* * *
Три дня спустя, я сижу на унитазе и наблюдаю, как он погружается в пену в ванне, когда его голова показывается на поверхности, у него на волосах остается шапка из пены. Он протирает глаза, чтобы стряхнуть пену. Это так мило, что мое сердце начинает биться быстрее. Он открывает глаза, я заново восхищаюсь, насколько они прекрасны. Я стараюсь не пялиться на его выпирающие мышцы плеч.
— Моя мама хочет с тобой познакомиться.
Мои глаза расширяются от удивления.
— Она тебе понравится.
— Это немного рано.
Тень проходит по его лицу.
— Ничего это не рано, Лили. У нас очень дружная семья.
— Я не готова, Джек. Посмотри на меня. Я не могу показаться перед твоей матерью в таком виде.
— Ладно, я познакомлю тебя с ней, когда синяки не будут такими явными.
Я облегченно вздыхаю.
— Спасибо, Джек.
17.
Мара Иден
Мой первенец приходит ко мне в гости, и в то мгновение, как только он входит через порог я уже знаю: у него появилась новая женщина. Во всем его облике я вижу это — как блестят его глаза, как проступает слабый румянец на скулах. И я в восторге от счастья. Мне сорок девять, и я хочу увидеть своего первого внука.
Я никогда никому не говорила, но мой Джейк — это моя личная скорбь. Как только ему исполнилось пятнадцать, он не видел ничего, кроме ответственности и жестокости. В пятнадцать лет, ему пришлось опуститься в самый низ и увидеть, как его отца картежника разрезали от уха до уха, мужчина, у которого его отец занял деньги, предложив сделать Джеку выбор: работать на него и выплатить долги своего отца или же все члены его семьи умрут также.
Когда он вернулся домой в тот день, Джейк, которого я знала все эти пятнадцать лет, умер. У него не было слез, он не горевал, просто приступил к работе немедленно, беспощадно. Он работал целыми ночами, спал по три часа и опять возвращался к работе. Ему потребовалось два года, чтобы расплатиться с долгами отца. Я знаю, что он должно быть совершил много плохих вещей, но он делал это ради нас — ради меня, Доминика, Шейна и ради нашей самой маленькой, Лайлы.
Он заработал кучу денег, купил мне этот красивый дом, автомобиль, оплачивает мой отпуск, и дает мне ежемесячное пособие, я, похоже, никогда не смогу потратить все, что он мне дает. Он сам живет в особняке с бассейном, носит модную красивую одежду, владеет дорогими машинами и имеет слишком много любовниц, но до вчерашнего дня я никогда не видела его таким счастливым.
— Она одна из нас? — спрашиваю я.
— Нет. Но она красивая, правда, — отвечает он. В его голосе звучит такая гордость, что я поражаюсь ей.
— Приведи ее ко мне, — говорю я.
После того, как я ставлю на заднее сиденье корзинку, наполненную домашним джемом с контейнером его любимых пирожных Мадлен, закрываю за ним дверь машины, на прощание взмахнув рукой, бегу к алтарю. Я несусь поблагодарить Черную Мадонну, которая является покровителем нашей семьи. На протяжении многих поколений мы почитаем ее, и она отвечает нам тем же, посылая видения моей бабушке, моей маме и даже мне. Она сообщила мне, когда убьют моего мужа: я стояла перед ней в молитве, и у меня было видение. Я увидела, как он поднял руку и извинился передо мной.
— Прости, Мара, но я должен уйти.
На следующий день он был мертв.
С улыбкой я зажигаю красную свечу и встаю перед статуей Мадонны. Но как только я начинаю молиться, у меня внизу живота появляется такое ужасное чувство, что даже подкашиваются колени, и я падаю на пол. Я фактически распласталась на полу и ко мне приходит видение — пуля летит прямо в моего Джека. И я вижу кровь, которая быстро просачивается через его одежду. Я лежу на полу, ошеломленная, кусая кулак, чтобы удержаться от нечеловеческого крика.
С того дня как Джек был выхвачен из своей невинной жизни, я не знала покоя. Даже во сне. Жуткий страх за его жизнь лежит свернувшийся, как змея, внизу глубоко у меня в животе, готовый в любой момент поднять свою голову. И такой день настал, и змея смотрит на меня своим страшным взглядом.
С криком я бегу к телефону и звоню Квини, подруге моей бабушки. Женщина с большим даром, с ней разговаривают духи через карты. Я набираю ее номер и плачу.
— Ну, приходи сейчас, — говорит она.
Она живет в трейлере на поле. Я сажусь в машину и еду двадцать миль, чтобы добраться до нее. Паркую машину на краю поля и быстро иду к ее якобы дому. Она, одетая в халат, открывает дверь и приглашает войти. У нее круглое лицо с выщипанными бровями, подведенными коричневой подводкой, большие черные зрачки, выделяющиеся на белом яблоке, и это придает ее лицу вид святой. У нее небольшой рот, губы потрескавшиеся. На Брайтон Пирсе она известна как мадам Кью, шарлатанка и сумасшедшая.
Я поднимаюсь по ступенькам и вхожу в ее обитель. Здесь безупречно чисто, солнце просвечивает сквозь тюль, и помещение наполняется таинственными тенями. Она напоминает мне мою бабушку — те же занавески, те же кристаллы, маленькие фарфоровые статуэтки и цветы в горшках на подоконнике.
— Я приготовлю чай. Или ты предпочитаешь что-нибудь покрепче? — спрашивает она.
— Чай, — быстро отвечаю я.
Она кивает и ставит чайник.
— Садись, Мара. Не стоит истирать мой ковер, — говорит она, укладывая листья чая в заварочный чайник.
Я перестаю расхаживать по крошечному помещению и сажусь на диван с изысканной вышивкой и кисточками на подушках. Моя нога трясется, так происходит всегда, когда я нервничаю или напугана, у меня начинает дрожать нога. Это стало происходить с того момента, когда моя мать была больна, ее била крупная дрожь, а Джейк уходил в ночь, чтобы позаботиться «кое-о-чем».
Она наливает кипяток в заварочный чайник, ставит его на поднос, на котором уже стоят изысканные чашки и блюдца, молочник с сахарницей, и несет его ко мне. Она ставит поднос на маленький столик прямо передо мной, садится напротив и смотрит на меня своими большими, выразительными глазами.
— Пусть настоится немного, не так ли?
Я киваю с благодарностью.
— Я боюсь за своего сына.
— Давай посмотрим, что говорят карты.
— Да. Пожалуйста.
Она достает из-под стола старую деревянную коробку с вырезанным затейливым узором. Ставит ее на пол возле ног и достает оттуда карты, с какими-то странными метками на рубашках, которые настолько потерты от использования, с пожелтевшими и засаленными краями. Она тасует их с любовью своими корявыми руками, ее артритные суставы имеют оттенок церковных свечей, протягивает мне колоду.
Я беру ее испуганно. Много раз за всю свою жизнь карты говорили мне правдивые вещи —некоторые были несущественными, какие-то жизненно важными, какие-то из них были слишком болезненными.
— Думай о нем, — инструктирует она.
Я тасую карты и думаю о Джеке. Сознательно, я представляю его с руками, сложенными на груди. Я представляю его сильным и важным. Я не собираюсь передавать картам свой собственный страх и беспокойство.
— Верни их мне, когда будешь готова, — голос ее совершенно спокоен и безжалостен, словно у сотрудника иммиграционной службы или тюремного надзирателя.
Я перетасовываю колоду еще раз и протягиваю ей рубашкой вверх.
Она берет их и укладывает полукругом на столе.
— Черная Мадонна защищает вас. Позволь своей просьбе дойти до нее, — негромко говорит она.
Я осеняю себя крестом.
— Возьми только одну.
Я игнорирую предчувствие и выбираю карту. Влюбленные.
Она смотрит на нее с отсутствующим выражением лица.
— Вытяни другую.
Я беру еще карту, вторую с конца по левой стороне и протягиваю молча ей. Мое сердце начинает сильно колотиться, чуть ли не в ребрах, руки сами собой сжимаются и разжимаются, я опускаю их на колени. Даул (прим. пер — ирландский). Дьявол.
Она смотрит на карту и оценивающе поднимает на меня глаза.
— Последняя карта.
Я закрываю глаза и пусть моя дрожащая рука сама выберет карту из этого полукруга. С молитвой в сердце, я выуживаю одну и передаю ей, не глядя на нее, но я уже знаю, что-то будет не так, там что-то совсем неправильное.
Она хмурится на карту. Стоит жаркий день, но я чувствую, как холод распространяется у меня по коже, заставляя волосы встать дыбом. Она выкладывает три карты на стол. Медленно она гладит карту в середине, указывая на нее пальцем с длинными пожелтевшим ногтем.
— Эн Тур, — говорит она. Башня. Она не смотрит на меня. Наконец, поднимает свои страдальческие глаза, выражение ее лица несет с собой что-то невыносимое, и говорит:
— Остерегайся женщину, которая ранена, красивая и беспощадная. Она покрыта сажей и смерть несет ее рот.
У меня рот открывает от ужаса от ее страшных слов.
Ее черные глаза сверкают, голос становится глуше.
— Ты все равно должна молиться Мадонне и надеяться на чудо. Худшее может и не случиться, — она собирает карты. — Вполне возможно.
У нее на двери висит знак, который нельзя оставить не замеченным.
Он гласит:
«Войди… на свой страх и риск».
Whodini
18.
Лили
В то утро Джек проснулся рано, ему нужно кое-что сделать в офисе.
— Это не столь важно, но необходимо, — говорит он, когда я спрашиваю его об этом.
Для меня еще слишком рано, чтобы завтракать, но я сижу напротив и наблюдаю за ним, как он с жадностью поглощает три ломтика тоста, густо намазанных маслом и домашним джемом, который передала ему мать. Я следую за ним к входной двери, обвивая его шею руками и встав на цыпочки, чтобы поцеловать, он приподнимает меня.
— Я помну твой костюм, — шепчу я ему на ухо.
— Оберни ноги вокруг меня, женщина, — рычит он.
Я смеюсь и обхватываю его талию ногами.
— Я говорил тебе сегодня, какая ты красивая?
Я запрокидываю голову и притворяюсь, что задумываюсь.
— Дай-ка подумать. Да. Да, говорил.
Он серьезно смотрит мне в глаза.
— Ты прекрасна, Лили. По-настоящему прекрасна.
— Все хорошо? — спрашиваю я у него.
Он мягко улыбается.
— Да, все именно так, как и должно быть.
Мы нежно целуемся, а затем он оставляет меня.
Я стою минутку, глядя на закрывшуюся дверь. Беспокойство проходится холодком в виде мурашек у меня по спине. Он собирается сделать что-то опасное сегодня? Я возвращаюсь в постель и еще лежу некоторое время, размышляя. Почему он не сказал мне, куда идет?
В девять тридцать я принимаю душ, одеваюсь, и выхожу из дома, закрыв за собой входную дверь. Иду к автобусной остановке вниз по дороге, сажусь на красное пластиковое сидение, ожидая автобус, который приходит в девять пятьдесят две.
Я вхожу внутрь, плачу водителю, и занимаю место наверху. Автобус везет меня прямо до площади Лестер-сквер. Я выхожу и иду к площади Пикадилли, которая заполнена туристами, опускаюсь на каменные ступеньки под статуей и наблюдаю за ними, они рассматривают свои карты и снимают своими камерами с большим энтузиазмом.
Потом я иду вниз по Риджент-Стрит, заглядываясь на витрины магазинов. Я примеряю шляпку, и когда смотрюсь в зеркало, то замечаю, насколько мои глаза огромные и испуганные. Я быстро отворачиваюсь. Я просматриваю вешалки с одеждой без особенной заинтересованности, и такое мое поведение вызывает пристальное внимание со стороны охранника, который начинает следовать за мной. Я быстро оставляю этот магазин.
Я захожу в обувной магазин и после примерки около десяти пар, покупаю одну. Оказавшись на улице, я вдруг понимаю, что даже не знаю, какого цвета обувь купила. Сейчас час сорок пять дня, я захожу в небольшое кафе и заказываю сэндвич с лососем и огурцом, но не в состоянии его доесть, оплачиваю счет и отправляюсь прямиком к Embankment Bridge.
Переходя через мост, начинаю чувствовать первые признаки нервозности, которая просто сжимает мои внутренности, особенно низ живота. Все это время мне удавалось блокировать ее, но сейчас не тот момент. Время пришло. Я путешествую глазами по Tate Modern, но на самом деле я смотрю на задний план Собор Святого Павла. В итоге я остановилась на гигантском черном насекомом, существе из металла. Жутком и прекрасном в Войне миров.
Я выхожу через парадную дверь Tate Modern и поднимаюсь вверх по лестнице. Прямо по коридору находится выставка Марлен Дюма, я хотела бы посетить ее, но я не направляюсь туда. Вместо этого я иду в одну из небольших комнат, в которой мужчина сидит на лавочке, созерцая коллаж под названием «Пандора» новой художницы Миранды Джонсон.
Цвета яркие и смелые, но разница между ее картиной и Пикассо «Плачущая женщина», нет, наверное, только в цене. Обе наполнены насилием и неприкрытым страданием. Это картина вводит в боль. Я блуждаю по ней глазами. В коллаже присутствуют глаза, полные ярко-розовые губы и цветок, а также слова — сука, соси, лгунья, задница, батарея, и на самом верху, как бы от руки написано: «Вас пригласили...»
Я ближе подхожу к картине, душа у меня болит.
Мужчина на скамейке говорит:
— Она не открыла ларец.
Я не смотрю на него, просто сажусь рядом с ним, но достаточно далеко, он не может коснуться меня, между нами шесть дюймов. Я чувствую себя замороженной внутри, и вспоминаю своего брата, лежащего на полу с иглой, торчащей у него из руки. И вдруг я так отчетливо чувствую его боль, и боль в этой картине становится и моей болью. Я смогу это сделать. Конечно, я смогу это сделать.
Я смотрю на картину и единственное, что вижу — слово «сука».
— Ты позвала на встречу, — говорит мужчина, не глядя на меня.
— Да.
Он мимолетно поворачивает в мою сторону голову, чтобы взглянуть на меня. Я быстро встречаюсь с его взглядом. Мне хочется заглянуть ему в глаза. Я хочу снова ступить на твердую землю. Его глаза темные, невыразительные. Именно такие, какими я их и помню. Я смотрю на него, он первый отводит взгляд.
— Ну?
— Что-то важное произойдет шестнадцатого, — говорю я.
— Что?
— Я пока не знаю. Но что-то прибудет через Дувр.
— Хорошая работа, но мы не будем вмешиваться в это, потому что это может скомпрометировать тебя. Мы позволим этому прийти. У тебя есть дела и поважнее.
Я с трудом сглатываю.
Он оборачивается, чтобы взглянуть на меня.
— Ты влюбилась в него? — его голос звучит жестко и холодно.
Я вспоминаю, как Джек прижимается ко мне, как его язык прочерчивает эротический путь к моему уху, а его губы шепчут: «Я люблю тебя, Лили. Я никогда не верил, что кто-то может быть столь же прекрасной, как ты».
— Нет. Конечно нет. Это всего лишь работа, — говорю я, а мои внутренности закручиваются в тугой узел.
Он смотрит на меня прищурив глаза.
— Хорошо. Потому что ты слуга Короны и наша самая большая надежда в поимке Кристального Джека и его преступной группировки.
— Да, сэр, — я встаю, отдавая честь.
— Держи свое остроумие при себе, Харт, — предостерегает он.
Я не могу уже повернуть назад, и поэтому не позволяю себе думать о Джеке. Я ухожу и звук моих шагов эхом отдается от каменного пола и перед глазами стоит красивое, беспомощное лицо Льюка.
Продолжение следует