- Приветствуем, Андрей Андреевич, - деловито и вместе с тем уважительно здоровается Голованов, знакомя нас. - Над чем вы тут колдуете, смотрю?
Буров подвигает по столу прошнурованные широкие листы каких-то чертежей, на поросшей седой шерсткой руке его поблескивают плоские золотые часы; голос у него неспешный, чуть глуховатый.
- Да вот - кафе-столовая. Полюбопытствовать взял.
- У вас же есть столовая.
- Мала. Не грех бы и кафе такое поставить. Чтоб молодежь, парочки могли вечер в уюте посидеть. Да и не одна молодежь.
- Вот вы о чем тут, - разочарованно говорит Голованов. - А я-то думал, об урожае кручинитесь. Горим ведь, Андрей Андреевич!
Буров молча придвигает к себе чертежи, складывает их; тут только замечаю, что на столе, рядом с телефоном, стоит ребристый пластмассовый квадрат селектора - новинка для деревни.
- Старики свое сказали: засуха, - отзывается наконец Буров. - Половины не доберем, уже ясно.
- А половину откуда возьмете - если дождей не будет?
- Половину даст агротехника. Вся зябь у нас была - августовская. Семена, как всегда, - элитные. Влагу, что была, закрыли. Сработает... Кукуруза поддержит: ей такая жара - родная.
Буров говорит короткими предложениями, отделяя одно от другого паузами, словно взвешивая, - в общем очень обыденные слова звучат веско, убедительно. Сидит он, несколько сутулясь, как все высокие люди, и положив на стол сцепленные руки.
- Как строительство комплекса?
- Подвигается. Хотите - съездим?
- Обязательно.
Голованов спрашивает коротко, быстро - Буров отвечает неторопливо, тоже вроде бы немногословно, но так, что возвращаться к вопросу не приходится; умение это приходит к людям с житейским опытом. Мелькает забавная мысль если заглянуть в кабинет снаружи, в окно, все бы, наверно, показалось по-другому, наоборот: поблескивая очками в тонкой золотой оправе, пожилой представительный мужчина спокойно, уверенно расспрашивает молодого подвижного человека, своего подчиненного..
В окне, за плечами Бурова, видны легкие белые колонны Дома культуры, щит с какой-то афишкой и стоящий рядом зеленый "ижевец" с коляской. Если наклониться чуть вправо, покажется и угол продовольственного магазина, почти сплошь стеклянного; эта часть центральной усадьбы, дополненная, конечно, солидным, из серого силикатного кирпича зданием правления - в котором мы и находимся сейчас, - с клумбами у подъезда и экономной полосой асфальта, похожа на уголок небольшого благоустроенного городка.
Прислушиваясь к деловой беседе, внимательно слежу за Головановым - в ожидании какого-либо знака: чтобы вовремя выйти, не слышать разговора, который неизбежно должен состояться. Прежде всего потому, что - неудобно, но еще и потому, что вообще не хочу слушать такой разговор. Симпатии мои уже отданы этому пожилому, с суховатым интеллигентным лицом человеку, но верю, что он мог натворить что-то такое, за что его надо вытаскивать на бюро - употребляя выражение председателя райисполкома. Жду и оказываюсь врасплох застигнутым.
Говоря о прополке сахарной свеклы, Буров вдруг - безо всякого перехода - спрашивает:
- Иван Константинович, может, хватит нам в прятки играть? Я ведь тоже, как вы, люблю - напрямую.
- Давайте - хватит, - с маху соглашается Голованов.
Чуть замешкавшись, я вскакиваю, демонстративно вынимаю из кармана пачку "Беломора".
- Да курите вы тут, пожалуйста! - Буров машет рукой. - Хотите - вон окно откроем.
Не вставая, он поворачивается, тычком распахивает рамы и снова в упор взглядывает на секретаря райкома, - Все точно, Иван Константинович, было. В среду, можно сказать - в самые рабочие часы, грохнул целый стакан. О причине пока не говорю - неважно... Грохнул, может, там какую щепотку соленой капусты в рот и кинул. И пошел в правление. Позвонили - нужно было чтото подписать...
Я усердно дымлю, стараясь не смотреть на Бурова, - он говорит все так же спокойно, и только побуревшие сухие скулы выдают, что спокойствие это дается ему не просто; усердно дымит и Голованов, своим молчанием как бы подтвердив, что уходить мне не нужно.
- Подписал и сижу тут - в одиночестве, - ровно продолжает Буров. Правленцы мои не привыкли - чтоб председатель косой был. Сами не входят и других не пускают... А входит вместо них - Фомич, его-то не задержишь. Отношения вы наши знаете... без нежностей.
Вошел и с ходу распекать начал - умеет он это - прямо с порога. Ни здравствуй, ни прощай, а сразу быка за рога: "Бардак у тебя, Буров..." Я молчу. Сижу вот эдак же, как перед вами, - рукой подбородок подперши. Спросил что-то, ответил, - может, и невпопад что, не по его. Ну и разило, наверно, от меня - как из бочки. Таких кто, как я, пьет, тех ведь сразу видать... "Да ты что, спрашивает, Буров, - пьяный?" Пьяный, говорю, Андрей Фомич, - неужто не видно? Тут он кулаком по столу и ахнул. Стекло вон какое скрошил - жалко. Кулачище-то подходящий, нерасходованный...
Буров скупо усмехается, сдвигает, справа от себя, стопу газет и журналов - угол шлифованного канцелярского стекла отколот, отбитая часть снежно серебрится мелкими извилистыми трещинами. Ненароком откусив оранжевый фильтр сигареты, Голованов сердито сплевывает с губ табачинки, давит окурок в девственно-чистой пепельнице.
- Много он мне тут... высказал! И справедливого и несправедливого. А я сижу - губы сцепил. Начну, чувствую, - еще хуже получится. С тем он и вылетел, дверью наподдал. - Буров морщится, какое-то время молчит и признается: - Обидно, Иван Константинович, стало... Сорок лет в партии. Никто на меня никогда кулаками не стучал. За последние годы и вовсе отвык... от такого.
Понимаю - нехорошо получилось, не оправдываюсь. Думал уж, извиниться надо - не решил пока: за что?
Голованов закуривает снова, предварительно исследовав мундштук сигареты на прочность; в глазах у него - смешинки, может, несколько смущенные.
- В обкоме один товарищ в таких случаях так говорит: вопроса больше нет. - И деликатно, вроде бы не настаивая, спрашивает: - Андрей Андреевич, если все-таки не секрет: а причина?
- Сорвался, конечно, - просто отвечает Буров. - Старший мой, вы знаете, - на полуострове Даманском...
А в среду в областной больнице младшему операцию сделали. Гнойный перитонит. Жена там с ним. Позвонила, говорит - плохо. Тут еще без дождей без этих - муторно. Все в ту же кучу. Пришел домой - один, как кулик на болоте. Начал обед собирать - бутылка-то и подвернулась. Час-другой, думал, забудусь, усну - понадобилось документы в банк подписать. Верно, выходит, зубоскалят: один выпил - пьянка, десять человек, под какимнибудь предлогом, - не пьянка, а мероприятие. Сейчас-то парень на поправку пошел - вечером с женой разговаривали. А то уж лететь к нему собирался...
Все это Буров произносит на одной интонации, ничего не выделяя - как привык, наверно, и в жизни ничего не делить на свое и не свое. Голованов молча слушает, перегоняя сигарету из одного угла рта в другой, - сдерживая себя, кажется.
- Вопроса больше нет, - повторяет он свою шутку, но теперь она звучит по-другому: жестковато; насколько я понимаю, разговор этот будет продолжен - без Бурова.
- Вопрос есть, Иван Константинович, - не соглаша-- ется тот. - Пора это кресло кому помоложе занять. Сколько мог - выкладывался. Отпустите подобру-поздорову.
- Хорош номер! - возмущается Голованов. - В такой год, в беде - можно сказать, хозяйство бросить! Как же это, Андрей Андреич, а?
Буров усмехается так, будто Голованов сказал несуразицу.
- Не поняли, Иван Константинович. Дезертиром никогда не был. Год, конечно, закончим - сбалансируем.
А уж с нового - отпустите. Шестьдесят три скоро. Иные мои погодки - на вечной уж пенсии.
- Ну, до нового-то дожить надо! Тогда и думать будем, - повеселев, с несвойственной ему беспечностью, беззаботностью отмахивается Голованов; и, вероятно, для того, чтобы снять какое-то напряжение, - совершенно неожиданно для меня спрашивает: - Андрей Андреич, а вы Орлова - знали?
Удивлен таким переходом и Буров - на секунду его рыжеватые брови зависают над позолоченными ободками очков; все черты его суховатого лица как бы отмякают, добреют.
- Сергей Николаича?.. Еще бы не знал! Его весь район знал. А я, может, побольше других. Хотя и встречались-то с ним считанные разы. В сорок четвертом в одном госпитале, в одной палате лежали.
- Что - серьезно? - Голованов, по-моему, радуется больше из-за меня незаметно, совсем по-мальчишески подмигивая и этим же вопросом подогревая Бурова.
- При мне его и демобилизовали. Мо-гучий мужик был!.. Начнут, бывало, белье менять - уж на что ко всему привычные, и то не по себе станет. Живого места нет - весь исполосован! Два раза до этого в госпитале лежал, и опять на фронт. Одно дело, конечно, - молодые были. Другое - что тогда, правда, как на собаках на нас зарастало. А уж с третьего раза - подчистую. Рука у него левая парализована была. Как в палате угомонятся, притихнут, он на койке сядет и давай ее правой, здоровой, как складной метр складывать да раскладывать - все разрабатывал.
- Вспоминали про Загорово? - теперь уже я, жадничая, лихорадочно прикидывая, как бы чего не упустить, начинаю выпытывать у Бурова.
- Эх, еще бы - два загоровца чуть не рядышком на койках! Ночи в госпитале длинные - лежали зимой. Меня-то после нового года привезли, а он - пораньше. Так за одну такую ночь мы, бывало, в мыслях - само собой - на всех загоровских скамейках посидим. Всех щурят в речке переловим!.. Признаться, чудно мне тогда немножко казалось. Молодой мужик, боевой офицер - всю войну под огнем мосты рвал да наводил. А в разговоре - чуть что - про детишек. Про детдомовских. Какие, мол, хорошие пацанята растут. Что вернется - и опять к ним. Про то, что ничего выше-то их нет - детей. Что и война эта - за них же, за детей, за их будущее. Слова, конечно, позабыл, а содержание - точно. Потом-то и я, конечно, понял: правильно все это. А он и тогда понимал, видел - даром что помоложе нас был. Мы ведь тогда, выздоравливающие, чем больше интересовались? С подходящей бабенкой познакомиться. А не тем, что после такого знакомства получиться может.
Широкая озорная улыбка смывает с сухого лица Бурова морщины, сдержанность, на мгновенье сквозь его нынешний облик проступает облик бедового фронтовика, - велика власть прожитого над людьми, и нет ничего увлекательнее, чем наблюдать такие превращения, стараясь ничего не позабыть, накрепко зарубить в памяти; по собственному опыту знаю, что стоит достать блокнот, как непосредственность такого рассказа пропадает, он, как непрочная гнилая нить, начинает рваться.
- Кем вы были, Андрей Андрепч?
- Лейтенант. А Сергей Николаич - майор. И тоже вот характер: ничем не отличал, что в палате старшим был по званию. Попадались ведь и такие: кальсоны одинаковы, а гонор-то разный.
- Когда ж вы с ним после войны встретились? - то ли помогает мне, то ли поторапливает Голованов.
Буров снимает очки, безо всякой надобности протирает их платком, и становится видно, что глаза у него не холодноватые, а просто немолодые и усталые.
- Да в тот же год, осенью. По первому морозцу приехал, на подводе. День-то для меня больно памятный такой был. Вчера, допустим, председателем меня избрали, а сегодня он приехал. Тут вон, на месте Дома культуры, две развалюхи тогда стояли. Одна-то больно уж аварийная. Подуй ветер как следует - ну, и снесет. А в ней, в халупе этой, - колхозница с тремя ребятишками. С похоронкой к тому же... Вот, значит, вчера меня избрали, печать и все, какие были, долги принял, а сегодня, с утра, мужиков, что нашлись, собрал да к ней. С топорами, с пилами. Тут он, Сергей Николаич, и заявился. Намто жарко, распалились за делом, а он прозяб, нос синий.
Да рука его левая в карман в пальто засунута. Два пальца, говорит, вроде шевелиться начинают... Ну, я его сразу домой к себе, в тепло. Обрадовались, конечно.
- Зачем же он приезжал? - теперь уже явно поторапливает Голованов.
- Семян люцерны попросить. Чтоб летом было чем детдомовский конный обоз и дойное стадо подкормить.
На пять голов и то и другое... Дали мы ему семян - было у нас немного, это ему в райкоме точно подсказали.
Уговаривал еще остаться переночевать у меня - не стал, некогда. Удивляясь тому, что предстоит сказать, Буров качает головой. - И ведь надо же! Нашелся пакостник - послал в область анонимку.
- Какую? - живо спрашивает Голованов.
- Что директор детдома и председатель колхоза за пол-литра транжирят государственное добро. Семенной фонд. Комиссия приезжала - как же! С чем, правда, приехала, с тем и уехала.
- А что, здорово тогда выпили? - только что поторапливающий Бурова Голованов непонятно почему задерживается на этой пустяковой и давней к тому же истории, даже подсказывает объяснение-ответ: - Фронтовики, со встречи, - естественно.
- Не вышло, Иван Константинович, - смеется Буров. - Дома у меня ничего подходящего не нашлось, посылать не стали. Я-то принять тогда мог, врать не буду - фронтовая закалка. А у Сергей Николаича, случалось, Сердце в ту пору прихватывало. Обошлись самоваром.
- Часто вы с ним виделись? - целеустремленно возвращаю я беседу в желаемое русло.
- Да ведь район - не фронт, не страна. То на каком совещании сойдемся, то в райкоме столкнешься. Перекинешься, и дальше. Галопом жили... Три года назад ребятишек он нам на подмогу привозил. Со свеклой тогда - парились. За работу мяса мы им посылали. По совету Ивана Константиныча.
- Было такое, - кивает Голованов.
- А год назад в останний раз пришлось ему помочь, Сергей Николаичу. Уж без указаний. С прямым нарушением устава, можно сказать... Цельную машину провизии отправили - на поминки. Чем ей - одной-то, вдове с дочкой - такую прорву обнести было? Без малого весь райцентр поклониться пришел. Из Пензы сколько понаехали.
Сами, поди, Иван Константинович, помните? - были, видели.
- Видел, - подтверждает Голованов и поднимается.
Отправляемся посмотреть строительство животноводческого откормочного комплекса. Солнце наконец-то двинулось на закат, но зной вроде еще гуще напекло, прокалило за день. В "газике" не продохнуть; Голованов, полуобернувшись к нам, расспрашивает, как идет стройка, - Буров называет цифры, фамилии, все так же отделяя короткими паузами фразу от фразы. Не вникая, прислушиваюсь к его ровному неторопливому голосу, и временами начинает казаться, что сидящий слева от меня пожилой высокий человек, едва не подпирающий головой горячий брезентовый тент, - Орлов Сергей Николаевич.
- Ну как, далеко от своих забот уехали? - напоминает мне Голованов мои же слова, протягивая сигареты; глаза у него смеются.
- Приблизился, Иван Константинович, - охотно признаюсь я. - На пятнадцать километров приблизился.
- То-то!.. А еще очень советую побывать у нашей Розы Яковлевны.
- Она кто такая?
- Директор нашего торга. Коммунистка. Очень давно тут работает. Снабжение детдома идет через торг - так что она, по-моему, может рассказать.
- Точно, - поддерживает Буров. - О ней о самой цельную книжку написать можно.
6
В подарок Софье Маркеловне привез "Русский чай", сейчас она рассматривает лакированную металлическую коробочку с изображением московского Кремля и лукаво смеется:
- Ох, и хитрющая я старуха стала, голубчик! Видите, как уценилась? А ведь у самой диковинка есть - грузинский "Юбилейный". С белым цветом! По воскресеньям завариваю - для вас нынче исключение сделаю. Андрюша Черняк привез.
- Слышал, что он был. Жалею - познакомиться не удалось.
- Был, погостил у нас. Да не один был - с женой.
Порадовалась я. Ну, наконец-то, говорю! Уж боялась, как бы вроде меня бобылем не остался. Красивенькая, умница -- видно. А вот я ей чем-то не пришлась. Чем уж - не знаю. Женщины такое, голубчик, сразу чувствуют, Софья Маркеловна просто, не обижаясь, вздыхает. - Ну, да бог с ними. Главное, чтоб у них все хорошо... Заставила его за инструмент сесть. Так вроде все помнит, - техники никакой. А какие руки были, какой удар!.. Мо-жет, за то ей и не понравилась, что поругала я его?..