– Наверное, бегут от жары, – пробормотал Хуан.
– А может, от тумана. Спускаются в темноту. Но почему лают, почему у них такой тоскливый вид?
– Бедный пес, – сказала Клара, глядя на собаку: та, тяжело дыша и дрожа, легла на край платформы и озиралась.
– Не бешеная, так сбесится, – сказал репортер. – От жажды и от страха. Че, погляди-ка там, в глубине, в глубине туннеля.
Из глубины туннеля, почти у самой земли, на них смотрели два глаза. Секунда-другая, и показался белый ком – из туннеля бежала собака. Послышался гул – с запада шел поезд.
– От него же мокрого места не останется, – сказала Клара. – Может собака уйти от поезда?
– По обе стороны путей есть узкие тротуары. Пойдем, это наш.
Они сошли с лестницы, прошли мимо дежурного, который со шваброй наготове не отрывал глаз от пса. Поезд быстро приближался и, подходя к платформе, дал свисток. Клара с Хуаном глядели на пса: животное не трогалось с места, безучастное ко всему, только чуть подрагивала голова. Дежурный кинулся к нему и хрястнул шваброй поперек туловища; он хорошо рассчитал: пес рухнул на рельсы за секунду до того, как поезд промчался по ним, и псиный вой, как и крик Клары, потонул в визге тормозов и лязге железа.
V
– Смотрите.
Продавец Лопес с видом энтомолога демонстрировал вырезку из газеты «Ла Насьон».
«Население предупреждают, что до результатов анализов, которые в настоящее время проводятся Министерством общественного здоровья, —
Он читал и прищелкивал языком, внутренне осуждая,
откашливался, —
не следует употреблять в пищу грибы, появившиеся вчера вечером, в очень небольших количествах, в столице».
– Ну, сеньор, это уже конец света.
– Что – грибы или то, что их нельзя есть? – спросил Андрес со вздохом.
– То, как об этом сообщают. Лицемерие, сеньор Фава, – вот как я это называю. Лицемерие. Пудрят людям мозги. Как будто кто-то собирался есть эту пакость.
Он загадочно понизил голос. Знаками он пригласил Андреса (старый продавец – старый клиент) за высокую пирамиду продукции издательств «Сантьяго Руэда», «Акме», «Лосада» и «Эмесе». Согнулся, разглядывая что-то на нижней пустой полке. Потом выпрямился, торжествующе сопя и оглянувшись по сторонам с невинным видом, и знаком предложил Андресу наклониться и поглядеть. В глубине полки слабо фосфоресцировали серебристые грибочки. Андрес оглядел их с интересом, такие он видел в первый раз.
– От этой грязной сырости, – сказал продавец Лопес. – Пусть рассказывают сказки, я-то знаю, что к чему. В жизни не помню такой жары и такой жуткой сырости.
– Верно, – сказал Андрес. – Липкая к тому же, как Рахманинов. Однако не верю, что эти грибы…
– Верьте, сеньор Фава. Это от сырости началось, от сырости. Я говорю сеньору Гомаре: надо что-то делать. Смотрите, как книга покоробилась, на что это похоже…
Андрес взял в руки том под названием «Радуга», книга была мягкой и пахла жиром.
– Никогда не думал, что книга может гнить, как человек, – сказал он.
– Ну уж… – Продавец, похоже, был шокирован, – гнить —
есть же слова, вполне пристойные,
обозначающие то же самое,
но эта молодежь, как она любит —
просто для эпатажа, только и всего —
Андрес расхаживал по просторному залу в нижнем этаже книжного магазина «Атенео». «Студенческие годы, – думал он, вытирая ладони, – мои жалкие песо, бумажки по пять песо… А здесь все, как тогда. Какую книгу я купил первой? Не помню —
но не помнить – все равно что убить, предать. В один прекрасный день я пришел сюда, вошел в эту дверь, нашел продавца, попросил книгу —
а теперь не помню, какую».
Прислонившись к красноватой колонне из словарей Касареса, он закрыл глаза. Постарался вспомнить. Голова закружилась, и он открыл глаза. Тихонько стал насвистывать:
It's easy to remember
but so hard to forget[72].
Но одно из своих первых посещений вспомнил: он купил тогда Эсхила, Софокла, Феокрита, выпущенных в Валенсии издательством «Прометей» по одному песо за книжку, —
а разве не Бласко Ибаньес вел эту серию?
а еще (в другой раз) «Портрет Дориана Грея» в серии «Новая библиотека». Ему вспомнились магазины старой книги, где книги продавались на вес. Там он купил О'Нила, «Двадцать стихотворений о любви», «Сыновья и любовники». И оттуда – сразу в кафе («Официант, пожалуйста, чашку кофе и нож»), разрезать книги, предвкушая удовольствие; какое счастье! Дни были высокими, а нужда только помогала счастью.
«Вкус, аромат сигарет, – подумал он. – И тень деревьев на площади». Он взял книгу из стопки, положил обратно. Каждую минуту приходилось вытирать руки. Он поднял глаза и увидел служащих, ходивших на втором этаже вдоль перил; они походили на насекомых, один насвистывал «Песню Сольвейг». «Вот бестия», – подумал Андрес с нежностью. В «Атенео» он зашел купить последнюю книгу Рикардо Молинари; входя, он остановился в дверях, глядя на шествовавших мимо членов организации «Восемьдесят женщин». Первая несла странный плакат – некоторые газеты уже обсудили его – что-то насчет Сивилловых пророчеств и призывы вступать в их ряды, —
НЕ ТЕРЯЯ НИ ДНЯ,
ИБО И ОДИН ДЕНЬ МОЖЕТ ПОГУБИТЬ ТЕБЯ,
О, ЖЕНЩИНА,
СЕСТРА ВОСЬМИДЕСЯТИ,
КОТОРЫЕ МОЛЯТСЯ, МОЛЯТСЯ —
и все это под музыку, под бешеный треск пластмассовых кастаньет,
О, ЖЕНЩИНА —
а с грузовика, на котором были установлены репродукторы, заунывно вещала прозелитка.
«Очищение, – подумал Андрес, глядя на них. – Чего они боятся, какие знамения разгадывают…» Процессия ненадолго остановилась и потом затерялась, уйдя вверх по улице Флорида. Когда Андрес вошел в «Атенео» (было четыре часа пополудни), еще один грузовик быстро проехал мимо, выкрикивая в усилитель официальное сообщение, в котором упоминались грибы.
– Какая жара, Фава, – сказал Артуро Планес из-за стопки книг серии «Колексьон Аустраль». – Как поживаешь, старик?
– Да ничего. Вот слушаю, что говорят.
– Говорят еще и не такое, – сказал Артуро, протягивая ему большую красную руку, по которой струился пот. – Я сыт по горло разговорами. Ты-то, кажется, живешь не в центре, а мы тут…
– Представляю. Быть продавцом на улице Флорида —
да уж – кошмар, да и только —
– К тому же – продавцом книг, это так скучно, – пожаловался Артуро. – Хорошо хоть в последние дни У нас есть чем развлечься. Ты не поверишь, но на втором этаже —
(он давился от смеха, поглядывая наверх) —
че, потрясающе —
там, наверху, знаешь, притащили. Сказали, мол, – с брачком, что-то в этом роде. И вот с позавчерашнего дня, как поднялся северный ветер…
– И что они делают? – спросил Андрес, рассеянно поглаживая томик рассказов Луиса Сернуды, и вспомнил:
– Моются, – сказал Артуро, отступая.
Продавец Лопес прошел мимо со стопкою изданий Капелюша в руках, и две робкие отроковицы шли за ним по пятам, словно боясь, что их книги потеряются. Андрес глядел на них отрешенно. «Все проходит, – подумал он, – и эти угомонятся, сядут изучать реки Азии, изобары —
унылые изотермы». Одна из девушек поглядела на него, и Андрес чуть улыбнулся ей; она опустила глаза, потом снова поглядела на него и окончательно о нем забыла. Он почувствовал: его образ распадается в сознании девушки, превращается в ничто. Капелюш, изотермы, среднее статистическое, Тайрон Пауэр, «I'll be seeing you»[73], Вики Баум.
– Че, да ты слушай, что я говорю, – жалобно сказал Артуро. – Ты что, тоже шарахнутый?
– Конечно, – сказал Андрес. – Так, значит, моются?
– Да, посреди конторы. Клянусь тебе всем самым святым. Погляди сам, поднимись наверх, иди, иди, не бойся. Я просто не могу оставить отдел. Иди и потом мне расскажешь. Кстати, может, купишь какой-нибудь кирпич у меня в отделе?
– А какой у тебя отдел?
– Градостроительство и дорожное дело, – сказал Артуро, немного стыдясь. – Про железобетон и функциональные города.
– Это действительно не по моей части, – сказал Андрес, кладя на место томик Сернуды. «Не знать забот, – вспомнилось ему. – Построить жизнь так, чтобы в один прекрасный день оказаться в каменном доме, а у порога – песчаный берег и водная гладь без конца и края…» Он улыбнулся, услыхав новый лай репродуктора на улице. Монахиня, сопровождавшая перепуганную молоденькую девушку, разглядывала стопки серии «My first English books»[74], капельки пота собрались на тонком темном пушке над верхней губой, время от времени нетерпеливым движением она отгоняла муху. Продавец Лопес с сеньором Гомарой закрывали двухстворчатую дверь, чтобы не впускать туман, уже скрывший от глаз противоположную сторону улицы.
Лестница была пуста. Он прошел меж столов и полок безо всякого воодушевления, ища то, что доставляло такое удовольствие Артуро. Перегнулся через перила («Теперь и я похож на насекомое», – подумал Андрес), знаком выразил недоумение. Артуро энергично указал пальцем в сторону служебных помещений. Андрес увидел маленькие окошечки и вспомнил, как однажды просил кредита на покупку Фрейда, Жироду, Гарсиа Лорки; все прочитано, за все заплачено, почти все забыто. Из небольшой двери справа чересчур резко выскакивали служащие, дверь почти примыкала к перилам, и Андресу показалось —
СЕСТРА ВОСЬМИДЕСЯТИ,
КОТОРЫЕ МОЛЯТСЯ,
МОЛЯТСЯ
– голос был приглушенный,
но в нем слышался отзвук уличной трескотни и автомобильных клаксонов, —
показалось, что они чудом сдерживались (один был невероятно бледен, другие, наоборот, красные и слишком суетились), —
словно повинуясь строгому приказу. «Меня туда не пустят, – подумал Андрес. – Какая жалость, что нет рядом Хуана с репортером». Слева зазвонил телефон, и бледный служащий —
теперь уже семь или восемь служащих, выйдя из конторских дверей, поднимались по лестнице —
подскочил к трубке. «Вы ошиблись», – услышал Андрес. Не успел служащий положить трубку, как телефон зазвонил снова.
– Нет. Нет. Вы ошиблись, – повторил бледный молодой человек и умоляюще поглядел на Андреса, словно тот мог ему помочь.
– Сейчас снова позвонят, – сказал Андрес, и телефон зазвонил.
– Добрый день. Нет, нет. Вы ошиблись. Набирайте аккуратнее. Да, другой номер. Нет. Звоните на станцию. Не знаю.
– Скажите, чтобы набрали девяносто шесть, – сказал Андрес.
– Набирайте девяносто шесть. Все, я вешаю трубку. – И он замер, глядя на трубку в ожидании. С середины лестницы позвали: «Филиппелли, Филиппелли!» – и бледный продавец удалился, оставив Андреса наедине с телефоном, который снова зазвонил. Андрес, смеясь, поднял трубку.
– Я попала к Менендесам? – произнес тонкий, но довольно требовательный голос.
– Нет, в «Атенео».
– Но я набираю номер…
– Лучше, если вы закажете разговор через телефонистку, – сказал Андрес.
– А как это сделать?
ИБО И ОДИН ДЕНЬ МОЖЕТ ПОГУБИТЬ ТЕБЯ —
– Наберите девяносто шесть, сеньорита.
– Ах, девяносто шесть. А дальше —
О, ЖЕНЩИНА —
– А дальше попросите телефонистку. И расскажите, что происходит с номером…
– Менендесов, – сказал голос. – Благодарю вас, сеньор.
– Желаю удачи, сеньорита.
– Мне нужно… – снова сказал голос, и затем в трубке щелкнуло. Андрес немного подержал трубку в руке, ни о чем не думая, вживаясь в телефон, —
а телефон – это такая вещь, в которой на секунду что-то твое и что-то другого человека
соединяются, не становясь единством,
О, ЖЕНЩИНА —
и слушают друг друга, но зачем, —
и кто это будет в следующий раз – с кем ты соединишься,
не становясь единством,
на секунду прикоснешься
к ничто,
к Кларе, например, как в тот раз – к Кларе —
НЕ ТЕРЯЯ НИ ДНЯ,
СЕСТРА ВОСЬМИДЕСЯТИ!
Он положил трубку на рычаг. Посидеть немного на обитых кожей скамьях, посмотреть сверху, утешаясь мыслью, что смотришь на других сверху вниз, на лысину продавца Лопеса, на подобные вареным крабам руки Артуро Планеса, на книги —
КОТОРЫЕ МОЛЯТСЯ, МОЛЯТСЯ.
Но он воспользовался тем, что путь к двери в служебное помещение был свободен, поскольку служащие, похоже, не обращали внимания на посторонних. Дверь слабо светилась; из-за перегородки матового стекла слышались плеск воды, глухое покашливание, шепот многих голосов. Он вошел, засунув руки в карманы пиджака, не глядя ни на кого в отдельности, пропустив прежде толстого седого сеньора, который наткнулся на дверь и чертыхнулся (не столько в адрес двери, сколько в свой собственный) и, войдя, расчистил для Андреса широкое пространство, так что тот мог, прислонясь к полкам, набитым библиоратами, наблюдать сцену, немного ослепленный желтым светом, падающим в огромные окна, за которыми туман уже стирал очертания зданий напротив. Когда он привык к желтому свету и смог уже разглядеть ванну посередине (письменные столы были сдвинуты, образуя как бы маленькую цирковую арену, маленький уличный цирк, и даже опилки на полу), —
он увидел у края ванны начальницу отдела кредитов, а по обе стороны от нее – двух девушек и еще мужчин (восемь или девять поодаль, теснившихся у края этой самой), —
да, конечно, это была ванночка, цинковая
детская ванночка, формой напоминающая
плавучий гробик, изящно окантованная серенькая ванночка, которую вода наполнила белыми звездами,
синими отсветами, —
как бы прервавших на минуту какую-то церемонию. Задняя часть помещения тонула в полумраке, желтый свет освещал только круг в центре (но Андрес успел увидеть и других служащих, толпившихся в глубине, кожаный диван и длинную фигуру, лежащую на нем, не то спящую, не то в обмороке). Никто почти не разговаривал в этот момент, и, хотя женщины посмотрели на Андреса, и он был совершенно уверен, что его присутствие замечено, тем не менее, все шло своим чередом, и начальница кредитного отдела сделала знак одному из мужчин, и тот выступил вперед —
(«Как они долбят по темечку этими анализами», – сказал кто-то в глубине комнаты) —
и подошел к ванночке, ожидая от начальницы кредитного отдела следующего знака, чтобы, повинуясь ему, медленно нагнуться, опустить ладонь в воду, зачерпнуть ее и, наклонив голову, омыть рот и подбородок, —
меж тем как одна из девушек поджидала с полотенцем, уже довольно мокрым, и начальница кредитного отдела сказала что-то, чего Андрес не расслышал, потому что как раз в этот момент шел мимо окон к людям, столпившимся вокруг человека на диване. Продавец Лопес направлялся туда же с другого конца комнаты, страшно возбужденный, неся в руках губку, смоченную в уксусе (пахло уксусом, хотя позже Андресу подумалось, что это мог бы быть и нашатырный спирт или смесь солей вроде тех, что Стелла носила в сумочке в те дни, когда —
хотя больше всего это походило на уксус). За спиною он слышал перешептывания, плеск воды. «Они потеряли голову», – подумал Андрес, а потом подумал, что нет, что как раз голову-то они и спасали; техника очищения —
потому что это был один из способов,
О, ЖЕНЩИНА,
хитроумных способов —