Игорь Всеволжский
Филипп Новиков
Повесть
Бескрайнее белое море. Все замерло, но вот налетел легкий ветерок, и побежали как будто бы вдогонку друг другу пенистые волны, и заструившийся воздух зазвенел. А кругом — куда видит глаз — все белым-бело. Это цветет ковыль, и лишь кое-где в этом белом море вкраплены зеленые островки лимана, заросшие разнотравьем. В летнюю пору от распаренной полыни стоит горьковатый и терпкий запах, который бывает только в степи.
И действительно, куда ни кинешь взор — везде степь. Хутор Литвиновка, или, как его еще называют, Дальний, раскинулся на правом берегу реки Маныч, с вечно соленой водой, в 40 километрах от станицы Платовской.
Со всех сторон к нему подступает степь. Хутор невелик. В центре его лиман, почти круглой формы, словно блюдце. В летний зной лиман обычно высыхает, но зато осенью и весной он заполнен до краев мутной водой. Зимой вода в нем замерзает, к радости хуторской детворы и молодежи, получавшей в свое распоряжение огромный, с зеркальным льдом каток.
А вот осень в степи, пожалуй, самая тоскливая пора года, и особенно для ребятишек. Такая тоскливая осень 1903 года запомнилась Филиппу Новикову. Многое он не понимал, особенно не понимал того, почему человеку, которого после отца Филипп любил больше всех, которому он хотел во всем подражать и на кого хотел походить, когда вырастет, надо уезжать куда-то очень далеко, в какую-то неизвестную и страшную «солдатчину».
Дядя Семен Михайлович Буденный уезжал с хутора, и, по понятиям Филиппа, куда-то очень далеко, гораздо дальше, чем ближайший город Новочеркасск.
Отъезд из хутора дяди Семена воспринял Филипп тогда как большое горе. А было это потому, что семья Новиковых и семья Буденных имели очень много общего и даже жили рядом. Как и дед Семена Михайловича, дед Новикова был крепостным. После отмены крепостного права многие в поисках куска хлеба пришли на Дон, обосновались там и поселились на хуторе Литвиновка. Но черноземные донские земли издавна принадлежали богатым казакам и помещикам, и вновь прибывающим крестьянам, как их называли, иногородним, ничего другого не оставалось, как наниматься в работники и батрачить то у одного, то у другого хозяина. Дед Филиппа пас чужих овец. Проработал батраком всю жизнь и дед Буденного. Эту же долю оставили и отцам Филиппа и Семена.
Среди зажиточного казачества иногородние никакими правами не пользовались. Богатый казак был полновластным хозяином. Он мог даже убить безнаказанно бесправного пришельца. Чтобы не умереть с голоду и кое-как прокормить семью, иногородние вынуждены были арендовать клочки земли. За это они должны были отдавать часть своего урожая богатому казаку. Но, даже получив в аренду землю, иногородний не имел своих ни лошадей, ни волов, ни простых сельскохозяйственных орудий для обработки земли. Безысходная нужда заставляла иногородних крестьян часто объединяться. Все-таки двум-трем семьям было гораздо легче совместно обрабатывать один клочок земли и получать урожай, который затем делился между ними.
Отец Филиппа, Корней Михайлович, дружил с отцом дяди Семена, Михаилом Ивановичем Буденным. В семье Буденных росло семеро детей. Первенец, Семен, родился в 1883 году на хуторе Козюрине.
Семен Буденный был старше Филиппа на 14 лет.
Семен Буденный ничем особенным не отличался от остальных сверстников. А объяснить это можно, очевидно, тем, что для тысячи бойцов Красной Армии, для миллионов советских людей Семен Михайлович Буденный стал героем значительно позже, уже в годы Советской власти, когда полностью раскрылись его недюжинные способности полководца, беззаветно преданного своей Родине и партии. Но для хуторских мальчишек дядя Семен был героем уже тогда. Сам же Семен Михайлович ничего не делал, чтобы покорить детские сердца, да у него для этого и времени не оставалось. Он был простым человеком и поступал так, как подсказывало ему его большое и доброе сердце.
Каждую весну хуторяне пасли своих коров в общем стаде, для чего сообща, «миром», нанимали пастухов. Стадо собиралось большое — голов пятьсот. Пастухам одним трудно справляться. Вот к ним и пошел в подпаски Семен. Платили ему за это пятьдесят копеек в месяц. К тому же пастухи обещали его кормить. Но долго Семен в подпасках не задержался.
Начался покос. Отец Филиппа и отец Семена косили сено за рекой Маныч. Вдруг смотрят — бежит Семен. Босой, штаны засучены, рубашка и волосы мокрые, сам весь перепачкан грязью.
— В чем дело-то? — спросил с тревогой отец Семена, Михаил Иванович.
Семен подсел, рассказал, как было дело. Он давно подметил, что пастухи жадны сверх всякой меры.
— Сколько ждал, молчал, — рассказывал Семен. — А сегодня уж невмоготу стало: вижу, что жадность их не от голода, а характер у них такой — страшный. Сами жрут через силу, чего не съедят — в мешок суют, а мне остатки сливают. Я же не нищий, я заработанное хочу получить, как уславливались…
— Ну и что же ты? — перебивает Корней Михайлович.
— Ну и что, — отвечает Семен, — смотрел я, смотрел, как они жадничают, плюнул и ушел от них. Не терплю несправедливости.
Тогда на семейном совете было решено, что к пастухам Семену теперь возвращаться незачем. Без работы ему оставаться тоже нельзя: семья у Буденных немалая. И решили, что самое подходящее — это наняться батраком к купцу Яцкину, владельцу большого магазина и трех тысяч десятин земли.
К этому богатею и нанялся дядя Семен. Он сравнительно быстро «продвинулся» от мальчишки при магазине до приказчика. Но торговое дело оказалось не по его горячему нраву. Семен вскоре упросил купца перевести его из магазина к кузнецу молотобойцем.
Шли годы, и Семен «продвинулся» еще и уже начал работать у Яцкина на локомобильной молотилке сначала смазчиком, а потом кочегаром и даже машинистом.
В это время не только мальчишки, но и взрослые называли Семена не иначе, как «бесстрашный атаман». А прозвище это он получил вот при каких обстоятельствах.
У бедняков иногородних, конечно, не было своих лошадей, о них они могли только мечтать. Может быть, именно поэтому не только мальчишки, но и взрослые очень любили лошадей. У казаков же были отличные кони, и каждый казак с малых лет учился классной езде верхом. Высшая похвала казаку — это сказать, что он лихой наездник.
Умение мастерски владеть конем передавалось от деда отцу, от отца к сыну. Для верховой езды, для джигитовки зажиточные казаки держали специальных коней, которых они очень берегли.
Ежегодным своеобразным экзаменом при езде на лошадях у казаков были гуляния на масленицу, когда в последний день устраивалось что-то вроде конных соревнований. Для всех хуторских, особенно для детей, это было самым желанным развлечением, к которому готовились задолго. Для этого специально выезжали коней, подгоняли седла, усиленно тренировались где-либо в укромном месте, подальше от зрителей, чтобы затем поразить их новым трюком и неожиданно выйти на состязаниях победителем.
Коронным номером этих состязаний было, когда всадник на неоседланном коне, мчась предельным галопом, вдруг опускался к земле, поднимал фуражку и надевал ее. Или же на полном галопе подлезал под шеей у лошади и вновь садился с другой стороны. Нелегкие номера, которые теперь можно увидеть разве что в цирке…
В то называемое «прощеное» воскресенье последнего дня масленицы с утра стояла хмурая погода. Но к полудню погода разгулялась, выглянувшее солнышко весело поблескивало на сосульках, яркими бликами отражалось в окнах. Осевший ноздреватый снег пожелтел. Хороша в это время весенняя улица, тянувшаяся вдоль лимана, место предстоящих соревнований.
Хуторские мальчишки, конечно, уже с утра толпились на улице. После обеда стали выходить и казаки, появились и первые верховые — участники соревнований. Кто-то кладет на взрыхленную лошадиными копытами дорогу казацкую фуражку, кто-то выскакивает и поправляет ее.
Толпа подается чуть вперед, в конце улицы появляется всадник, он горячит коня, переходит в галоп. Зрители напряжены до предела. Всадник все ближе. Почти поравнявшись с фуражкой, он резко нагибается, его рука касается снега, судорожно сжимаются пальцы, всадник медленно выпрямляется… Фуражка по-прежнему чернеет на снегу. Сконфуженный казак переводит лошадь на рысь и под улюлюканье зрителей возвращается назад, виновато улыбаясь товарищам.
Такая же участь ждет второго наездника и третьего. Их попытки схватить фуражку также кончаются неудачами.
Семен Буденный волнуется больше всех, а затем, тряхнув черными кудрями и распрямившись, идет к группе казаков. Один из казаков, смеясь, махнув рукой, куда-то повел его.
«Неужели Семен решился посостязаться с казаками? — быстро мелькнуло в голове Филиппа. — Ведь у него и лошади своей нет. Если осрамишься, от казаков проходу не будет. Лучше б уж стоял и смотрел, как все. Где нам, безлошадным…»
Вдруг в конце улицы на пегом коне появляется Семен Буденный. Он горячит лошадь, переходит в стремительный галоп и чуть выправляет бег в сторону. Ветер мотает его волосы на неприкрытой голове. Толпа замерла, слышно только взволнованное дыхание сотен лошадей да мягкий цокот копыт. Вот Семен чуть приподнял от шеи лошади голову, перебрал поводья и, глядя куда-то далеко вперед, начал, не сбавляя хода коня, медленно скользить по лошадиной спине, чуть назад и вбок. Заветная фуражка все ближе и ближе. Семен, выравнивая ход лошади шенкелями, нагнулся совсем низко и сжался в комок, как ястреб над цыпленком.
Его опущенная рука с растопыренными пальцами окаменела. Вот до фуражки несколько шагов…
Какое-то неуловимое движение — и всадник резко выпрямился. Фуражка в руках Семена!
Не гул, а рев толпы несется вслед удаляющемуся Семену. Филипп видит, что он молодцевато поправляет на голове поднятую фуражку, пристегивает ее ремешком. Он опять бешено скачет по той же дороге, но уже обратно. Второй номер он проделывает так же уверенно, как и первый. Осаживает коня и дальше, как положено, едет уже шагом.
Такого от наездника никто не ожидал. Теперь Семена приветствовали все — не только иногородние, но и казаки. Старый казак дед Апанас даже выскочил на середину дороги, схватил коня под уздцы, остановил его, пригнул к себе лихого джигита и поцеловал. А потом обтер усы и, обращаясь ко всем, громко воскликнул:
— Вот так парень! Всем хваленым казакам утер нос. Вот это «бесстрашный атаман». — И он еще раз крепко обнял Семена.
Успех иногороднего батрака на традиционных казачьих соревнованиях изумил всех. Изумило многих и другое: когда же Семен, работая от зари до зари, сумел на чужой лошади так великолепно подготовиться?..
Прошло немного времени, и Семен подтвердил уже в серьезном деле свое право называться «бесстрашным атаманом».
Однажды, это было летом, неизвестно отчего на хуторе загорелась конюшня. Все, кто был поблизости, в том числе и Семен, конечно, бросились спасать лошадей. Когда все кони были уже выведены и собравшиеся, не давая распространяться пожару, ожидали, когда охваченная со всех сторон пламенем постройка рухнет, чей-то женский голос пронзительно закричал:
— Батюшки! Ведь там жеребенок остался…
Этот одинокий крик словно повис в воздухе. Хуторяне понимающе переглянулись, но никто не решился приблизиться к пожарищу — вот-вот должна была рухнуть крыша.
Вдруг от толпы отделилась фигура с наброшенной на голову рогожей и, вытягивая вперед руки, рванулась в бушующий огонь. Не успел еще никто как следует сообразить, что произошло, как эта фигура выскочила обратно, волоча за гриву еле живого жеребенка, который не мог даже ржать, а как-то только громко всхлипывал…
Когда спасший от гибели жеребенка человек сбросил начавшую гореть рогожу, все увидели радостно улыбавшегося Семена, что-то кричавшего толпе. Но в шуме рухнувшей крыши слов его никто уже разобрать не мог…
Семен Буденный славился на хуторе не только бесстрашием и ловкостью, но и физической силой.
Вся семья Буденных была очень жизнерадостной. Несмотря на непроходящую нужду, в их землянке часто гостили шутка и смех. Все Буденные славились как заядлые песенники и танцоры. Бывало, в свободный вечер Михаил Иванович возьмет балалайку и начнет играть, а его сыновья и дочери затянут песню или пустятся в пляс. Семен быстро научился играть на балалайке, а затем и на гармонике и вскоре стал желанным участником всех молодежных вечеринок, дорогим гостем на семейных праздниках и свадьбах.
Летом редкий вечер, когда у двора Буденных не собиралось несколько десятков девушек и парней, которые под гармонику Семена пели, водили хороводы и плясали. Зимой же Семен подвязывал к сапогам самодельные коньки, брал неизменную гармонь, отправлялся на каток; лихо наигрывая полечку, он резал коньками ледяную гладь, а за ним, взявшись за руки, плавно катились парни.
…И вот теперь дядя Семен должен уезжать в «солдатчину». Филипп лишится на долгие годы любимого друга и наставника. Потому-то осень 1903 года была для Филиппа особенно тоскливой.
Наступил день расставания. С утра Семен, приодетый и как-то даже повзрослевший, начал прощаться с хуторянами, заходил к ним в землянки. Не только Филиппу, но и всем иногородним ребятам и взрослым было жаль расставаться с Семеном Буденным. Его все любили, но, конечно, каждый по-своему. Взрослые любили его за то, что он был работником на все руки, за смекалистый и светлый ум. Товарищи — за храбрость и силу, девушки — за умение петь, играть и плясать, мальчишки— за то, что он был их заступником и за то, очевидно, что каждый из них хотел чем-нибудь походить на него. Но больше всего Семена любили за его справедливость, душевность, за то, что он сам никого не обижал и обиды никому не прощал.
К Новиковым Семен, как к своим, пришел прощаться последним. Присел на лавку, положил кулаки на стол и словно задумался.
— Уезжаешь, значит, служить, Семен Михайлович… — нарушил неловкое молчание отец Филиппа, впервые назвав Семена по имени и отчеству.
— Ничего не поделаешь, дядя Корней, служба царская, сами знаете, — ухмыльнулся Семен, — с ней шутки плохи. — Заговорил быстро, словно боялся, что его перебьют: — Вы уж тут с батей моим совместно действуйте. Эвон семьища какая у нас остается! Помогайте друг другу, а то заклюют.
Семен поднялся. Пора было уходить.
— Ну, Филипп, расти большим. — Семен провел шершавой ладонью по голове мальчика. — Меньших в обиду не давай.
— Прощевай и ты, — ответил за всех Корней Михайлович. — Нас не забывай, возвращайся, да смотри на царской службе шею себе не сломай, бесстрашный атаман.
— Не сломаю, — улыбнулся Семен. — Она у меня крепкая, шея-то, глядишь, еще пригодится.
Провожать новобранца на службу в царскую армию, по установившейся традиции, вышло большинство иногородних жителей хутора. Вся фуражка и грудь Семена украшены бумажными цветами — знаки уважения.
Цветы и на лошади и на высокой подводе — таков обычай. Долго шли хуторяне за подводой, пока она не скрылась из виду, увозя Семена.
Давно уже не только опустела дорога, но и улеглась на ней пыль. А Филипп долго еще стоял и глядел на потускневшую степь. Он тогда не знал, что разлука продлится долгие десять лет.
С отъездом Буденного в солдаты жизнь на хуторе Литвиновка текла между тем своим установленным порядком.
Уже было рассказано о тех тяжелых условиях, в каких находились иногородние, пришлые крестьяне на казачьих хуторах. К тому же аренду платили не только за землю. Предприимчивые богатеи обкладывали иногородних самыми различными налогами. Платили налог за землянку, за окно в землянке — особый налог, за трубу тоже, за выпас коров, лошадей, овец. Даже курица, принадлежавшая иногороднему, облагалась соответствующим налогом.