К. несчастью, в эту минуту дверь открылась и, словно струя ядовитого газа, вплыла миссис Уоддингтон.
— Что ты тут делаешь, Молли? — осведомилась она. Джорджа она одарила одним из своих достославных взглядов, и только что обретенная свобода духа пожухла на корню.
— Я разговариваю с мистером Финчем. Представляешь, как интересно! Мистер Финч — художник! Он пишет картины!
Миссис Уоддингтон не ответила, разом лишившись дара речи от чудовищного открытия. До этого она Джорджа толком и не рассматривала — так, кинула взгляд, полный того отвлеченного омерзения, каким любая хозяйка одарила бы пенек, выскочивший без пяти минут до тщательно спланированного обеда. Лицо его, хотя и противное, не вызывало никаких личных чувств.
Но сейчас все переменилось. Противные черты обрели грозный смысл. Описания Молли обеспокоили миссис Уоддингтон еще в спальне, и теперь они вынырнули из глубин подсознания, как безобразные чудовища из темных вод. «Стройный, невысокий, с красивыми карими глазами и такими золотистыми-презолотистыми волосами…» Миссис Уоддингтон уставилась на Джорджа. Ну да! Стройный. И невысокий. Глаза у него хотя и некрасивые, но карие, а волосы, несомненно, светлые.
Кажется, она говорила, что он будет задыхаться, краснеть, ломать пальцы, странно булькать, пыхтеть и топтаться… Точно так и вел себя молодой человек, стоявший сейчас перед ней. Взгляд ее оказал самое дурное воздействие на Джорджа Финча, и редко, за всю его карьеру, удавалось ему кашлять так хрипло, алеть так пунцово, переплетать пальцы так замысловато, извлекать из горла такие забавные звуки и усерднее спотыкаться о собственные ноги. Сомнений у миссис Уоддингтон не оставалось. Портрет, нарисованный Молли, превратился в живую, явную напасть. Вот она, пожалуйста!
Да еще художник! Миссис Уоддингтон содрогнулась. Из множества индивидуумов, составлявших калейдоскоп нью-йоркской жизни, художников она не жаловала больше всех. У них никогда нет денег. Они распущенны и безалаберны. Они ходят на танцы в странных нарядах, а то и бренчат на гавайской гитаре. И он — один из них!
— Наверное, — сказала Молли, — нам лучше подняться наверх?
Миссис Уоддингтон очнулась от транса.
—
4
На следующее утро, солнечное и светлое, Джордж Финч бойко взбежал по ступенькам дома № 16 на 79-й стрит и нажал звонок. На нем был его сизый костюм, а под мышкой он держал огромную картину в оберточной бумаге. После долгих раздумий он решил подарить Молли свою любимую работу «Привет тебе, веселая весна!». Картина изображала молодую девушку, слегка задрапированную и явно страдающую в запущенной форме пляской святого Витта. Она танцевала с барашками на лугу, усеянном цветами. Когда Джордж писал ее, она, судя по выражению лица, больно порезалась об острый камень. И все-таки то был его шедевр, и он намеревался подарить его Молли.
Дверь открылась. Возник Феррис, дворецкий.
— Товары, — сообщил он, бесстрастно глядя на Джорджа, — доставляют с черного хода.
— Я к мисс, — выговорил Джордж, — Уоддингтон.
— Мисс Уоддингтон нет дома.
— А могу я увидеть мистера Уоддингтона? — спросил Джордж, смиряясь с такой заменой.
— Мистера Уоддингтона нет дома.
Джордж чуть замешкался. Но любовь побеждает все!
— А можно тогда видеть миссис Уоддингтон?
— Миссис Уддингтон нет дома.
Пока дворецкий это произносил, с верхних этажей донесся властный женский голос, вопрошающий невидимого Сигсби, сколько раз ему нужно повторять, чтобы он не курил в гостиной.
— Но я же ее слышу!
Дворецкий отчужденно пожал плечами, как бы отказываясь вникать в мистические происшествия.
— Миссис Уоддингтон нет дома, — повторил он. Они помолчали.
— Приятный сегодня денек, — заметил Джордж.
— Да, погодка ничего, — согласился Феррис. На этом разговор и завершился.
ГЛАВА IV
1
— Расскажи мне все, — сказал Хамилтон Бимиш. Джордж рассказал. Вид у него был самый плачевный.
Несколько часов он в смятении бродил по улицам и теперь приполз к другу в надежде, что более проницательный разум сумеет уловить в сгустившихся тучах серебряный проблеск.
— Так, — продолжил Хамилтон. — Ты позвонил?
— Да.
— И дворецкий отказался тебя впустить?
— Да.
Хамилтон сочувственно оглядел побитого друга.
— Бедный ты мой, тупоголовый Джордж! Такую кутерьму устроил! Испортил все из-за своей поспешности. Почему ты не подождал? Я бы ввел тебя в дом нормально, прилично, на правах друга семьи. А ты допустил, что тебя воспринимают, как изгоя какого-то.
— Но ведь старик Уоддингтон пригласил меня к обеду! Представляешь? Взял да и пригласил…
— Надо было дать ему в глаз и удирать со всех ног, — твердо перебил Хамилтон. — После всего, что я тебе рассказал о Сигсби Уоддингтоне, ты не мог питать иллюзий. Он из тех мужей, которым стоит только выказать симпатию к кому-то, как жены сразу решают, что это — истинный подонок. Ему не удастся привести к обеду и принца Уэльского. А когда он кладет на коврик такого субъекта (я употребляю это слово в самом лучшем смысле), да еще за пять минут до званого обеда, путая весь распорядок и вызывая самые черные мысли на кухне, можешь ли ты винить его жену? Мало того, вдобавок ко всему прочему ты прикинулся художником!
— Я и есть художник! — не без воинственности возразил Джордж. На этот предмет он придерживался твердой точки зрения.
— Спорно, спорно… Во всяком случае, тебе следовало скрыть это от миссис Уоддингтон. Женщины ее типа смотрят на художников, как на позор для общества. Говорил же я тебе, для нее мерило людей — их счет в банке.
— Так у меня же полно денег!
— Откуда ей знать? Ты сказал, что ты — художник, и она вообразила, что…
Прервав поток его мыслей, задребезжал звонок. Бимиш нетерпеливо поднял трубку, но заговорил ласково и снисходительно.
— А-а, Молли!
— Молли! — вскричал Джордж. Хамилтон не обратил на него внимания.
— Да. Он мой большой друг.
— Я? — выдохнул Джордж.
Хамилтон все так же не обращал на него ни малейшего внимания, как и подобает человеку, поглощенному телефонной беседой.
— Да, он мне сейчас рассказывает. Да, здесь.
— Она хочет, чтобы я поговорил с ней? — завибрировал Джордж.
— Конечно, приду. Сейчас же.
Бимиш положил трубку и постоял с минуту в задумчивости.
— Что она сказала? — в сильнейшем волнении допытывался Джордж
— Н-да, любопытно…
— Что она сказала?!!
— Придется несколько пересмотреть мою точку зрения…
— Что она сказала?!!
— Однако я мог бы и предвидеть…
— Что — Она — Сказала?
Хамилтон созерцательно поскреб подбородок.
— Странно, как работает ум у девушек…
— Что она сказала?
— Это Молли Уоддингтон, — сообщил мыслитель.
— Что она сказа-а-а-а-ла?!!
— Теперь я почти уверен, — продолжил Хамилтон, по-совиному поглядывая на Джорджа сквозь очки, — что все к лучшему. Я упустил из виду, что такое девушка с нежным сердцем, окруженная мужчинами с шестизначным доходом. Такую девушку непременно привлечет художник без гроша в кармане, с которым, вдобавок, мать запрещает встречаться.
— Да что же она сказала?!
— Спросила меня, действительно ли ты мой друг.
— А потом? Потом?
— А потом сказала, что мачеха запретила пускать те§я в дом и строго-настрого приказала никогда с тобой не встречаться.
— А после этого?
— Попросила меня к ней зайти. Хочет поговорить.
— Обо мне?
— Надо полагать.
— А ты пойдешь?
— Сейчас же и отправлюсь.
— Хамилтон, — дрожащим голосом выговорил Джордж. — Хамилтон, я тебя прошу, наддай там жару!
— Ты хочешь, чтобы я преподнес тебя в лучшем виде?
— Да, именно! Как ты красиво все умеешь сказать! Хамилтон надел шляпу.
— Странно, — отрешенно проговорил он, — что я берусь помогать тебе в таком деле.
— Просто ты очень добрый! У тебя золотое сердце.
— Ты влюбился с первого взгляда, а мои взгляды на такую любовь известны всем.
— Но неверны!
— Мои взгляды не бывают неверными!
— Нет, не все взгляды! — поспешно заверил Джордж. — Понимаешь, иногда, в определенных, в отдельных случаях возможна и такая любовь.
— Любовь должна быть разумной.
— Если встречаешь такую девушку, как Молли? Нет!
— Когда я женюсь, это произойдет в результате тщательного, выверенного расчета. Сначала, после хладнокровного размышления, я решу, что уже достиг возраста, наиболее подходящего для женитьбы. Затем просмотрю список моих приятельниц и выберу ту, чей ум и вкусы совпадают с моими. А потом…
— Разве ты не поменяешь? — перебил его Джордж.
— Поменяю? Что именно?
— Да костюм! Ты ведь идешь к
2
Когда примерно через четверть часа Хамилтон Бимиш ловкими, экономными движениями вскочил на ступеньку зеленого автобуса, дожидавшегося его на Вашингтон-сквер, летний денек расцвел во всю свою силу. Полнокровное, стопроцентное американское солнце сияло с лазурного неба, но в воздухе уже веял намек на вечернюю прохладу. Именно в такие дни лирические поэты вдруг открывают, что «любовь с небес полна чудес», — восхищаются рифмой и мчатся, сопя, поскорее накропать очередной шлягер. В воздухе была разлита сентиментальность, и потихоньку, незаметно, семена ее начали прорастать в каменистой почве Хамилтонова сердца.
Да, мало-помалу, пока автобус катил по улицам, в Хамилтоне начали набухать почки ласковой терпимости. Он уже не осуждал так безоглядно склонность других мужчин внезапно испытывать к противоположному полу ту теплоту эмоций, которая, согласно науке, возникает лишь вследствие длительного и близкого знакомства. Впервые он подумал о том, что какие-то резоны есть и у тех, кто, подобно Джорджу Финчу, влюбляется, очертя голову, в практически незнакомую девушку.
Именно в тот момент, когда автобус проезжал по 29-й стрит, откуда открывался красивый и многозначительный вид на церковку-за-углом, он вдруг заметил девушку, сидевшую напротив него.
В девушке этой несомненно были chic и elan. Можно было пойти дальше и признать в ней espmglerie, je ne saisquoi. Опытный глаз, мало того, смаху оценил ее элегантность: безупречный жакет на шелковой подкладке, платье из узорчатого креп-марокена (юбка — плиссированная) с маленьким воротничком, отделанным присборенным рюшем. Как известно любому школьнику, такие платья бывают бежевыми, серыми, жемчужными, голубыми, терракотовыми, коричневыми, синими и черными. У нее оно было темно-голубое.
Еще один взгляд дал возможность разглядеть ее шляпку. Шляпка была премиленькая, из тонкой соломки, отделанная шелком и повязанная вокруг тульи репсовой лентой, словом — оригинальная, но не броская, а поистине изысканная. Из-под полей выбивался один-единственный локон примерно того же цвета, каким пленяет нас шерстка породистого пекинеса. Судя по нему, Хамилтон вывел, что девушка чуть смочила волосы особой жидкостью, придав им блеск, мерцание, мягкость, свежесть и пышность. Несомненно, рекламу тоника она прочитала в газете и теперь, купив флакон, убедилась, какими здоровыми и живыми выглядят волосы после применения чудесного средства.
Туфли на ней были черные, лакированные, чулки — серо-стального цвета, цвет лица — юной девушки и кожа, до которой так и тянет дотронуться… Все эти детали тренированный глаз Хамилтона отметил, быстро стреляя вбок и обратно. Но особое внимание привлекло ее лицо. Не выстрой он столь тщательно свою концепцию Разумной Любви, оно сильно взбудоражило бы его чувства. Даже и теперь этот сильный, теоретически подкованный ум не смог подавить, выходя из автобуса, укола той тоскливой печали, какую испытывают мужчины, позволяя уплывать от себя чему-то поистине прекрасному.
Как грустно, думал он, стоя у дома № 16 и готовясь нажать кнопку звонка, что ему никогда больше не увидеть этой девушки. Разумеется, человек его сорта не влюбляется в девушек с первого взгляда, но все-таки он не мог скрыть от себя, что больше всего ему хотелось бы познакомиться с ней и, тщательно изучив ее характер, через годик-другой, пожалуй, решить, что именно се Природа предназначила ему в спутницы.
Именно тогда он заметил, что девушка стоит рядом с ним.
Бывают минуты, когда даже самым хладнокровным экспертам трудно сохранить самообладание. Хамилтон явно растерялся, и, будь он слабее духом, мы бы сказали, что он вытаращил глаза. Во-первых, он как раз думал о ней, и думал с нежностью, а во-вторых — все-таки неловко стоять бок о бок с незнакомой девушкой. В подобной ситуации очень трудно сообразить, как же себя вести. Поднапрячься и создать иллюзию, будто он и ведать не ведает, что рядом кто-то есть? Отпустить непринужденное замечание? Ну, хорошо — но какое?
Хамилтон все еще ломал голову над этой проблемой, когда девушка ее решила. Чуть нахмурясь — лицо ее анфас оказалось еще привлекательнее, чем в профиль, — она воскликнула: «О-о!»
Прежде всего Бимиш обрадовался, как радуется человек чувствительный, когда выясняется, что у хорошенькой девушки к тому же и голос красивый. Слишком часто случалось ему восхищаться кем-нибудь издалека, а потом обнаруживалось: голос у данной особы — как у павлина, накликающего дождь. Однако он тут же понял, что соседка его страдает, и сердце его переполнилось активным сочувствием. Ее мучения пробудили и жалось настоящего мужчины, и рвение блестящего эксперта.
— Вам что-то попало в глаз? — спросил он.
— Пылинка, что ли…
— Позвольте!
Одна из труднейших задач для обычного человека — извлечь инородное тело из глаза незнакомки. Но Хамилтон не был обычным. Через десять секунд он убирал носовой платок в карман, а девушка благодарно моргала.
— Огромное вам спасибо!
— Не за что.
— Врач и то бы лучше не справился!