Она задумчиво посмотрела на Магду, шедшую впереди под руку с Кинастом.
- О мертвых нечего горевать, - многозначительно сказал Дидерих, займитесь лучше живыми.
Он наступал на Густу, оттесняя ее чуть ли не к стенам домов и настойчиво заглядывая в глаза. И вот на какой-то миг в этом милом пухлом лице что-то раскрылось ему навстречу.
К сожалению, перед ними уже высился дом номер семьдесят семь по Швейнихенштрассе; мать и дочь попрощались и скрылись в подъезде. За Саксонскими воротами уже ничего привлекательного не было. Повернули обратно. Магде захотелось подбодрить Дидериха. Опираясь на руку жениха, она сказала:
- Ну, что ты думаешь на этот счет?
Дидерих вспыхнул и засопел.
- Что уж тут думать! - пробормотал он, и Магда рассмеялась.
По безлюдной улице, в сгущающихся сумерках, кто-то шел им навстречу.
- Уж не Бук ли это? - нерешительно спросил Дидерих.
Человек приближался: толстый, несомненно, молодой, в мягкой широкополой шляпе, одетый не без изящества. Он загребал на ходу ногами.
- И в самом деле Вольфганг Бук! - Дидерих был разочарован: "А послушать Густу, так он на краю света. Я ее отучу лгать".
- Ах, это вы! - Бук крепко пожал руку Дидериху. - Очень рад!
- И я также, - ответил Дидерих, досадуя на Густу, и познакомил своего будущего зятя со старым школьным товарищем.
Бук принес свои поздравления и, присоединившись к Дидериху, пошел за четой обрученных.
- Вы, вероятно, направляетесь к невесте? - спросил Дидерих. - Она дома. Мы только что проводили ее.
- Да? - протянул Бук и пожал плечами. - К ней я всегда успею, прибавил он флегматично. - А сейчас я рад, что мы с вами снова встретились. Наша беседа в Берлине - единственная беседа - была крайне интересной.
Дидериху и самому так казалось, хотя в свое время этот разговор вызвал у него только раздражение. Он необычайно оживился:
- Я очень виноват перед вами - так и не ответил на ваш визит. Но кому-кому, а вам-то хорошо известно, что в Берлине всегда что-нибудь да помешает. Здесь, конечно, времени сколько угодно! Тоска, верно? Неужели можно прожить здесь всю жизнь? Трудно себе представить, право! - Дидерих показал рукой на серый ряд домов.
Вольфганг Бук поморщил с легкой горбинкой нос, втянул воздух и пошевелил губами, как бы пробуя его на вкус. Взгляду придал глубоко задумчивое выражение.
- Прожить жизнь в Нетциге... - медленно проговорил он. - Да, этого нам не миновать. Наш брат не в состоянии обеспечить себе жизнь, достаточно богатую сенсациями. Впрочем, они и здесь бывают. - Его улыбка насторожила Дидериха. - Сенсация с часовым достигла весьма высоких сфер.
- Ах, так... - Дидерих выпятил живот. - Вы опять брюзжите. Предупреждаю, что в этом деле я целиком на стороне его величества.
Бук махнул рукой.
- Оставьте. Знаю я.
- А я еще лучше вас, - настаивал Дидерих. - Кому довелось во время февральских беспорядков оказаться с ним в Тиргартене один на один, кому довелось видеть эти глаза, испепеляющие своим взором, глаза великого Фридриха{197}, тот - я глубоко убежден в этом - верит в наше будущее.
- Верит в наше будущее, потому что... испепеляющий взор. - Уголки губ и щеки у Вольфганга меланхолически опустились.
Дидерих громко сопел.
- Знаю, знаю, вы отрицаете выдающуюся роль личности в наше время. Иначе вы стали бы Лассалем или Бисмарком.
- А что же - мог бы! Не сомневаюсь. С таким же успехом, как и он... Хотя и не в столь благоприятной обстановке. - Голос его окреп, в нем зазвучала убежденность. - Для каждого из нас не так уж важно многое перестроить в этом мире, главное - выработать в себе жизнеощущение, будто ты это действительно делаешь. Для этого необходим талант, а талант у него есть.
Дидерих беспокойно озирался по сторонам.
- Мы, правда, здесь одни, эта пара занята обсуждением более важных дел, но все же...
- Напрасно вы думаете, что я имею что-либо против него. Да он, уверяю вас, антипатичен мне не более, чем я сам себе. Будь я на его месте, я точно так же, как он, принял бы всерьез ефрейтора Люка и нашего нетцигского часового. Власть не власть, если у нее нет врагов. Только и чувствуешь свою силу, когда против тебя бунтуют. Что стало бы с ним, если бы выяснилось, что социал-демократия вовсе не в него метит, что в самом крайнем случае она имеет в виду более разумное распределение доходов?
- Ого! - воскликнул Дидерих.
- Верно ведь? Это вас возмутило бы. И его тоже. Стоять вне течения событий, не управлять ходом вещей, а быть лишь одним из звеньев общей цепи, - да можно ли такое стерпеть?.. Сознавать себя неограниченным самодержцем и в то же время не быть в состоянии даже ненависть возбудить чем-либо иным, кроме слов и жестов. Ибо что дает пищу зоилам?{198} Что особенного произошло? Ведь и дело Люка только жест. Рука опустилась, и опять все как было: но и актер, и публика получили сильное ощущение. Вот чего, собственно, все мы жаждем, дорогой мой Геслинг. Поверьте, тот, кого мы имеем в виду, сам был бы изумлен больше всех, если бы война, призрак которой он непрерывно призывает{198}, или революция, которую он столько раз мысленно пережил, стали бы действительностью.
- Этого не придется долго ждать! - воскликнул Дидерих. - И вы увидите, что все истинные немцы верой и правдой послужат своему кайзеру.
- Разумеется. - Бук все чаще пожимал плечами. - Вот стереотипная фраза, продиктованная им самим. Вы употребляете слова, которые он вам диктует, а образ мыслей никогда так превосходно не был отрегулирован сверху, как сейчас. Но деяния? Наше время, милейший мой современник, отличается неспособностью к деяниям. Для того чтобы много пережить, надо прежде всего жить, а всякое деяние сопряжено с риском для жизни.
Дидерих выпрямился.
- Вы собираетесь, быть может, свой упрек в трусости бросить по адресу?..
- Я не выносил никакого морального приговора. Я говорил лишь о факте из истории Германии нашего времени, касающемся всех нас. Впрочем, мы заслуживаем снисхождения. Тот, кто действует на сцене, в жизни уже не действует, ибо свою действенность он изжил там. Чего, в самом деле, требует от него действительность! А знаете ли вы, кого история назовет типичным героем нашего времени?
- Кайзера, - сказал Дидерих.
- Нет, - сказал Бук. - Актера.
Дидерих ответил таким взрывом хохота, что шедшие впереди жених и невеста отскочили друг от друга и оглянулись. Но здесь, на середине Театральной площади, бушевал ледяной ветер, и все поспешили дальше.
- Ну конечно же, - выговорил наконец Дидерих. - Удивительно, как это я сразу не сообразил, откуда у вас вся эта несусветная чушь! Ведь вы тесно связаны с театром. - Он похлопал Бука по плечу. - Сами-то вы еще не заделались актером?
В глазах у Бука вспыхнул неспокойный огонек: резким движением он сбросил с плеча руку Дидериха, и тот даже решил, что это не по-товарищески.
- Я? Нет, не стал, - ответил Бук.
В сердитом молчании дошли до Герихтсштрассе. И только тут он возобновил разговор:
- Да, вы, конечно, еще не знаете, что привело меня в Нетциг.
- Вероятно, желание повидать свою невесту.
- Разумеется, и это. Но, главное - я взял на себя защиту своего зятя Лауэра.
- Вы выступаете?.. В процессе Лауэра? - У Дидериха перехватило дыхание, он остановился как вкопанный.
- Ну да, выступаю, - сказал Бук и пожал плечами. - Вас это удивляет? Я недавно внесен нетцигским судом в списки адвокатов. Вам отец не говорил?
- Я теперь редко вижу вашего почтенного батюшку... Я почти нигде не бываю. Мои обязанности по фабрике... Эта помолвка... - невнятно бормотал Дидерих. - Тогда, значит, вы часто... Или вы уже совсем сюда переехали?
- Временно, надеюсь.
Дидерих овладел собой.
- Признаться, я не всегда понимал вас. А теперь и вовсе перестал понимать. Вы гуляете со мной по Нетцигу...
Бук, прищурившись, посмотрел на него:
- Хотя я завтра выступаю защитником на процессе, где вы являетесь главным свидетелем обвинения? Да ведь это чистая случайность. Могло быть и наоборот: все зависит от распределения ролей.
- Благодарю покорно! - вскипел Дидерих. - Каждый занимает свое место. Если вы не питаете никакого уважения к своей профессии, то...
- Уважения? Что это значит? Я с радостью взял на себя защиту, не отрицаю. Вот уж отведу душу, об этом долго будут помнить. В ваш адрес, господин доктор, наговорю кучу неприятных вещей. Не взыщите, мне это нужно для эффекта.
Дидериху стало страшно.
- Позвольте, господин адвокат, как же так? Разве вам неизвестны мои показания? Они не так уж неблагоприятны для господина Лауэра.
- Это уж мое дело! - На лице Бука появилось ироническое выражение, не сулившее ничего хорошего.
Они вышли на Мейзештрассе. "Процесс!" - думал, громко сопя, Дидерих. В сутолоке последних дней он совсем о нем забыл, а теперь его обуял такой страх, точно завтра ему предстояла ампутация обеих ног. Густа - притворщица, дрянь, с умыслом, значит, ничего не сказала, - пусть, мол, в последний момент его ошарашит. Он простился с Буком, не доходя до дома. Только бы Кинаст ничего не заметил! Бук предложил зайти куда-нибудь в пивную, посидеть.
- Вас, по-видимому, не очень-то тянет к вашей невесте? - сказал Дидерих.
- В настоящую минуту меня больше прельщает рюмка коньяку.
Дидерих язвительно засмеялся:
- Она, кажется, всегда вас прельщает. - Из опасения, как бы Кинаст не заподозрил недоброе, он пошел провожать Бука.
- Видите ли, моя невеста, - неожиданно заговорил Бук, - это тоже один из вопросов, которые я оставляю судьбе.
- Как вас понять? - спросил Дидерих, и Бук продолжал:
- Если я останусь в Нетциге, то Густа Даймхен вполне на своем месте. Но кто знает? Мало ли какие обстоятельства могут вторгнуться в мою жизнь. Вот на этот случай у меня есть в Берлине другая связь...
- Я слышал: актриса! - Дидерих покраснел за Бука, который с таким цинизмом признавался в этом. - Простите, - пробормотал он, запинаясь, - я ничего такого не думал.
- Значит, вам это известно, - заключил Бук. - Ну, так вот. Я там еще не свободен, а потому не могу уделять Густе столько внимания, сколько следовало бы. Не примете ли вы участие в этой славной девушке? - спокойно, почти наивно спросил он.
- Чтобы я...
- Так сказать, немножко помешивать варево, которое стоит у меня на огне... Пока я не развяжусь там, Ведь мы питаем друг к другу симпатии.
- Благодарю, - холодно сказал Дидерих. - Так далеко, во всяком случае, мои симпатии к вам не идут. Поручите это кому-нибудь другому. Я все-таки серьезнее отношусь к жизни.
И он, не простившись, ушел.
Помимо отсутствия моральных устоев, Дидериха возмущала в этом человеке его беспринципная фамильярность, и это после того, как сию минуту вновь подтвердилось, что они и по убеждениям, и по образу жизни противники. Как несносны подобные люди, в них ни черта не поймешь! "Какой же сюрприз этот субъект мне готовит?"
Дома он дал волю своему раздражению.
- Не человек, а медуза. А самомнение! Сохрани бог нашу семью от подобной все разъедающей беспринципности. Это симптом вырождения!
Ему сообщили, что Кинаст вечером уезжает.
- Не жди в письмах от Магды каких-нибудь потрясающих новостей, неожиданно сказал он Кинасту и рассмеялся. - Весь город может ходуном ходить, я дальше своей конторы и дома - ни шагу.
Но едва Кинаст вышел за дверь, как Дидерих остановился перед фрау Геслинг:
- Ну? Где повестка из суда?
Ей пришлось сознаться, что она спрятала зловещее письмо.
- Я не хотела, чтобы оно испортило тебе праздничное настроение, дорогой мой сын.
Но он не желал никаких подслащиваний!
- Заладила одно: дорогой сын, дорогой сын. А что стол становится все хуже за исключением тех дней, когда бывают гости, - это тоже из любви ко мне? Деньги, которые я даю на хозяйство, идут на ваши тряпки. Думаете, я поверю, будто Магда сама сшила кружевную блузку? Как бы не так! Надо быть ослом, чтобы поверить этой басне. - Магда возмутилась: с какой стати он оскорбляет ее жениха, но Дидерих оборвал ее: - Помалкивай лучше! Твой меховой жакет тоже наполовину краденый. Вы в сговоре со служанкой. Когда я посылаю ее за вином, она норовит купить какое подешевле, а сдачу отдает вам.
Все три женщины пришли в ужас, от чего он только еще больше расшумелся. Эмми сказала, что понимает, почему он так бесится: завтра он осрамится на весь город. Дидерих в ответ схватил со стола тарелку и швырнул ее об пол. Магда встала, пошла к двери и на пороге обернулась: