Не то чтобы Шалашов вспомнил всё это, лежа на редкой траве, с трудом пробившейся сквозь толстый слой палой листвы, но Гришуня должен был до конца продумать свое решение, а потому не упустил из расчета свои встречи и разговоры с Комоловым. Решение же Гришуне требовалось принять твердое, окончательное.
Ещё вчера он увидел в бинокль человека в милицейской форме, который, судя по всему, направлялся к Хребтовой. Ясно, что милиция понапрасну ходить в такую даль не станет. К тому же милиционер слишком внимательно разглядывал склоны Хребтовой в бинокль. В один момент Гришуне показалось, что взгляды их скрестились. Шалашов почувствовал, как спину обдало холодным ознобом. Как и в прошлом году, он ни одного дня не пропускал и трижды за светлое время старательно и придирчиво осматривал окрестности Хребтовой. И ни разу не появился на ближних сопках дымок чужого костра, а сам он готовил еду с превеликими предосторожностями, разводя костерик у редколистого дуба, который кроной своей развеивал дым. Казалось, всё предусмотрел старик Шалашов, и Гришуня ни в чем не отступил от его наставлений. И вот те на! Милиция.
«Пронюхал, выходит, кто-то обо мне. Не с бухты-барахты милиционер идет, — размышлял Шалашов. — А почему бы и не с бухты-барахты? Один! Если бы точно все знали, то не один бы явился! Да и техники им не занимать. Нет! Меня никто не перехитрил. Сообщить-то, видать, сообщили, да только и всего. Вот и пошел местный милиционер проверить… Так, оно, пожалуй, и есть.
Тебе-то что, легче от его разведки? Куда ж милиционера денешь? А тебе недели две нужно, чтоб с вьюком добраться до верного человека. Спущусь с Хребтовой по другую сторону, в другой район — и на вертолет. Чего за милицию думать?
Постой, не колготись, Гришуня. Именно за милицию ты и должен думать. Сумеешь разобраться в их планах — сухим из воды выйдешь. Нет — получай…»
Шалашов рассудил так. Разведка так разведка. Предположим, милиционер не сомневается: в заказнике кто-то бьет зверя. Где милиционер это узнал? В тайге? Нет. В Горном кто-то сказал… Кто? Пока не важно. Но идет он один. Получается, не очень-то верит сказанному… Куда милиционер пойдет? Окрест один охотник — Комолов. И придет милиционер к Антошке сегодня. Сегодня вечером. И ему, конечно, очень будет интересно знать, как охотится сам Комолов. Тогда он пойдет на сидьбу. Пойдет вечером, чтоб не прозевать чего.
«Соображай, соображай, Гришуня! — обрадовался Шалашов. — А вдруг — случайный выстрел? И нет милиции! А парень… Вот кому камушки-то на голову можно ссыпать! Кто его особенно-то искать будет? И пульку-то в милиционера из карабинчика Антона пустить можно. Антошка-то и не догадается, что это подстроено! Куда ему!»
Гришуня так возрадовался найденному выходу, что не заметил, как вскочил на ноги. Колючки дикого перца, оцарапавшие лицо, привели его в себя. Гришуня отер капельки крови, выступившие на заросшей щетиной щеке.
«Всё, Шалашов! Решил и не сворачивай! Твердо иди — тогда не заюлишь. Другой дороги тебе нет! И что Антоша в дружбе клянется — тоже хорошо. Вдруг возьмет вину на себя? И точно, возьмет. Тут дело верное. Только разжалобить как следует нужно…»
Гришуня вошел в балаган, уверенный в себе, чуточку ухмыляясь, а в его крупных, чуть навыкате глазах играла отчаянная удаль. Он очень нравился самому себе.
— Здорово, барсучье племя! — хохотнул Гришуня, расталкивая спящего Антошку. — Зарылся в нору. Фарт проспишь. Ишь, какие панты убил! Везуч! Да нет, не везуч. Умел! Вот это да, восемь отростков! Хорошо должен получить.
— Рубликов двести отвалят, — гордо сказал Антошка, усаживаясь на подстилке. Он улыбался Гришуне, утру, удаче.
— Не много ли? — ставя в угол свой карабин, постарался усомниться Шалашов.
— Нет. А уменье… Карабин хорош.
— Не в технике дело, Антон, — наставительно заметил Шалашов и взял в руки комоловский карабин. Гришуня прикинул оружие, словно на вес, прилаживая к нему руку. Потом снял предохранитель, открыл затвор и присвистнул: — Что за новости? Вот это пульки…
Покраснев от стыда до слез, Антошка стал говорить, что обойму таких, особо убойных патронов ему подарил, да, именно подарил, егерь Федор Фаддеевич Зимогоров. Не мог Комолов даже Гришуне признаться, что стащил обойму из ящика стола.
А Гришуня подумал:
«Такое твое счастье, товарищ милиционер, идущий сюда… Таков твой фарт. Убит ты будешь пулей егеря из карабина Комолова… А как всё получилось, Антоша, царство ему небесное, из-под каменного завала не расскажет… Рано хороню парня? Тем крепче!»
— Очень хорошие патроны! Как ни стукну — есть. Один раз даже обнизил, а пантач всё равно лег. Я просил у егеря ещё одну — для тебя. Не дал.
Оправившись от смущенья, что солгал другу, Антоша принялся одеваться, потом плеснул себе из лохани воды в лицо. Вытираясь подолом рубахи, спросил:
— Когда же ты со мной на охоту сходишь? Ведь обещал.
— Сегодня, Антоша! Сегодня! Больно у меня настроение хорошее. Пойдем в ближнюю сидьбу. Глядишь, и панты и мясца добудем. Свежинки захотелось. Я тебе такую сидьбу покажу!
Антон смотрел на друга счастливыми глазами. К вечеру от нетерпенья даже поменялся с Гришуней карабином — уж так хотел угодить приятелю.
Поужинав, они отправились к сидьбе у солонца. Осторожно, как и подобает охотникам.
Сидьбой обычно называют построенную из корья крохотную землянку. А эта была оборудована в прикорневом дупле. Выбрали её со знанием дела. Липа была старой, привычной для зверья и не вызывала никаких подозрений у сторожких изюбров.
Лаз сидьбы был узок, но из него далеко просматривались подходы к засидке. И это — самое важное для Гришуни. Что до бойницы, то стрелять из неё по зверью — одно удовольствие.
Лежали тихо, не шевелясь. Антон по давнему совету Гришуни берег глаза, притулился поудобнее, зажмурился.
Гришуня не сводил взгляда с пологого склона распадка, метрах в двухстах от сидьбы. Кругом было уже темновато, но в прогале меж деревьями, в распадке, ещё четко различались ветви кустов и редкая трава на каменистом склоне. А когда там появился человек в фуражке с ярким околышем, Гришуня даже не удивился точности своего расчета. Он только мельком взглянул в сторону, не перепутал ли он карабин Антоши ненароком со своим. И, убедившись, что у него в руках оружие Комолова, выстрелил.
Выстрел в сидьбе был оглушающ, и вскрик Антона как бы потонул в нем.
Потом Гришуня кинулся к лазу, но ошеломленный Антон опередил его, выскользнул раньше. Не сговариваясь, они побежали к распадку, обогнули его начало и почти кубарем спустились в русло пересохшего ручья. Тут Антон остановился как вкопанный, увидев тело инспектора:
— Ты Шухова убил…
— Медведя я целил! — воскликнул Гришуня. — Медведя! Он шагах в десяти у сидьбы был.
— Какой медведь?
— У сидьбы… — и, будто только тут поняв происшедшее, Гришуня крикнул в голос: — Конец мне! — и, хватая Антона за руки: — Не видел я его, сам знаешь. Разве я… Антошенька, друг, погиб я теперь!
— Может, жив… а, Гришуня? Может, жив? — Антон пригляделся к лежавшему инспектору.
— Под лопатку ударил. Вон след.
— Давай, давай посмотрим.
Попятившись, Антон натолкнулся на Гришуню:
— Не шевелится.
Подталкивая Комолова, Гришуня приблизился к телу.
— Мертвый… — словно эхо, повторил Антон.
— Убьют меня теперь… Расстреляют. Пропала жизнь. Расстреляют!
Комолов обернулся и поглядел в глаза друга:
«Его, Гришуню, расстреляют… Расстреляют… Его — друга, брата? Но разве он хотел убивать? Разве Гришуня, его друг — убийца?»
А Гришуня сел на склон распадка и мотался из стороны в сторону и мычал, хватался за голову. Он не боялся переиграть. Ведь бывали подобные случаи на охоте, и почему бы Антону не поверить ему?
— Никто тебя не расстреляет. И судить не будет. И никто не узнает, что стрелял ты, — сладкий восторг овладел Антоном. Он, он спасет своего друга. Непременно спасет! Он возьмет вину на себя. Ему нет восемнадцати. Его будут судить, но не осудят так, как Гришуню.
— Брось, — бормотал словно в отчаянье Гришуня. — Брось, Антон!
— Я спасу тебя, Гришуня! Слышишь? Я все возьму на себя! Я… Я!..
VII
Сквозь клекот мотора до Федора долетало лишь шипение водяных струй, обтекающих борта лодки. Окрестные берега казались немы. Трепетали осины под напором ветра, стелились по его потоку ветви берез, выворачивались серебристой изнанкой листья ивняка.
За долгий путь Федору надоела вода, плывущие мимо берега, и он был слишком обеспокоен судьбой Семена Васильевича, чтоб любоваться красотой окружающего его таежного мира.
«Да, всё бы ничего, кабы не злополучная задержка Семена Васильевича, — думал Федор. Хотя были они погодками, егерь называл инспектора по имени-отчеству. Однако, по-дружески на «ты». — Куда старший лейтенант мог запропаститься? Что за непонятные значки на его карте? Почему он интересовался Комоловым?»
И хотя Федор противился Стешиному выходу в тайгу и понимал, что решиться на такое могла только горожанка, в душе он был рад за Семена, которого так любят.
Стеша сидела на средней скамье длинной лодки егеря, на которой при надобности и груз солидный можно было перевезти и копну сена. Вспомнив вдруг, что Семен называл скамьи в лодках по-морскому «банками», Степанида Кондратьевна едва удержалась от слез.
После размолвки с Зимогоровым на кордоне Стеша без нужды не заговаривала с егерем. Федор, в свою очередь, тоже не навязывался в собеседники. За двое суток с короткими ночлегами они прошли около двухсот километров против течения. Идти по реке Федор решил в последний момент, рассудив, что повторять путь Семена Васильевича посуху, да ещё пешком — бессмысленно. Надо как можно скорее выйти к Хребтовой, к Комолову, мимо которого инспектор не пройдет, раз спрашивал о нём. А к Антону можно было добраться и минуя участки охотников-удэгейцев.
Против приподнятого над водой носа моторки маячила слепящая искристая полоска солнечных бликов. Глаза егеря устали и слезились. Он натянул фуражку до бровей, но и это не помогло.
Вскоре лодка пошла в сумрачной прохладной тени отвесных скал-щек, и Федор немного отдохнул от слепящего надоедливого света. Егерь нетерпеливо ждал последнего кривуна, выжал из мотора все, что мог дать, и с широким разворотом выкатился на приволье плеса. Вдали он увидел среди поймы рыжий скалистый мыс, крохотную избушку-заимку около её вершины, которая четко вырисовывалась на фоне огромной иссиня-аспидной тучи, по-медвежьи вздыбившейся над дальними горами.
Слабая надежда Федора, что Семен Васильевич, может быть, окажется здесь, на заимке, растаяла. Никто из избушки не вышел на косогор, хотя Федору показалось, будто кто-то понаблюдал за ними и исчез. Однако егерь твердо знал, что быть тут некому.
Едва лодка подошла к мысу и ткнулась носом в песок, Стеша выпрыгнула на берег и пошла по едва приметной тропке вверх, к заимке.
«Не-ет, далеко тебе, Стеша, до таежницы, хоть ты и жена Семена Васильевича», — ухмыльнулся Федор, глядя ей вслед.
Егерь долго оставался около лодки. На узкой полосе песка под скалой он заметил следы охотничьих олочей. Все-таки кто-то и впрямь спускался к реке за водой. По ровному шагу можно было судить, что чувствовал человек здесь себя покойно, действовал не торопясь, не суетливо. Резкая вмятина у носка говорила о том, что был он молод, шагал широко, чуточку с вывертом внутрь. Так ходят люди, недавно надевшие таежную обувь без каблуков.
«Так что ж… — решил Федор. — Антошка Комолов тут и шастал. Кому ж ещё быть? Только зачем? Не ко времени ему гулять вдали от пантачьих троп… Дня три потерял он, зайдя на заимку. Не мене… Когда ушел? Да и не тут ли он? Нет. Антошка сошел бы к воде. Помог».
Неторопливо размышляя об этом, Федор выгрузил продукты, привезенные по случаю на зиму, снял подвесной мотор, повыше вытянул лодку и крепко привязал её, зная, что дальше придется идти пеше. Завершив дела, Федор взвалил на плечо мотор и двинулся вверх, к избенке.
«Стеше говорить о Комолове не след, — решил егерь. — Лишние расспросы да догадки…» Но зародившееся чувство тревоги уже не оставляло его.
Стеша сидела на приступочке заимки и безучастно глядела поверх текущей вдаль реки. Теперь когда не слышалось даже привычного стука мотора, Стеша ощутила вдруг глухую враждебную отчужденность окружающего мира, тайного, злого.
«Натерплюсь я с ней, — тоскливо подумал Федор. — Не бабье всё ж дело по тайге бродить, сопочки обламывать. Не по хрупкой Стешиной конструкции. Моя Маша — совсем другое дело».
Егерь прошел в крохотные сенцы и пристроил мотор в углу.
— Был здесь кто-то, — услышал Федор голос Стеши. — Совсем недавно. То ли убежал, то ли ушел, когда нас увидел. Печка горячая…
Федор ответил не сразу:
— Антошка Комолов. Пантует. Я ж говорил тебе — заходил он к нам на кордон. Предъявил лицензии на отстрел. Целых три! Силен…
— Слышала… — кивнула Стеша вышедшему из сеней Федору.
— С охотничьими делами у Комолова, поди, всё в порядке, — сказал егерь, хотя никак не мог взять в толк появление Антона здесь, на заимке. — Зачем ему безобразить, когда через недели полторы из тайги выходить надобно?
— Вот-вот… потому и набедокурит, — вдруг перебила егеря учительница.
— Вы педагог. Вам виднее, Степанида Кондратьевна, — улыбнулся Федор. — Одно скажу. Если бы Семен Васильевич подозревал в чем-то Комолова, он непременно меня дождался бы. Тут чего-то не то…
— «То» — не «то»! Нет Семена. Нет, и всё тут! — сорвалась Стеша. — Где он? Где?..
Прекрасно понимая, что не терпится Стеше начать поиски и душевные силы её напряжены до предела, Федор всё-таки не смог смолчать:
— Ну чего ты на меня взъелась! Ты не инспектор, так чего ж… Тут моя воля — брать ли, не брать тебя в тайгу. И сейчас скажу — жалею. Потому как не знаю, чего ты там натворишь. Не знаю и ручаться не могу.
— Полно, Федор!
— Тебе-то что! А в ответе перед Семеном Васильевичем буду я. Найдем его у охотников. Не у одних, так у других. Ну, случилось чего… отлеживается, поди. Оставайся тут, на заимке, Степанида Кондратьевна. Ей-ей, и тебе, и мне спокойнее…
— Нет!
Вздохнув, Федор опять отправился вниз, к лодке. Теперь, когда надежд на то, что они повстречают инспектора в добром здравии, оставалось всё меньше, егерь задумался над тем, как Стеша поведет себя с людьми, которые вольно ли невольно повлияли на судьбу её мужа, а может быть, и оказались виновниками какого-то несчастья. Бывают в тайге такие случаи и случайности, которые — хоть век думай — не выдумаешь, потому и не предусмотришь.
А Стеша не могла понять, почему Федор возится здесь, на заимке? Нарочно не спешит? Ведь надо как можно скорее отправиться по тропе Семена!..
Медлительность егеря раздражала Стешу. Но она не могла совсем разругаться с Федором.
— Федор, скоро мы пойдем? — не сдержалась Стеша.
— Чего же нам рассиживаться? С утра и двинем.
— Смеешься… — ахнула учительница. — Там человек пропадает! Гибнет, а ты «с утра»! Как же тебе не стыдно? Семен тебя другом считал…
Егерь прошел мимо, бросив на ходу:
— Рано корить да попрекать начала…
— Дело надо делать! Дело делать!
— «Дело»… Вон гроза идет. Это одно. Другое — ночевать где будешь? В тайге? Под открытым небом?
— Подумаешь — промокнем! — запальчиво воскликнула Стеша. — У костра обсушиться можно! Не зима!
— А ты пробовала у костра-то сушиться? — перешел в наступление Федор, которому надоели понукания. — Пробовала? Один бок жжет, другой мерзнет. Скажешь, читала, мол, в кино видела, Семен рассказывал? Так в клубе, в тепле, что угодно претерпеть можно.
— Брось, Федор! — отмахнулась Стеша.
Егерь хотел что-то добавить, но удар грома оборвал его. Избенка дрогнула, точно от землетрясения.
Стеша закрыла лицо руками.