Барбаросса. Роман-размышление. Том 2 - Пикуль Валентин 8 стр.


– Черчилль, – говорил Сталин, – обещал, что со вторым фронтом поспешит, а наше дело – выстоять под Москвою…

Сталин по-прежнему был твердо уверен в том, что летом немцы снова будут наступать на Москву. Напрасно наша разведка проникла в тайны кабинетов ОКВ и ОКХ, докладывая «наверх», что летом вермахт будет развернут в двух направлениях – на Кавказ и на Волгу, но переубедить Сталина было невозможно:

– Гитлер верен своему правилу! Захватив столицу в Европе, он уже считался победителем всей страны…

В таком случае фельдмаршалу фон Клюге (командующему «Центром») было совсем нетрудно укрепить товарища Сталина в его несомненной правоте, и он очень искусно проводил операцию «Кремль», чтобы наш дорогой товарищ Сталин и остался в дураках.

Немецкая авиация демонстративно вела аэрофотосъемку подступов к Москве, полевые радиостанции «Центра», обычно осторожные, болтали о передислокации частей, в сумках убитых офицеров все чаще находили планы окраин столицы, партизаны докладывали, что немцы мастерят столбы дорожных указателей – на Москву! Немецкие офицеры, угодившие в наш плен, на допросах охотно показывали, что сейчас фельдмаршала Клюге интересует оперативная линия: Тула – Москва – Калинин. Если суммировать все эти данные, сомнений не возникало: враг уже готов повторить удар по нашей столице.

Сталину доложили, что Клюге ведет сильные атаки на Московском направлении, и наконец перед ним на стол выложили подлинный приказ фельдмаршала от 29 мая. Вот его начало:

«ДОКУМЕНТ № 1

Командование группы армий «Центр» Штаб 29.5.1942 г.

Оперативный отдел № 4350042. 22 экземпляра

Совершенно секретно 20-й экземпляр

Документ командования ш т а м п:

Совершенно секретно!

содержание: «КРЕМЛЬ»

документ командования

Передавать только офицерам

Длинные колонны наших военнопленных – несчастных.

Виноватого нашли! Легендарный «стрелочник» необходим…

* * *

В самом конце мая Харьковская операция закончилась, и Паулюс спросил своего квартирмейстера фон Кутновски:

– Каковы потери моей армии в минувшем сражении?

– Двадцать две тысячи.

– Почему такая округленная цифра?

– Калькуляция потерь подведена лишь условно. Много пропавших без вести, еще отыскивают раненых. Кажется, – добавил Кутновски, – мы с трудом выбрались из этого кризиса?

– Да, – не скрывал от него Паулюс, – под Харьковом иногда возникали моменты, когда я думал, что город придется оставить. Но виновником моих опасений было упорство русского солдата, а никак не упрямство маршала Тимошенко… Впрочем, Наполеон был прав: Бог всегда на стороне больших батальонов!

Полковник Адам настраивал радиоприемник. Из трескотни эфирных помех вдруг выделилось имя Паулюса, Берлин голосом Ганса Фриче возвестил о том, что генерал-лейтенант танковых войск Фридрих Паулюс за полный разгром армий маршала Тимошенко возводится фюрером в кавалеры рыцарского креста.

– Признаюсь, – сказал Паулюс, – я надеялся на следующий чин генерал-полковника. Но стоит радоваться и кресту, ибо получение его сопряжено с приятным визитом в столицу…

Самолет приземлился в Темпельгофе лишь в два часа ночи, и Паулюс был безмерно удивлен, встретив Франца Гальдера, который ждал его. Скупо поздравив с наградой, Гальдер сказал:

– Мне без вас трудно работается, вы умели ладить с этим психопатом, а мы с ним грыземся, словно бродячие собаки из-за каждой кости. Я с трудом переношу его оскорбления, от которых краснеют не только стенографистки, но даже Кейтель с Йодлем. Садитесь в мою машину, дорогою переговорим. – Едва захлопнув дверцу, Гальдер сразу же начал бранить фюрера за непонимание самых насущных законов стратегии. – После ошеломляющей победы под Харьковом разве не абсурдно ли последующее расчленение армий на две группировки с дирекцией – на Кавказ и на Сталинград? Русские передушат нас там поодиночке…

Паулюс не желал драматизировать летние планы:

– Что бы вы сделали на месте фюрера, Гальдер?

– Сейчас мне хватило бы лишь

Дома Паулюса не ждали; разбуженная его появлением жена, оказывается, все уже знала – по газетам.

– Рыцарский крест, – горячо шептала она, – к нему бы еще мечи и дубовые листья. А потом и жезл фельдмаршала… Ах, Фриди! Как я счастлива, что стала твоей женой… Мне последние дни все чаще вспоминался давний Шварцвальд, наша первая прогулка в горы, где у тебя закружилась голова.

– Коко, спасибо тебе за все! – отвечал Паулюс. – Но голова у меня кружится и теперь. Я трудно переношу всякую высоту…

Берлин сильно изменился. Высокие заборы отгораживали здания, уничтоженные английскими фугасками. Прохожие выглядели озабоченно. Семью Паулюса нужда не коснулась, но другие – не элита общества! – получали в неделю 250 граммов сахара, столько же маргарина, который иногда заменяли свекольным мармеладом. На все продукты были введены карточки, ордера-бецугшайны – на одежду и обувь, особые талоны – купоны – на обед в ресторанах. Горничная рассказывала Паулюсу:

– Множество талонов и карточек! На случай отпуска, болезни и регистрации брака. Карточки для тех, кого еще не бомбили, и карточки для тех, кто уже испытал это безумное удовольствие, для инвалидов другие – с повышенной калорийностью. Если бы не посылки солдат с Украины, я не знаю, как бы мы тут жили…

В подворотнях Берлина торчали безногие и безрукие калеки. Выкриками на ломаном русском языке они давали понять, что побывали на Восточном фронте. Их выкрики, порою грубые, иногда безобидные, зачастую предназначались тем же русским людям, насильно угнанным в Германию, и теперь эти «рабы» ковырялись лопатами в канавах, они чистили трамвайные пути, разбирали руины зданий… Странно, что на московских радиоволнах слышались задорные частушки, а немцы казались подавленными. Бархатный воротник генеральского мундира ласкал шею Паулюса, которую облегала лента рыцарского креста. Гитлер долго тряс руку, заглядывал прямо в глаза:

– Сейчас есть два громких имени в Германии – это вы и Роммель! Я всегда высоко оценивал ваши способности и был рад доверить вашему руководству именно Шестую армию, лучшую армию вермахта. Надеюсь, победа под Харьковом послужит ддя вас удобным трамплином для прыжка через Дон – прямо к Волге! Помните, что я вам сказал однажды: с такою армией, какова Шестая, можно штурмовать даже небо…

После таких слов терялся всякий смысл отстаивать брюзгу Гальдера, и Паулюс вскинул руку в нацистском приветствии.

– Служу великой Германии, – был его ответ по уставу…

Геббельс в эти дни сотворил из Паулюса кумира всего вермахта, сделал из него популярный «боевик» для своей пропаганды. Газеты именовали Паулюса подлинно народным генералом, вышедшим из народных низов, его называли героем нации, портреты Паулюса были выставлены в витринах магазинов на Курфюрстендам, их показывали в обрамлении лавровых венков. Правда, подле изображения Паулюса всегда соседствовали и портреты его приятеля – Эрвина Роммеля. Иногда меж них являлся и весело хохочущий Курт Зейдлиц, аристократ с лицом деревенского парня, герой прорыва окруженной армии из гибельного Демянского котла…

– Фриди, ведь это слова, – говорила Коко, стараясь не выдавать своего ликования. – Когда смотрят на тебя, то все невольно оглядывают и меня. Расскажи мне еще раз о нашем сыне.

– Не волнуйся. Доктор Фладе следит за его здоровьем. Я его отправлю погостить к румынскому дяде и твоему брату, пусть он восстановит силы на королевском курорте в Предеале…

Паулюс появился с женою в опере и за спиной не раз слышал восторженные голоса: «Паулюс… тот самый! Герой нации и любимец фюрера…» Да, это была слава, которая не так уж часто ласкает честолюбие полководцев. Он нашел время навестить сестру Корнелию, у которой застал какую-то тихую пожилую женщину, всплакнувшую при виде Паулюса, и он с большим трудом узнал в ней ту самую девицу, что давным-давно была в него влюблена:

– Неужели вы… Лина Кнауфф?

– Увы! Была. А теперь… вдова Пфайфер. Я счастлива, что вижу вас снова, а вы такой же стройный, как и в молодости…

Это свидание невольно всколыхнуло былое. Паулюс с какой-то минорной грустью вспомнил прежние годы, не забыв и тот гороховый суп, что приносил из тюрьмы бедный и добрый отец.

– А как ведь было вкусно! – сказал он…

Дела звали на фронт. Паулюс устроил прощальный ужин в ресторане «Фатерлянд» на Потсдамской площади. Среди множества его богатых залов – баварского, рейнского, саксонского и прочих – он выбрал для себя родной гессенский зал.

– Что вам угодно? – склонился метрдотель.

– Картофельные оладьи, – ответил Паулюс.

– Простите, я не ослышался? У нас ведь очень богатая кухня, в «Фатерлянде» кормят гостей не по карточкам.

Паулюс не изменил своим привычкам:

– Оладьи! С луковой или грибной подливкой… К сожалению, у меня строгая диета, а я должен оставаться в форме.

* * *

Долго-долго тянулись от Барвенкова многотысячные колонны военнопленных, которых совсем не кормили. Потом, когда их загнали за колючую проволоку, всем дали – ешь, сколько влезет! – по миске круто сваренной баланды из могара. Наш художник Владимир Бондарец, угодивший в плен под Барвенковом, описал нам, каковы были последствия этой кормежки: «Многие сразу поняли весь ужас своего положения, перепуганно приуныли и целыми днями висели на краю зловонной ямы, пытаясь проволочной петлей извлечь из себя затвердевшую пищу. Но было уже поздно…» Тысячи, десятки тысяч трупов там и остались. Если бы Сталину рассказали об этом, он скорее всего ответил бы убежденно:

– А не надо было изменять родине…

Дикая мораль! По мнению Сталина, советский человек, если ему угрожает плен, обязан покончить с собой. Для «вождя народов» как бы не существовало многовековой военной истории, в которой всегда бывали пленные, но никакой тиран не требовал от своих верноподданных, чтобы они стрелялись, вешались, травились или резались. В самой идее Сталина было заложено

Назад Дальше