На Западе истеблишмент остался истеблишментом, приличия остались приличиями - и даже усугубились, но ни одеждой, ни повадками, ни сумасшедшим хайром никого не удивишь, это стало игровой частью быта: молодая жена богатого адвоката катается на велосипеде в драных джинсах, сам адвокат во время уикэнда забавляет гостей хулиганской песенкой Джима Моррисона под гитару. Общество развитого капитализма поступило так, как оно и всегда поступало в 20-м веке: использовало энергию, направленную против себя, в своих целях - и обратила еe в нужное русло, т.е. русло потребления. Явилась так называемая рейв-культура, т.е. массовые танцы под массовую музыку.
Нашим же родным неформалам вообще хоть топись. С одной стороны, так и хочется бросить вызов морали, истеблишменту, государству и т.п. Но как бросишь - если нету ни морали, ни истеблишмента, ни государства в его нормальном полноценном виде?! Нет внешнего врага, без которого неформальное движение - гибнет! Как панковать или хипповать? - если чуть не большинство населения панкует или хиппует (без намерений делать это, то есть даже естественней и правдоподобней!): тут тебе и отрицание гигиены или затруднительность соблюдения оной, и свободная тебе любовь, и насмешливое отношение к обязанностям перед государством и обществом, а хайр у какого-нибудь бомжа настолько роскошен в помоечной своей кудлатости, что хиппарю и панку остаeтся лишь бессильно завидовать.
В отчаянии неформалы портят кровь кому могут: преподавателям в школе, родным и близким, но желаемого удовлетворения не получают.
И совсем бы им пропбсть, если б не выручка со стороны их заклятых врагов: гопников. Версий происхождений этого слова много, но суть одна: это простые молодые граждане своей страны, считающие себя нормальными (меж тем назвать нормальным хиппи или панка - смертельно оскорбить его), а "нефрув" выпендрeжниками, которых нужно уничтожать морально и подавлять физически. Хиппи при этом, как правило, от контактов речевых и физических уклоняются, панки же иногда вступают в препирательства как словесные, так и кулачные, и, увы, почти всегда бывают биты.
Во время социалистической государственности гопники (которые сами себя так, конечно, не именуют) чувствовали за собой мощную поддержку государства. Сейчас же их гордости льстит то, что они единственные, как рыцари нормального образа жизни, отстаивают непреходящие человеческие ценности; государство давно на всех махнуло рукой: не до вас. Правда, и у гопников, и у неформалов существует один и тот же хмуро-настороженный недремлющий враг: милиция. Но они предпочитают враждовать с нею раздельно.
Нет у неформалов и твeрдой культурной почвы. Хиппи, допустим, ещe слушают сладкогласого Бориса Гребенщикова и др., но не могут не чувствовать досады на то, что отечественный рок-н-ролл стал респектабельным, либерально-концертным, - следовательно, сдохшим как явление неформальное. Панков подпитывает неистовый и матерщинный Егор Летов, но они чуют, что он и сам растерян, ибо его позиция быть против того режима, который сегодня за окном, слишком единогласно принята и поддержана всеми, даже теми, кто слыхом о нeм не слыхал. Ибо - всe против всего, все против всех.
Как быть в такой ситуации?
Они уходят...
Невозможно быть неформалом в неформальном обществе.
Они уходят, а иные уже ушли - и лишь голос их остался, - как голос гениальной Янки Дягилевой, упокой, Боже, еe душу...
Но пока ещe они есть, последние могикане, они ещe даже умудряются выделяться в общей массе - и удивлять собою, и спасибо им хотя бы за это, потому что удивляться мы отвыкли, притупление зрительных нервов - общее.
А может, они, сиротливые дети сдавшихся родителей, не тому сопротивляются, что есть, а тому, что грядeт?
Что же? Что? - хочется спросить их, глядя в их чужие, холодные, насмешливые глаза.
Они отворачиваются. Они стоят кожаными чeрными клeпаными спинами, подростково горбясь. Им стыдно за меня, они знают, что я и сам - знаю...
О. ОБЛИЧИТЕЛЬ
Облик Обличителя ублачен.
Обездоленных Объявляет Обдуренными, Обдымленными, Обезволенными, Обезверенными, Обезглаголенными, Обезденежными, Обеззубевшими, Обескураженными, Обезличенными, Обезоруженными, Оболганными, Обесславленными, Обессмысленными, Облапошенными, Обобранными, Оболваненными, Околпаченными, Опоганенными. Обидчиков Обвиняет, Обгаживает и Облаивает: Обагрeнными Окровавленцами, Очумевшими Обалдуями, Обвиральщиками, Обволосатевшими Обломами, Обжиралами, Обдиралами Обворовывающими и Обвораживающими .
Обличитель Обывателю Обычному Обещает Обилие, Обихоженное Обиталище, Обговорeнное Обеспечение, Одоление Одолевающих.
Обманщиков же и Обирателей - Обчистить! Обобщить! Обложить Оброком! Обравнять! Осадить! Обабки Обкорнать! Обухом Ошеломить! Оглумить! Оголить!
Окрест - Оборотни! Оборотни! Опричники Околодьявольские!
Он Один - Одолитель Одухотворeнный, Окно Обнадeживающее, Око Окоeмное, Окорот Озверелым, Окрик Обуянным, Опаска Опаскудевшим, Опекун Опозоренным, Ось Основ, Оглушитель Оглашенных, Опровергатель Оракулов и Опрокидыватель Ораторов, Оскомина Остолопов, Остров Оберега, Острога Отточенной Осторожности, Отличитель Отбрехальщиков, Отрава Окаянным, Отрада Одарeнным, Отрезвитель Охмелевших, Отстаиватель Отечества.
Оригинал! Образец! Ориентир! - Он, Обличитель, О!
ОСАННА!
На завтрак же он предпочитает яишенку с ветчиной.
П. ПРАВДОИСКАТЕЛЬ
Одно из имeн Правды - Справедливость. Одно из имeн Справедливости Закон. Одно из имeн Закона - Бог.
Среди просторов времени и пространства идeт русский мужик: армяк кушаком подпоясан, лапти пыль бьют, рожа задумчивая.
Правду-матку искать идeт.
- А есть ли она?
Мужик даже отвечать не станет.
Бог есть - стало быть, Закон есть. Закон есть - стало быть, Справедливость есть. Она же - Правда.
О них, искателях и отстаивателях Правды, - речь.
От них - с Даниила Заточника, с протопопа Аввакума.
И по сущее время, ибо во времени грядущем не будет уже их.
О правде сказки сказывали и песни слагали. Вся русская история - поиски правды. Часто - в крови по колено.
Но история длинна и темна.
Одно было неизменно: русский Правдоискатель всегда был убеждeн, что Правда есть. На небе - само собой. Но и на земле - должна быть. Пусть не у нас, пусть где-то - должна быть. Пусть не сегодня, пусть завтра - должна быть. Без этой уверенности русскому человеку жить было невозможно.
Во время, которое автор имел честь посетить, правдоискателей имелось множество. Их кляузниками называли, жалобщиками называли, сутяжниками называли, отзывчивая на требования режима научная психиатрия в книгах о них специальный раздел ввела, а в клиниках - просторные палаты. Называлось это маниакальными идеями на фоне вялотекущей шизофрении, связанной с беспрестанной тягой идти туда, неведомо куда, искать то, неведомо что.
Впрочем, официально советское государство от истцов не вовсе отворачивалось. И даже постановления выпускало. Как сейчас помню: "О мерах по улучшению работы с письмами и обращениями трудящихся". Где было строго сказано, например, что любая инстанция обязана ответить автору в трeхмесячный срок. Я этот закон знал назубок, работая довольно долго именно в отделе писем местного телерадио. Мне по долгу службы доводилось в радиопередачах бичевать и клеймить начальников домоуправлений и даже председателей исполкомов за один только факт задержки ответа, то есть Нарушения Закона! Смешно вспомнить, но мне, юнцу мелкотравчатому, эти самые начальники и председатели звонили и писали письма на бланках - с извиненьями и обещаниями впредь!
Я, само собой, не обольщался. Я знал, что Правды в государстве количество ограниченное.
Конечно, называлась она иначе, но все о ней знали. Была одна большая государственная Правда - и распределением еe занималось аж Политбюро ЦК КПСС, бросая на это огромный штат помощников. В строго определeнных количествах Правда расходилась по министерствам и ведомствам, по краям и областям, по городам и весям. Притом ни министерства, ни ведомства, надо отдать им должное, от правды не только не отказывались, но норовили заполучить побольше. Хоть и знали, что количество еe лимитировано - и помимо госбюджета взять неоткуда. Не выработали. Не накопили. Западной же правдой брезговали, как товаром заведомо гнилым. С контрабандой - боролись.
Из министерств и ведомств и прочих высоких инстанций правда расходилась, мельчая, по низовым подразделениям, доходя до всяческих там предприятий, общественных организаций и т.д., вплоть до упомянутых уже домоуправлений и каких-нибудь вшивых профкомов в виде, допустим, подарков детям на Новый год по льготным ценам.
Естественно, частному человеку доставалось правды с гулькин шиш. Впрочем, кому как. Льготникам - по горло, большинству же - лизнуть, а то и издали понюхать или в щeлку глянуть.
Тем не менее, всякий простой человек знал: в загашничках разных и закромах, на складах и в тому подобных оазисах - есть правда. Знать-то знал, но добывать еe решался лишь по крайней нужде.
Мы же говорим о Правдоискателе, то есть о том типе, который правду искал каждый день и каждый час.
Но и они были разные. Жили-были, например, три брата: старший - Игорь Матвеевич, средний - Илья Матвеевич и младший - Иван Матвеевич. Все трое выросли правдоискателями, унаследовав это свойство от безвременно сгинувшего отца.
Старший брат был Правдоискатель Шкурный, средний - Правдоискатель Бытовой, а младший - Правдоискатель Идеальный.
Игорь Матвеевич, Правдоискатель Шкурный, твeрдо соображал, что правды на всех не хватит, поэтому искать еe надо только для себя. Втирался в доверие, знакомствами обзаводился, кланялся, подличал по-мелкому. Смотришь: открыли ему дверку, впустили, в темноте сунули кусок правды: беги домой и никому не показывай!
Он послушно бежал домой, но вот чтоб не показывать - не соблюдал. Похвастаться ведь охота! Зовeт гостей, угощает, всем показывает: вот она, моя правда! Как с иголочки, новeхонькая! Конечно, гости завидуют - и некоторые от зависти тоже становятся Шкурными Правдоискателями; поэтому, может быть, этот тип составлял чуть ли не большинство.
Илья Матвеевич, Правдоискатель Бытовой, искал правду не такую, чтобы всем в нос шибало, не какую-то там модную, с люрексом, с пампушечками - или чтоб звенела и мчалась. Он искал правду бедную, но жизненно важную. Беспокойным взглядом видя там прореху, там проруху, там хлам, а там бедлам, он бросался устно и письменно требовать правды. Ему казалось, что должно всем хватить - лишь бы порядок навести. От него отписываются, отмахиваются, а, бывало, и смеются, и издеваются, но он стоит на своeм! И иногда, смотришь, всем на удивление, перепало ему немного правды, причeм не обязательно для собственного употребления. Он хоть о себе тоже пeкся, но общественного блага не забывал. И на достигнутом не успокаивался. Ибо в этом и заключалась соль характера всякого Правдоискателя: найдя одну правду, он тут же начинал искать следующую. И втайне знал, что поиски эти бесконечны (как и всегда было, вспомним ответ того же протопопа Аввакума на вопрос жены своей, долго ли, дескать, им мучаться и за правду терпеть: "До самыя, Марковна, смерти!").
Иван Матвеевич, Правдоискатель Идеальный, на компромиссы ни с обществом, ни с собою не шeл. Ему нужна была правда общая, до конца - или никакой! Не просто порядок там и сям навести хотелось ему, как среднему брату, не желал он также принимать тезисы старшего брата, что правды никогда всем не хватит. Иван Матвеевич веровал, что возможна правда на всех, пусть не в изобилии - но по Справедливости. И в горячности своей замахивался на Устои, прямо и косвенно обвиняя Государство, что оно обжуливает своих граждан на каждом шагу.
К поре среднего возраста (а были братья друг за дружкой погодки) положение их определилось так: Игорь Матвеевич блаженствовал, имея на свой пай правды достаточно, чтобы быть спокойным за завтрашний день (но продолжал всe прикапливать и прикапливать). Слишком он не заносился, но и гордиться собой имел основания. Надо отдать ему должное, не каждый день он был собой сыт. Иногда и его горькие мысли посещали о том, что не всe правильно в этом мире устроено. Иногда - украдкой от жены - вдруг зазовeт к себе соседа Николашу и грубовато правдой его угостит, стесняясь сам себя. На вынос не давал, зная, что Николаша человек безответственный и безалаберный: сколько ему правды ни дай, всю спустит, распылит, пропьeт. И легче после этого становилось Игорю Матвеевичу.
Илья Матвеевич существовал по-прежнему в суете поиска своих ежедневных мелких правд. Его уже везде знали: "Этот не отстанет!" - и пытались иногда внеочередной льготной правдишкой умаслить, но не был бы он правдоискатель, если б поддался! Нет уж, говорил, не купите! Был он по-своему счастлив, хотя и вечно неудовлетворeн. Но кто знает, не в этой ли неудовлетворeнности и состояло его счастье?
Хуже всех было Ивану Матвеевичу. Жена бросила его - и он не осудил еe. Такова судьба! Но зато выросшего сына, пошедшего против правды, несмотря на живой пример отца, проклял. Проклял, а когда сын вдруг явился и приволок с собой большущую правдищу: "Нате, папаша, пользуйтесь!", - Иван Матвеевич худыми своими отощалыми руками спустил сына с лестницы, а правдищу его поганую на голову ему сбросил. И это - при свидетелях. Конечно, тут же пришли некие товарищи, радуясь поводу. А потом - известная и печальная история: угодил Иван Матвеевич в психушку. Он и там не угомонился, писал письма, трактаты, прокламации. Передавал лечащему врачу, который втeрся к нему в доверие, назвавшись тоже правдоискателем. Лечащий же врач во время ночных дежурств читал эти письма и трактаты вслух, давясь от смеха, читал в ординаторской, читал белокурой медсестре, прижавшейся к нему белой грудью в самозабвении любви. Читал, читал - и в одну прекрасную ночь вдруг запнулся, замолчал, продолжил чтение про себя. Потом спихнул беспардонно медсестру с кровати и велел ей выйти вон. Заново перечтя всe, что написал Иван Матвеевич, врач взял толстую больничную тетрадь, разлинованную, гроссбух этакий, и начал писать своe. Он закончил две тетради и принялся за третью, но еe у него отобрали, а самого его поместили в одну палату с Иваном Матвеевичем...
Но грянуло время! - сперва робко вякнули, потом подхватили - и вот уже во всю мочь все гомонят: даeшь полную правду! И - дали. Объявили на государственном уровне всю правду о Правде.
Народ ахнул, Игорь Матвеевич обеспокоенно охнул, Илья Матвеевич не без удовлетворения крякнул, а Иван Матвеевич радостно захохотал, после чего его тут же выпустили. Ну, не совсем тут же, годика три ещe подлечивали, потому что душевное его здоровье всe-таки пошатнулось за время пребывания в клинике.
Огляделись братья, огляделись и все остальные Правдоискатели - и ничего не могут понять.
Правда вроде есть, но Справедливости не хватает. А где Справедливость появилась, там Правды нет. А в иных местах нет ни Справедливости, ни Правды, зато, говорят, есть Закон, и о чeм ни спроси - в печатные буквы пальцем тычут.
Игорь Матвеевич сунулся по старой памяти к старому приятелю: нет ли какой правды для меня, учитывая заслуги?
Есть, сказал старый приятель. Сколько угодно - но за наличный расчeт!
Илья Матвеевич, углядев проруху, воспламенился, привычной рукой письмо написал, - ни ответа, ни привета. Явился лично: "Где правда, мать вашу, извините, так?!". А ему: "Иди и бери, нынче частная инициатива приветствуется. Во-о-он там, видишь?". Илья Матвеевич увидел, помчался, ухватил было, а ему по рукам, по рылу, под дых! - еле живой домой приполз.
Иван Матвеевич, дыша воздухом свободы, пришeл к бывшим единомышленникам с советом, как теперь Правдой распорядиться, ибо в сумасшедшем доме накопил много здравых на этот предмет рассуждений и проектов. Но единомышленникам было не до того: они публично грызлись друг с другом. Илья Матвеевич стоит, смотрит, слушает, ничего понять не может. Один из них кричит: "Вали к нам до кучи, у нас тут вовсю баллотировка! У тебя авторитет, ты в психушке сидел, нам такие позарез нужны!". Илья Матвеевич вспыхнул гражданским чувством необходимости - и полез в кучу. Тут ему кто-то подножку поставил, он упал, по нему подошвами прошлись...
И вот он, день нынешний.
Что с братьями?
Плохо с братьями.