бегать, очень заинтересовалась сороконожками. Ведь это как удобно! Если две первые ноги устанут, остаются ещё две… и ещё две… и ещё… Но здесь Галя останавливается: она ещё незнакома с арифметикой.
Поздно вечером, когда няня уже уложила её в постель и закутала в одеяло, Галя спросила в раздумье:
«А если вдруг у неё две ноги устанут, то сколько ещё останется?»
«У кого?» — поворачивает няня к Гале свою голову, на которую, по обыкновению, наматывает на ночь платок.
«У сороконожки», — говорит Галя.
Но няня, по-видимому, тоже не была сильна в арифметике. Она только засмеялась добрым и долгим старческим смехом и, укрываясь своим тёплым одеялом из пёстрых лоскутков, охая, сказала:
«Царица небесная, матушка, и что это за ребёнок за такой! Чего ни услышит, всё запомнит дочиста!»
ПЕРВЫЙ СПЕКТАКЛЬ
Однажды, вернувшись домой, мама в изумлении остановилась в дверях своей комнаты: она увидела все фотографии своих подруг разложенными подряд на диване и Галю, стоящую перед ними на одной ноге; другая нога была поднята кверху.
Прошла минута — Галя перешла к другому снимку и переменила позу, подняв и согнув руки над головой. Тут мама не выдержала и закричала:
— Держи коленки прямей, коленки-то не сгибай!
И тут только она разглядела, что Галя надела самое лучшее своё платье, а к волосам прикрепила букетик цветов, который она вынула из маминой картонки.
Очень смеялась мама, рассказывая об этом папе поздно вечером, когда Галю уже уложили в постель. А папа вдруг сказал:
— А не взять ли её как-нибудь в театр? Пора уж ей посмотреть настоящий спектакль. Как ты думаешь?
— Взять! Взять! — закричала Галя, в ту же минуту вскакивая с постели.
Но тут она была схвачена, уложена, укутана и оставлена в темноте.
Утром, едва проснувшись, она прибежала к папе — будить его. И, разбудив, немедленно спросила, когда он возьмёт её в театр.
— А что у нас завтра — воскресенье? — ответил папа сонным голосом. — Ну вот, завтра и возьму.