Но тут проблема! Двадцатый век обожал своих извращенцев и много усилий приложил, чтобы их не только реабилитировать, но и возвеличить. На фоне горячо любимых сюжетов о насилуемых девочках, о плотской любви сыновей к мамам, племянников к теткам, равно как и мам к сыновьям, а теток к племянникам, на фоне историй о любовных треугольниках, когда она любит его, а он любит другого, а другой любит ее, любя отчасти и его, при этом, чтобы никому не обидно, они все спят друг с другом поочередно или одновременно, на фоне всего этого понимаешь, что эротическая гимнастика с нелюбящей женщиной на извращение никак не тянет, слишком мелко, занятие вполне пристойное и даже респектабельное.
Мокшин, которому я как специалисту доверительно показал запись этих рассуждений, заметил, что я отстал от жизни: у любителей это теперь называется аналоговый секс. О талантливой партнерше, умеющей изобразить удовольствие или действительно испытать его, говорят: аналоговая девушка. А еще есть выражения: аналоговые стоны, аналоговые ласки, аналоговый оргазм. Действительно, я отстал...
Я нашел другое, более простое утешение: стал думать, что мы с Ириной не любовники, а сотрудники, коллеги. Приехали вместе отдыхать, не противны друг другу, есть о чем поговорить. Ну, заодно и сексом занимаются. Без ненужных слов. А зачем? Например, мужчина и женщина с удовольствием танцуют или играют друг с другом в пинг-понг. Им хорошо. Они получают радость друг от друга. Но странно ведь, если кто-то во время танца или игры вдруг спросит: "Ты меня любишь?". И в случае отрицательного ответа откажется играть!
Погода выпала дрянная: ветра и дождики. Служители отеля клялись, что такой погоды в их стране не было сто лет, а может, и никогда.
Что ж, я с увлечением дорабатывал первую книгу проекта "Метро-ном" (назвав ее без хитростей "Метро-ном-1"), все более сокращая и внедряя в сюжет, по просьбе Кичина, эпизоды в метро. Мне стало казаться, что в результате этой адаптации может получиться нечто действительно необычное; перечитывая, я обнаруживал за почти детской простотой и ясностью изложения смыслы, которые ранее тонули в потоке слов. То есть я всерьез озадачился целью написать вещь, понятную любому, но при этом стильную и глубокую.
(Правило беллетристики: заблуждение персонажа должно быть искренним. Но оно таким и было. Просто совпало с этим правилом. За это ручаюсь, поскольку персонаж - я сам. - А. А.)
Когда летели обратно, фотоаппарат Ирина зачем-то сдала в багаж, и он разбился. Когда вернулись, пленка оказалась засвеченной. Был скандал. Ирина оправдывалась, я ее выгораживал.
36
"- Надо же, - сказала Арина, проводя пальцами по шершавой щеке Переверчева. - В такого колючего, такого некрасивого - влюбилась!
- Хватит! - вскипел Переверчев. - Жалеешь меня - спасибо! Нравится то, что я делаю, - большое спасибо! А про любовь - молчи, дура! Убью! Корова сентиментальная!
Она привыкла к его крепким выражениям и не боялась. Больше того, они ей нравились. Но теперь она вдруг обиделась.
- Если ты мне не веришь, как ты можешь делать со мной это? - спросила она.
- Как я могу тебя ...? - переспросил Переверчев, заменив деликатный оборот прямым и грубым словом. - А почему нет? Ты мне нравишься. И надо же с кем-то ... ! Это и для здоровья полезно! И что у баб за привычка: обязательно в постели о любви поболтать! Я же не требую, заметь! Мне и так нормально!
Арина отвернулась. Плечи ее начали вздрагивать. Переверчев недоумевал.
- Чего это ты?
- Люблю я тебя, идиот! - закричала она, резко поворачиваясь к нему и показывая свое некрасивое, но прекрасное (лучше не скажешь!) лицо. - Давно люблю! Вокруг все слабые, все потакали моим капризам, все лежали у моих ног, а ты первый разрушил этот заколдованный круг, потому что любой женщине нужен властитель! Понял? Чем я еще могу доказать? Чем?
Переверчев был растерян. Он ожидал чего угодно, только не этого. В один миг он осознал, что его жизнь сейчас, вот в эту секунду, может измениться: эта женщина потенциально может заслонить собой то, ради чего он жил, и он начнет жить для нее. Поэтому, пусть это жестоко, надо сделать вид, что он ей не верит.
Нет! Это ошибка! Наоборот, надо сделать вид, что верит, но в действительности - не верить! Это слишком опасно! И нельзя позволять себе любить ее! Он никого не может любить, только свою Музу, свой талант, свои картины!
- Ладно, - сказал он с грубоватой нежностью. - Иди ко мне".
Конечно, у нас с Ириной такого разговора не было. Но в один из вечеров, выпив предварительно бутылку вина и три бутылки пива (отличалась вообще изумительной стойкостью и не только не напивалась, но, кажется, никогда особенно не хмелела), она все-таки произнесла несколько слов. И я что-то такое ответил. Вполне нежно. По упомянутым только что правилам беллетристики, тут хорошо бы затуманить, затемнить, утончить и психологизировать, но обойдусь и скажу непозволительно прямо: Ирина была актриса по образованию и по сути, а еще - женщина. Как актриса она была собой довольна, отдаваясь мне вполне достоверно, по системе Станиславского (аналогово! -А.А.), но как женщине ей мало было войти в образ, ей хотелось слиться с ним. Ибо все-таки желательно для душевного комфорта чувствовать себя немного влюбленной. От этого очень повышается качество жизни, оно ведь, как я говорил уже выше (или не говорил, не помню, а смотреть сейчас лень), очень субъективно. Овсяная каша без соли, сахара и масла противна. Но если знаешь, что ешь ее для здоровья, уже легче. Если же научишься находить в ней вкус, ты счастлив. Сужу по себе: я такую кашу ем каждое утро из года в год и, честное слово, наслаждаюсь!
37
Настала осень: сезон телевизионный, книжный, политический.
Против Баязета Бекмуратовича кампания на телевидении развернулась вовсю, даже жалко его было. Несколько репортажей, аналитический материал одного из авторитетных журналистов (меня поразил подлинный гражданский гнев, с которым он излагал факты деятельности Беклеяева, явно направленные против государства и простого народа). Появилось и в газетах несколько статеек. Я чувствовал себя заговорщиком. Ощущение новое и занятное: видеть, как разворачиваются события, и быть одним из немногих, кто знает подоплеку именно такого разворота, такой трактовки этих событий; обыватель же ахает и ужасается вместе с журналистами, будучи утешен мыслью, что они хоть и не всегда, но вот ведь защищают же правду!
Мы с Ириной жили порознь, но вместе ходили на светские мероприятия. Иногда она приезжала вечером и оставалась ночевать. Я хоть и тверд был в намерении не обольщаться, но иногда казалось, что она и в самом деле слегка в меня все-таки влюбилась. Или я стал наконец овсяной кашей, употребляемой с внушенным себе удовольствием. Как сказала бы Темнова: "Наиболее искусно мы обманываем не других, а себя!".
Впрочем, было не до психологии: Ирина с утра до ночи занималась новой передачей, я бесконечно терзал и правил тексты, доводя их если не до совершенства, то до оптимального объема и содержания.
Издательство Азархова выпустило книгу "Метро-ном-1" сумасшедшим тиражом (даже если судить по объявленному). Аня Ликина, становящаяся все преданнее и старательнее, с гордостью сообщала, что проехалась по многим магазинам и везде книга продается у входа, на стеллажах и полках, где висят таблички: "Бестселлер месяца" или "Книга недели", или "Лидеры продаж". Помощник Азархова Кубичев, душа и честолюбие издательства, сулил мне мировую известность. Я не перечил.
Намечалась масштабная презентация книги на ВВЦ, в рамках очередной Московской международной книжной ярмарки. Я удивлялся: какая же презентация, если книга уже вовсю продается? Душа-человек Кубичев объяснил мне по телефону: надо уметь книгу сделать новостью несколько раз. После выхода книги разогреть публику, хорошо начать продавать. Чуть попривыкли к ней устроить презентацию. Опять попривыкли - что-нибудь такое выкинуть на информационный рынок, связанное с автором.
- Не надо, - сказал я. - В аварию я уже попадал.
- Зачем же так грустно? В жизни есть события попроще. Разводы, расставания, влюбления. Или, того лучше, дом человек построил. Не собираетесь дом строить?
- Нет. Интересно, что вы будете делать, когда интерес совсем иссякнет?
- Иссякнет - забудьте это слово! Возможно только некоторое снижение спроса. Условно говоря, не тысяча проданных в день книг, а триста. Для кого-то это сумасшедший успех, для вас - пробуксовка. Тут же выбрасываем новую книгу. Вы сами специалист, знаете это не хуже меня!
- Я другими делами занимался...
- Может быть, - с вежливым сомнением сказал Кубичев.
38
И вот день презентации. Ирина с утра была возбуждена, будто ее, а не меня ждало испытание. Спросила:
- Ты решил, какой отрывок будешь читать?
- Я должен что-то читать?
- А как же! Это все-таки презентация книги, текста! Я советую: вот это. Потренируйся. Хочу послушать, как звучит голос. Ты когда-нибудь читал вслух?
- Приходилось вообще-то. Работал в многотиражке на заводе, а там еще и радио было, тоже в моем ведении. За диктора даже принимали.
Я важно сел в кресло и с важным видом начал читать.
- Не так! - тут же прервала Ирина. - Слишком сухо, будто в самом деле диктор какой-то!
Я попробовал поживее. С некоторым даже артистизмом. Читал - и мне самому, честно говоря, нравился собственный текст.
Но Ирина опять меня прервала:
- Нет, нет, нет! Актерствовать тоже не надо, это слишком! Попробуй спокойно, задушевно, будто рассказываешь!
Я попробовал. Стало получаться.
Тут приехала Аня и прервала наши чтения.
- В чем идете? - спросила она меня.
- Костюм, - ответила Ирина. - Строгий черный костюм.
- С какой стати?
- С такой. Строгий текст - строгая одежда.
- Ну, вы даете! - удивилась Аня. - Абсолютно непрофессиональный подход, масло масляное! Александр Николаевич должен позиционировать себя как народный писатель! И нате вам - костюм! А бейсболку куда денем? Он на всех фотографиях уже в ней!
- Это народно? - в свою очередь удивилась Ирина. - Какого народа он у нас представитель в таком случае?
Я, посмеиваясь, предложил:
- Тогда пусть костюм - и бейсболка. Не знаю, как с народностью, а нелепо будет, гарантирую.
- И хорошо! - вдруг одобрила Аня. - Костюм лучше все-таки без галстука, это чересчур. А что нелепо, это как раз и народу будет понятно: вы же гений, гений имеет право немного чудить! Народ чудаков любит!
Ирина засомневалась. Я ее понимал: народ-то народом, но как она будет смотреться рядом с чудаком? С другой стороны, пытался я угадать ход ее мыслей, любовные отношения с гением, как меня только что обозвала Аня, лестны для всякой женщины, в том числе молодой и блистательной: у гениев возраст и внешность второстепенны. Поэтому она решила согласиться с Аней.
- Девочки! - сказал я. - Все это полный бред. И если я вас слушаюсь, то потому, что не хочу вас расстраивать.
- И дальше не расстраивайте! - похвалила Аня. - Вы решили, когда в обморок будете падать?
- Опять за свое? Не буду я падать, не смешите меня!
Ирина приложила руку к моей щеке (зная, как я люблю этот жест) и сказала:
- Саш, ну чего ты? Это же игра. Нельзя так серьезно относиться.
- Публика разогрета уже! - подхватила Аня, доставая и разворачивая газетный лист. Вот, слушайте: "Многие ждут встречи с Асимовым. Книга, несомненно, замечательная. А еще многим хочется посмотреть, выдержит ли писатель испытание: из достоверных источников известно, что у него своеобразная фобия, связанная с публичными выступлениями. В детстве Зяма..."
- Какой Зяма?
- Зиновий, - пояснила Аня и продолжила чтение: - "В детстве Зяма любил участвовать в самодеятельности, добивался этого, но кончалось, как правило, тем, что он, не выдержав внимания публики, падал в обморок. Несмотря на усилия врачей, эти приступы повторяются. Из трех недавних выступлений лишь одно он довел до конца, а на двух потерял сознание, которое, правда, ему вернул присутствовавший там же личный доктор".
- Какие выступления? Какой дурак это сочинил?
- Я сама! - похвасталась Аня.
Тут я засмеялся, потом захохотал. Даже сполз с кресла от хохота.
Девушки терпеливо ждали.
- Ну, врать! - сказал я, утирая благодарные слезы. - Спасибо, Анечка, повеселила! Личный доктор, надо же!
- И сегодня будет, - спокойно сказала Аня. - Не беспокойтесь, это мой приятель, он будет знать, что у вас никакого обморока нет.
- Именно: нет! И не будет!
- Саша, - мягко сказала Ирина. И улыбнулась.
"И ее улыбка, как всегда, обезоружила его, и он, как всегда, был готов на все, лишь бы улыбка эта вечно сияла над ним!"
Я согласился, твердо зная, что не буду падать ни в какой обморок.
- Класс! - сказала Аня и раскрыла блокнот. - Теперь по распорядку. С десяти до двенадцати, Александр Николаевич, сидите у стенда, раздаете автографы, отвечаете на вопросы журналистов, которых я отфильтрую. Потом в одном из конференц-залов соберется народ. Часа примерно на полтора.
- Полтора часа говорить! О чем?
- Будет о чем, не беспокойтесь!
- Одно чтение сколько займет, - согласилась с ней Ирина.
- Какое чтение? - очень удивилась Аня. - Кто будет слушать, вы что? Народ припрется на вас посмотреть, вопросы задать, ответы послушать. Книгу сами прочитают, грамотные!
39
У входа толпилась очередь. И все, как один, повернулись к нам, когда мы подъехали. Ко мне в первую очередь, не оставляя вниманием и Ирину, конечно. По ней-то меня и опознали, предполагал я, но, приблизившись ко входу, увидел огромный плакат с моей фотографией. На ней я был, само собой, в бейсболке.
У стенда издательства Азархова тоже собрался народ. Что ж, издательство достаточно популярное. Да и у стендов других крупных издательств людей не меньше.
Но каково было мое изумление, когда я понял, что ждут именно меня! Не меньше тридцати-сорока человек, и у каждого в руках моя книжка. Преобладали, как я заметил, женщины среднего возраста, но и молодежи было немало, как и вообще на ярмарке; это утешало и вселяло надежды.
Работники издательства встретили меня с уважением, если не с почтением. Жали руку, говорили какие-то слова.
Сев за стол, я принялся надписывать книги. Первой подошла раскрасневшаяся женщина с сияющим и смущенным лицом.
- Знаете, просто бальзам! Просто бальзам! - пропела она мне, прижимая книгу к груди.
- Женщина, вы тут не одна! - сказала Аня голосом сварливой продавщицы, отбирая у нее книгу и кладя передо мной. Чтобы сгладить ее наскок, я осведомился у читательницы, как ее зовут.
- Ольга Поликарповна! - торопливо ответила она, виновато глянув на Аню. И тут же поправилась: - Можно - Оля!
Аня хмыкнула, а я написал: "Милой Оле, моей преданной читательнице, с благодарностью!" - и расписался, как привык, привык же я расписываться не закорючкой, а примерно так: А. Анисимов. Женщина приняла книгу, как драгоценность, прочла надпись, расцвела и вдруг:
- А почему "Анисимов"?
- Извините, ошибся.
Я взял у нее книгу и исправил.
Странная тень какого-то странного сомнения промелькнула в глазах женщины, но ее уже отпихивал шустрый старичок - точно так же, как бывало в советской очереди за дефицитом: "Получили - отходите!"
Старичок подсунул книгу. Я увидел, что это не моя.
- Простите...
- Напутал! - воскликнул старичок, схватил книжку и сунул в объемистый, видавший виды портфель, порылся в нем и извлек наконец мою книгу. Наверное, у него дома целая коллекция книг с автографами.
Но большинство были все-таки мои читатели, мои поклонники. А некоторые подавали на подпись две и даже три книги, подсказывая:
- Тут напишите: Виталику. Он будет счастлив! А эту: уважаемому Константину Сергеевичу. Ему будет очень приятно!
Я трудился в поте лица. Имена спрашивать перестал. Дату писать перестал. Подмахивал только подпись, да и то не полностью, на ходу выдумав: А.А. - и загогулина после второго А.