– Tout le monde a bel, – сказал Хуан. – A bel et bien disparu[97]. Как далеко отсюда маркополо, старуха.
– И экзамен, – сказала Клара тоненьким, в ниточку, голосом. – Смотри-ка вон туда, как разрастается.
– Да, и со стороны Кордовы тоже.
– Как будто музыка ищет тонику. Лови.
– Как будто перчатка, один за другим, принимает пальцы руки. Получай.
Они обнялись, крепко, смятенно, почти как сама ночь —
– Я потею, – сказал Хуан. – Следовательно, существую. Я писал стихи.
– А я все училась и училась, – сказала Клара. – И убила человека, который все курит и курит.
– Андреса? – сказал Хуан. – Абеля?
– Абель жив. Абель бродит где-то здесь.
– Не знаю, – сказал Хуан. – Мне кажется, что Абель – как город, нечто такое, что a bel et bien disparu. Значит, Андреса?
– Да, – сказала Клара. – Я его убила, но мы этого не знали.
– Убивать – не есть предмет познания. Посмотри туда, на площадь.
– Вижу, – сказала Клара. – Дерево на пригорочке, омбу.
– Ты не можешь его видеть.
– Свет поднимается над ним. Он был как омбу, маленький и веселый. Чего он хочет?
– Ничего, – сказал мужчина, чуть, было, не столкнувшись с ними. Он крутанул назад, нетвердым шагом, словно колеблясь, прошел немного по улице, решительно свернул к «First and Last» и скрылся. Воротник пиджака у него был поднят, как будто —
– А теперь гораздо ближе, – сказал Хуан, указывая в направлении улицы Леандро Алема.
– Да, – сказала Клара. – И я думаю, еще немно-гои —
– Вон там, где копают фундамент.
– Да, там.
– Бедняга репортер, – сказал Хуан. – Как он заснул.
– Он очень добрый, репортер.
– Бедняга. И Андрес —
– Бедняга Андрес, – сказала Клара. – Бедняжка.
Калимано услыхал свист, поставил стакан на стойку и быстро вышел. Он увидел Андреса: тот смотрел в сторону центра, и на его лице лежал отсвет красноватого зарева. Дальше, почти на углу, силуэт обнявшихся Клары и Хуана походил на ствол без ветвей, жалкий обрубок.
– Порядок, – сказал Андрес. – Готовьтесь, мы едем. – И он не торопясь направился туда, где стояли Клара с Хуаном, ощущая на ходу только что появившийся во рту вкус – вкус копоти, проглоченной с воздухом. «Вкус пепла, – подумалось ему. – Прекрасные слова, голубка в ковчеге. Последним звуком на земле, наверное, будет слово – возможно, личное местоимение».
– Тронулись, – сказал он, упруго наклоняясь вперед и беря их обоих под руку; они не сопротивлялись.
– Пошли, – сказал Хуан. – Какая разница.
– Осторожно, провод, – сказал Андрес. – Моя школьная учительница всегда говорила, что электричество – зловредный ток.
– Куда мы идем? – сказала Клара, и ее рука потянула назад. – Сперва объясни мне, почему —
– Идем, и все, – сказал Андрес. – Этого достаточно.
– Для меня – недостаточно. Нам было хорошо в баре, и —
– Иди, старуха, – сказал Хуан. – Не строй из себя «ивич», эти машинки по нашим дорогам не бегают.
«Уметь иногда быть жестким, – подумал Андрес. – А я умру, так и не научившись этому». Он свистнул Калимано, и тот пошел впереди. Хуан, высвободившись из рук Андреса, повернулся и взял Клару под руку с другой стороны. Теперь, когда они повернулись спиною к центру города, туман казался занавесом в кинозале, который раздвигается перед началом картины, когда перед первыми титрами по порошкообразной поверхности экрана просверкивают, потрескивая, искорки. Широкая улица была пуста, а вот и караульная будка у входа на территорию таможни —
Справа – железнодорожная колея, уходящая в заросший травою пустырь (но Калимано шел, не глядя по сторонам) —
– Почему-то мне вспомнился скорпион, – сказала Клара. – Как видите, я не собираюсь устраивать сцен. Я понимаю, что меня волокут силком, все это так глупо —
в конце концов, —
вот и вспомнился скорпион.
– Скажешь тоже. – Хуан наклонился и поцеловал ее в волосы. – Иногда очень правильно поступает. Вспомни скорпиона.
– Скорпиона, – сказала Клара. – Кто-то рассказывал о скорпионе, о его участи. Что за участь быть скорпионом и как ему необходимо следовать своей участи – быть скорпионом.
– Парафраз Иудиной участи, которая, в свою очередь, является парафразом участи Сатаны, – сказал Хуан. – И, отступая так дальше и дальше, в конце концов, увидишь, что сам Господь Бог… ой, слишком жарко, чтобы —
– Я все-таки вернусь к скорпиону, – сказала Клара.
– Я думаю: неужели необходимо, неужели действительно необходимо скорпиону знать, что он – скорпион?
– Да, – сказал Андрес. – Для того, чтобы его бытие имело смысл.
– Но имело бы смысл только для него, – сказал Хуан.
– Да, а это – главное. Для остальных же это выглядит чистой случайностью.
– Я спрашиваю потому, – сказала Клара, – что думаю об Абеле. Я хотела бы знать: действительно ли ему необходимо делать то, что он делает?
– Не переживай так из-за Абеля, – сказал Хуан.
– Абелю нравится привлекать к себе внимание, в этом разгадка.
«А я так не считаю», – подумала она с неожиданной строптивостью, и ей захотелось остановиться, повернуть назад, вернуться. Они пошли по берегу мимо снастей, скользя по булыжной мостовой. Несмотря на туман, было видно довольно —
кирпичные строения справа —
синяя шляпа —
но, может быть, это от —
первые причалы, канал —
это – от неба, синяя шляпа —
Калимано остановился и поджидал их —
от синего неба Буэнос-Айреса —
– Река, – сказал Калимано, – ушла в задницу.
– А, – сказал Хуан, – значит…
– Ничего, просто надо дойти до нее, ну, конечно, —
– Ну и дойдем, – перебил его Андрес. – Идите вперед, только и всего.
– Смотри-ка, шоколадная площадка, – сказал Хуан. – Помнишь?
– Помню, – сказала Клара. – Безобразная шоколадная площадка —
– Сколько песо ты у меня вытянула тут на сладкое!
– Чтобы приукрасить немного эту площадку, мерзкий скупец. Ведь всем известно, какая она некрасивая.
– Похожа на остров, выплывающий из тумана, – сказал Андрес. – Правда, я никогда не ел шоколада на этой площадке.
– И потерял прекрасные мгновения, – сказала Клара.
– Конечно, потерял, – сказал Андрес и выругал себя за сентиментальность. «Даже у самого края я не способен быть жестким». За что ни возьмись – Хуан, каждое слово – Хуан —
а почему, собственно, этого не должно быть, почему скорпион. Они обошли маленькую площадку по краю. «Лужайка для прогулок – ».
– Здесь мы считали суда, – прошептала Клара. – Я знала их все по именам.
– Только смотри, не плачь у меня, – сказал Хуан мрачно.
– Нет, нет. А вот здесь есть одна скамейка…
– Одна из двух, – сказал Хуан. – И старые деревья, как живые существа.
– С этой скамейки мы смотрели на суда у причала. Помню, там были «Графиня», «Тоба»… Ты знал гораздо больше названий, но я помнила их дольше.
– Как прекрасно смотреть на морские суда, – сказал Хуан. – Мы плавали на них на всех.
– Дешевое путешествие, но прекрасное, – сказала Клара. – Как легко было ненавидеть Буэнос-Айрес, когда он был тут, всегда —
– Смотрите под ноги! – крикнул Калимано. – Мостовая!
– Давайте обойдем здесь, – сказал Андрес. – Как это не поставить знак в таком месте…
– Зачем его ставить, – сказал Хуан, – если, кроме нас, его все равно никто не увидит. Мы говорили о площадке так, будто видели ее, а мы ее не видели.
– Я видела, – прошептала Клара.
– Нет, старуха. Ты просто помнишь ее.
(А вот и голубой свет на караульной будке) – Потом, не разговаривая, они медленно пересекли.еще одну площадь, которая шла на подъем. Калимано шагал, нащупывая ногою булыжник, напуганный провалом в мостовой, и теперь уже не верил тому, что видели глаза. «Скорей бы конец», – думал Андрес, по временам оглядываясь назад, туда, где туман казался не таким густым из-за звуков, из-за света фонарей вверху, из-за жары, которая словно бодала их лбом. «Наверное, с факультетской лестницы сейчас была бы видна река – ». Клара и Хуан шли, спотыкаясь, и не разговаривали. Раз или два Клара сказала: «Похоже на Онеггера», но не объяснила, что имела в виду. Хуан бормотал строчки стихов, что-то придумывал, развлекался как мог в своем крошечном портативном аду. От реки низом шел липкий дух, пахло уже не сыростью, а гнилой соломой, – глинисто-аммиачная вонь. «Высунь язык, – подумал Хуан. – Ну-ка, река, высунь язык —
Но если я – язык,
если это —
мой язык —
О, какой грязный, он мне
не нравится —
ну-ка, река, будьте добры, сейчас же —
(А завтра?)
Но я живу в своем ложе, раз я – река —
– Глядите кругом, – сказал Калимано. – По-моему, клуб где-то тут.
– Надо же, – сказала Клара, ища руку Андреса. – Оказывается, мы идем в клуб.
– Жизнь – это клуб, – сказал Хуан, – только второразрядный. Ишь ты, как славно у меня получилось. Андрес…
Но Андрес, несмотря на Кларину настойчивость, отнял руку и отошел в сторону поговорить с Калимано. «Ни того, ни другого – подумал он. – Остается совсем мало. Если они от меня уедут – ». Что дальше – он не знал.
– Вот, видна караульная будка, – крикнул Калимано. – А там и лодка недалеко. Мать моя, река ушла к чертям собачьим.
– Скорее наоборот, – сказал Хуан. – Или очень скоро так будет.
– Скорее, – прошептала Клара. – Пожалуйста, пойдемте скорее. Там…
Но там ничего не было, Андрес отпрянул, держа руку на пистолете, но не увидел ничего, кроме далеких огней, похожих на бенгальские, маячивших среди шлюпок. Тогда он вспомнил, что у причала не было никаких судов. Но более того, он был твердо уверен, что и в порту не видел судов. «Бедняжка моя, ей страшно. Первый раз она говорит: «Скорее». И радость, оттого что он видел: они решились, – поднималась в нем, точно дерево. Слова, слова.
– Скорее, – говорил Калимано. – Вот она – караулка.
Хуан прочитал слова над входом: Аргентинская рыболовная ассоциация. Рыба – бонито, багре – воскресенья, яхты – все открыто, все разобрано, здание окутано темнотой, а под ногами – вязкий ил, все, что осталось тут от реки, одна насмешка. Хуан повернулся (он шел последним). Буэнос-Айрес. Если все еще —
– Скорее, – донесся голос Клары. – Иди скорее, Хуан.
Он догнал ее, и Андрес наклонил голову, чтобы не обидеть его своим взглядом. По молу они почти бежали, Калимано с кошачьей ловкостью вел их и заставлял прибавить ходу. Туман поднимался от реки, они увидели мерцавший бакен канала. «Одни, – подумал Андрес. – Не может быть, чтобы мы были тут одни». Мысль эта не казалась ему невероятной, просто он не соглашался с нею.
– Здесь начинается вода, – сказал Калимано и указал на полосу как будто из шоколада. – Хорошо еще, что я рассчитал так, что лодка теперь у самой кромки. Видать, четыре, не меньше, сегодня повиснут на привязи, – бормотал он, перегнувшись через перила.
Андрес тоже смотрел вниз с неожиданно подступившим страхом, а вдруг —
Но Хуан с Кларой были словно далеко отсюда, – остановившись посреди причала, они смотрели друг на друга.
– Собачья блоха, – сказал Хуан нежно.
Андрес подошел к ним.
– Надо спуститься по этой лестнице, – сказал он и потянул их за руки. – Чао, ребята, Калимано ждет.
– А ты? – сказала Клара почти таким же тоном, (это подумал Андрес, если он действительно так подумал), каким говорят: «Не уходите, почему вы уходите так рано?» Это были искренние слова, однако не необходимые, не те, что иногда хотелось бы услышать.
– А я пойду обратно, к Стелле, – сказал Андрес. – За все заплачено, Хуан. Не давай ему больше денег.
– Спасибо, – сказал Хуан и сжал ему руку до боли. – Что я могу тебе сказать —
– Ничего. Ступайте.
– Это невероятно, что ты остаешься, – прошептал Хуан. – Но почему мы?
– По сути, я тоже уезжаю, – сказал Андрес, улыбаясь. – Разница всего в несколько часов. Не расстраивайся, уводи Клару. Вот она, лестница.
Хуан махнул рукой. Потом сунул руку в карман и вынул мятую тетрадь.
– Здесь то, что я написал за последние дни, – сказал он. – Сохрани ее для меня.
– Ну конечно, – сказал Андрес. – А теперь поторопитесь.
– Андрес, – сказала Клара.
– Да, Клара.
– Спасибо.
– Не за что, – сказал Андрес совершенно осознанно.
Как просто: сказать «спасибо» – и в расчете. Одно «спасибо» – и ты спокоен. Он смотрел, как она ставила ногу, как нащупывала первую ступеньку, и спросил себя с ясной жестокостью: а не искал ли ее Абель затем, чтобы услышать еще одно «спасибо»? Как несправедливо, как глупо. «Я перестаю видеть ее такой, какой она была», – подумал он, оставшись один на молу. Он слышал разговор, плеск весел. Голос Хуана, что-то крикнувшего ему. Но вместо того чтобы перегнуться через перила, он повернулся и зашагал обратно, в упор глядя на красноватый занавес из тумана, в недрах которого словно закипало что-то.
У мостика он увидел худого черного пса. Он подошел к нему и погладил, пес отстранился и показал зубы. Шоколадная площадка была рядом – черный круг на серовато-синей булыжной мостовой. Андрес направился туда, но, прежде чем ступить на нее, закурил сигарету и поглядел, там ли еще пес. Странно, но тишина, царившая на маленькой площади, казалась еще глубже оттого, что где-то вдалеке грохотал город. «Хуан был прав, – подумал он, доставая пистолет, – этого уже нет, это осталось только в бережливой памяти Клары». И когда он медленным, размеренным шагом дошел до середины площади и увидел силуэт, прижимавшийся к стволу дерева, он подумал, что и это тоже было частью Клариных воспоминаний.
– Привет, – сказал Абель. – В добрый час мы с тобою встретились.
– Что поделаешь, – сказал Андрес. – Откуда человеку знать, что его ищут?
– Не тебя, – сказал Абель. – Ты это прекрасно знаешь.
– Какая разница.
– Но ты помог им уйти.
– Ты так думаешь? – сказал Андрес, куря сигарету.
– Да, ты, тысячу раз сукин сын.
– Довольно и одного раза, – сказал Андрес. – К чему такой размах?
Он заметил движение Абеля и почувствовал, как тот наваливается сверху. Андрес снял пистолет с предохранителя. «Отсюда она смотрела на морские суда», – успел он подумать, и тотчас же на него обрушилась огромная, точно взрыв, тишина.
VIII
Стелла убедилась, что репортер мирно спит, поправила ему голову поудобнее и вышла из бара, ощущая радость оттого, что после долгого оцепенелого сидения наконец-то двигалась. На Леандро Алема она купила свежий выпуск «Эль Мундо» и подождала 99-й – трамвай уже спускался по Виамонте. Удобно устроившись у окошка, она проехала по всему центру, не глядя на улицу, ей интереснее было читать газету; а когда 99-й стал грохотать за Пуэрредоном, ее сморил сон, и она немного отдохнула, прислонившись головою к окошку. Трамвай был почти полон, и неясный говор убаюкивал ее.
Потом она быстро прошла оставшиеся полтора квартала, предвкушая, как сейчас сварит себе кофе. Она выпила кофе в постели, думая, успеет ли Андрес придти, чтобы поспать хоть несколько часов. И только поставила чашку на тумбочку, как усталость свалила ее, будто ветром.
Она проснулась в одиннадцатом часу, постель была залита солнцем. Комната в солнечном свете казалась необычайно красивой, точно на картинке. Какая прелесть.
Стелла встала отдохнувшая и довольная. Андрес, наверное, придет прямо к обеду, а потом засядет за свои книги-бумаги. Ну что ж, супчик был бы кстати. На улице разговаривали соседки. На столе лежал исписанный лист, Андрес вечно что-то писал, надо спрятать в письменный стол.
Стелла поменяла воду канарейке, насыпала в чашечку семя. Радио было включено, и она послушала очень красивое болеро, и слова страстные, Андресу такие вещи не нравились. Ничего, она успеет выключить радио, если Андрес придет.
21 сентября 1950 года