Однако… что же успел увидеть Ожье? Хотя, если порассуждать, то судя по тому, что он еще жив и здоров, а Грие так и не вмешался, то видел он немного. Точнее не видел слез и протестов.
Большую удачу трудно представить!
Мужчинам не положено стенать и заламывать руки, особенно тем, которые называются мужчинами настоящими. Ну или на худой конец таковыми считаются. Они обязаны бить морды, и драться до победы за свою территорию или самку, заставляя противника умываться кровавыми слезами. Ага. Это ж инстинкты, они самой матушкой-природой вложены.
Только вот что делать если начистить физиономию лица хочется прежде всего себе? Хотя бы за те пятнадцать минут, на которые выпустил лисенка из поля зрения.
И именно такого, пасмурного, с этой вечной его складочкой меж бровей, раскинувшихся дорогой собольей опушкой… Равиль по-прежнему держал себя в ежовых рукавицах, кто другой и не заметит ничего, но для пристрастного взгляда хорошо знающего его человека, приставшие к мальчишке маски становились прозрачными. Что-то не то последнее время творилось с его рыжиком, и чем дальше, тем сильнее. Юноша был весь словно пережатая пружина, готовая даже не распрямиться, а лопнуть, брызнуть осколками в разные стороны, и сегодня Равиль глянул так, что дрожь пробрала. В темной завесе тумана стыл сосущий дождливый холодок. Чуть ли не с ненавистью взглянул, - и злость там была, и отчаяние, и какая-то уж вовсе загнанная тоска.
А Ожье замотался, забегался, увяз во всей этой возне, грызне, дележке и предвкушении на веселой свадьбе скорых похорон. И бросил его до более подходящих времен, забыл, - малыш имеет полное право думать подобным образом. Он ведь за всеми своими коготками-зубками, и не раз ученой шкуркой - на самом деле нежный мальчик, и на боль, и на ласку отзывчивый, потому и кусается, что первого было в избытке, а к последнему не приучен.
Мужчина полностью отдавал себе отчет в том, что после того, как он снял с Равиля ошейник, он для мальчика пока единственный близкий человек, уже та самая пресловутая опора. Кроме него лисенок и не подпустит никого настолько близко, что говорит на «ты», может откровенно дерзить, веселиться и улыбаться чуть живее, чем привык застывшей отработанной подделкой. Свободно принимает любые прикосновения, не вскидывается в ту же минуту ото сна, почувствовав с собой рядом - лисенок приручен, чего еще надо…
Ведь пойди Ожье дальше, прижми в уголке, вломись в его четкие губки таким же ненасытным поцелуем, как скотина Таш нынче, - рыжее чудо ответит. И с радостью. Потому что Ожье, - чтоб его заносчивых, до гюйса знатных и столь же любвеобильных, нормандских предков какой-нибудь подгулявший эмирский гуль отпер на досуге до адова-бездна-знает-какого-колена, - свет наш ле Грие можно все! Он даже не господин, он царь и Бог, и смотрят на него как на бога, в чьей власти карать и миловать.
Вот уж никогда не мечтал о подобной участи! А чего хотелось?
Любви. Глупо, да?
А его- то самого приперло! И уже в без малого тридцать три года… ну просто возраст Иисуса, дальше некуда! А накрыла вдруг дурманом сладкая отрава. Размяк пройдоха Ожье, впору командовать самому себе «Слабину выбрать!»
Горе ты мое рыжее, ненаглядное… да на тебя бакан впору ставить!
Так ты ж не мель, ты катастрофа… Полная.
Как в тот момент, когда на постылой свадьбе отыскал, чтоб поговорить, наконец… А застал, как его оберегаемый мальчик целует другого. И помоложе, и покраше. Вот так.
Первая брачная ночь? Что за вопрос! Все-таки мужчина как никак, и на здоровье не жалуется в этом смысле… И молодая - чисто статуя в храме, но живая, теплая и на твоем ложе нагой и доступной! У мертвого встанет.
Не хватало чего-то только - и напрягало даже не то, что женщина, а не мальчик, к которым привык… С женщинами Ожье был особенно щедр, радостен, и изобретателен, словно хотел, чтобы убедились в том, что теряют…
Нет, супругу Грие никак не обидел: и девственница она, и не юнна уж, с такими труднее, и устала за торжество. Ему даже удалось увидеть на ее лице отклик. Удовлетворение жены - физическое - он ощутил, и успокоился окончательно относительно ее настроения, почувствовав отзыв.
Не оскорбил и не сломал. Катарина ле Грие улыбнулась ему довольно и чуточку благодарно, прежде чем заснуть. Ожье улыбнулся в ответ - ему всегда везло! С женой, видно особенно! Разве он сможет найти более подходящую ему спутницу.
И завтра же с утра, он все же отыщет лисенка, который убегал от него все эти дни на четырех лапках сломя голову…
***
Судьба та еще шутница! Наверное, это очень забавно, наблюдать, как глупые смешные люди сами, собственными руками губят стучащееся в их дверь счастье. То счастье, которого всю жизнь ждут, ищут, о котором мечтают, придумывая сказки в утешение.
А потом, выпустив из рук уже обретенную драгоценность, закрыв глаза, чтобы не видеть то, что в них прямо бросается, и для верности залепив себе уши воском, как Одиссей, плывущий мимо острова сирен, чтобы не слышать криков «Да вот же я, вот, прямо под носом!», начинают плакаться о вечном невезении, или же пространно размышлять о нелегком жребии и несправедливости мироустройства в целом. Чтобы в конце авторитетно заявить: нету счастья, выдумка оно. Либо вздохнуть - не судьба… До слез ухохотаться можно, до чего наглая тварь человек! Но невероятно забавная.
А может быть, судьба просто, как и любая женщина, не слишком терпелива, и начинает мстить, когда неблагодарные созданья раз за разом проходят мимо, отвергая щедрые дары, да еще не постеснявшись свалить всю вину за собственное разгильдяйство и тугодумие на нее же несчастную! Это ж никакого терпения не хватит, видеть как вновь и вновь все твои усилия развеиваются по ветру прахом, а в награду за добрые намерения оставаться вечным козлом отпущения.
Ты человек или кто? Господь дал своему творению свободу воли, однако почему-то не счел нужным научить ею пользоваться! Или это чада попадаются одни неслухи? Заносит, бывает, а ручка у госпожи судьбы тяжелая… Мало еще никому не показалось.
Что ж, как говориться, за что боролись. Для Равиля полупьяный и абсолютно ему не нужный поцелуй оказался воистину разрушительным. Одно дело раздвинуть ноги перед какой-нибудь мразью, сказав себе: «я просто хочу жить, не хочу валяться окровавленным куском мяса и подыхать в куче отбросов. Подавитесь, сволочи!». И совсем другое дело чувствовать как у тебя встает на первого встречного, который тебя погладил… Шлюха это не профессия, это состояние души.
Хорошо, пусть не совсем на первого встречного! Ксавьер Таш тоже был к нему внимателен, помогал в дороге. Он приятный собеседник, и к тому же молодой и красивый мужчина, а Ожье великолепно продемонстрировал ему, что может быть в постели с мужчиной. Да так, что Равилю впервые за его восемнадцать лет начали сниться эротические сны!
Юноша уже далеко не пугливый девственник, он молод, здоров, полон сил, и у его организма само собой имеются естественные мужские потребности. В подобном смысле к женской красоте он был равнодушен. Раньше у него вообще не было возможности любоваться гибким станом или очаровательным личиком прелестниц, да и не до того. Теперь же, в краях, где женщины, не стесняясь, выставляли лица, плечи и груди, были дерзки и улыбчивы, Равиль окончательно осознал свои предпочтения.
Ему нравилось быть с мужчиной, нравилось когда его интимной плоти или входа касались крепкие руки, хотелось подчиняться, следовать им, нравилось ощущение бархатной тверди внутри, а от поцелуев он сходил с ума… Вот именно. Сучка, грязная тварь. Просто до этой проклятой свадьбы еще оставались какие-то иллюзии, ведь и во сне, и наяву с ним был только Ожье, и поцелуи были только его.
А оказалось вот оно как… Как бы не пытался успокаивать себя Равиль, что ничего постыдного не произошло, что ничего странного и унизительного в том, чтобы хотеть мужчину нет, ведь и Ксавьер, и его покровитель предпочитают заниматься любовью с себе подобными полом, что его ответ на ласки был нормальной реакцией тела, плюсом вино на него всегда действовало сильно, - все равно в конце концов юноша почему-то опять скатывался к самобичеванию.
В довершении ко всем несчастьям, Ожье застал его именно в один из таких моментов, и известие о том, что любимый человек стал свидетелем его позора, сокрушило юношу. До чего же он жалок! Искренняя забота показалась издевательством.
- Малыш, он обидел тебя вчера? - встревоженному Грие уже было не до собственных признаний.
Хотелось задавить мерзавца «родственничка» без всяких шуток. Разумеется, он предупредит, чтобы Ксавьер держался от парня подальше, однако мужчина сильно сомневался, что на этакого типа подействуют убеждения и внушения. Самым эффективным было бы отправить любезного родича в Гарону с камнем потяжелее, но до такой степени одержимости лисенком Ожье еще не дошел.
Юноша был очевидно не в себе, и вдруг взглянул на него странно потемневшими глазами, небрежно откинув голову. Малыш? Обидел? Равиля качнуло уже в другую сторону: да, он такой, какой есть, но он не ребенок, и не животинка, подобранная из жалости!
- Обидел? Что вы! Вы же видели, я сам.
Вот это и называется оглушить! Как обухом, а болит не голова вовсе… Толи стареешь, уже, Грие, толи и у тебя есть сердце, да еще способное вот так дернуть. Чем же он тебя настолько зацепил, рыжик? Равиль ведь жизнью хорошо ученый, на совесть, за просто так, из любопытства никому себя тронуть не даст… и это его внезапное «вы» еще!
- Ну, раз сам, так сам, - протянул Ожье, чтоб хоть что-то сказать. - Только, лисенок, я думал, что ты достоин лучшего…
Трудно понять того, кто сам себя не понимает. А Равиль себя не понимал абсолютно! С одной стороны словно гора свалилась с плеч, что мужчина его не осуждает, не считает испорченной и развратной тварью, готовой лечь под любого, кто погладит в нужном месте. Беспокоится за него как всегда, оберегает… И значит можно тоже простить себя.
С другой стороны тут же рванула душу обида, по-детски огромная, не оставляющая места ни для чего иного: получается, что единственному важному для него человеку вообще все равно, если он с кем-то будет?
Юноша не страдал отсутствием наблюдательности и помнил взгляды, которыми мерили друг друга Грие и лекарь Фейран из Фесса - искры сверкали! А ему что, всего лишь равнодушное предупреждение?!
Конечно, «достоин большего» - грело, спору нет. Едва сахарной лужицей не растекся - высоко ценит… Однако больно сознавать, что для того, от кого принял бы все, - и кару, и муку - при всех превосходных оценках он даже не подходящая замена для куда более важного. Так, - скрасить досуг между склянок, да и то, пока клеймо не разглядел… Жалеет, но брезгует?!
- Вот уж о мужских достоинствах я буду решать сам! - Равиль окончательно запутался в себе.
- Само собой, - согласился Грие, - опыта хватит…
Он и не имел в виду ничего оскорбительного, только то, что нахлебался юноша уже всякого и сам все должен понимать, а как сказал - так ведь тоже больно, когда по живому дерут, тут не до изысканных бесед.
А Равиль от его слов просто обмер, в груди что-то оборвалось, и щеки опалило нестепимым жаром - толи от невыносимого стыда, толи от гневного возмущения. Это даже трудно было назвать обидой! Юноша совершенно перестал понимать что-либо, а может быть, наоборот, слишком многое понял: его новая вера любит кающихся грешников, и в этом представлении ему отводилась роль Марии Магдалины, возвышенной и очищенной Спасителем.
О, ему было бы совсем не трудно и дальше изображать замаливающего грехи грешника, если бы искупление оных - как настоящих так и мнимых, не подразумевало одно весьма существенное «но»: предполагающиеся условия игры были таковы, что не только случайные обжимания по углам, какая-нибудь интрижка, но и то, чего он больше всего желал бы получить от Грие, неизбежно означало бы в глазах мужчины падение обратно. Безнадежно…
Юноша ощущал себя как в ловушке. Хотелось толи заплакать, толи закричать от отчаяния, легкие сдавило, но он лишь расправил плечи. Если он не нужен ни в роли, ни сам по себе, какая тогда разница!
- Сколько опыта ни есть, весь мой! - резко, почти грубо, отрезал в ответ на замечание Равиль. - Пока хватало!
А хотелось крикнуть: не хочу больше никого играть, хочу быть любимым! Тобой… Хочу узнать как это бывает, когда занимаешься любовью с тем, кого выбрал сам, а не трахаешься с любым, кто положил на тебя глаз и затащил в койку (спасибо, если вообще дотащил)… Хотя почему узнать? Вспомнить!
За что ты так со мной… Сначала показал кусочек рая, а потом сказал: «лишь от этого древа не вкушай, ибо оно суть познания добра и зла»! И можно ли удержаться от змеева искушения, если хитрый гад затаился в самом сердце, и только вместе с сердцем его можно вырвать?!
И почему я не тот, кому можно сказать: «вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей…». Если это не любовь, то что? Что тогда такое эта бесова любовь и неужели так тяжек первородный грех, что Бог посылает ее своим чадам в наказание, как будто всего остального мало!!
Но слова шли совсем другие, вымещая всю переполнявшую юношу горечь на ее причине:
- Я свободный теперь! Я решаю, когда и с кем! Ты сам сказал, что мне не отец, а я не девочка на выданье! Я не обязан отчитываться бывает кто-то в моей постели или нет!
Раз уж в ней не бываешь ты…
- Если я тебе в тягость, я уду! Спасибо, я многому научился и смогу заработать на кусок хлеба не только задницей! А многого мне не надо…
О, мне надо очень многое!!! Мне нужен ты.
Ошарашенный бурной отповедью и тоном, яростным сверканием глаз, изгибом упрямо поджатых губ, Ожье тяжело поднялся, и Равиль невольно отступил в сторону - показалось, впервые ударит, так жутко вдруг стало от взгляда. Мужчина отступил тоже, одновременно, против воли, с восхищением любуясь рассвирепевшим, вздыбленным лисом.
Особенно таким… Особенно, если вспомнить каким ласковым и мягким может быть рыжее наваждение.
Хорошее время для дифирамб выбрал! Звереныш вот-вот свою первую добычу зубками в кровь истреплет, а та засмотрелась…
- Смотри, малыш, как знаешь, - веско уронил Ожье. - Я за тебя и правда решать никакого права не имею. Надеюсь, что потом жалеть не придется…
- Было бы о чем! - в каком-то смысле даже верно.
А душа заходилась тоскливым воем.
- Значит, вот как… Как знаешь! - повторил мужчина и ушел.
И вот тогда, глядя на удаляющуюся широкую спину, Равиль наконец заплакал - тихо-тихо. Только две слезинки скользнули по щекам.
Часть третья
***
- Некоторые из ваших слуг не слишком-то старательны, когда за ними нет хозяйского глаза, - неодобрительно высказывала за обедом Катарина мужу. - А некоторые вовсе откровенно ленивы даже если стоять над ними с палкой! По крайней мере двоих я рассчитала бы сегодня же.
- Поступайте как вам угодно, - несколько рассеянно отозвался в ответ Ожье, погруженный в свои, явно не очень приятные мысли. - Вы же теперь хозяйка в этом доме.
Потом спохватился и добавил мягче с улыбкой:
- Женской руки в нем никогда не было, и я думаю, вам наверняка хотелось бы переделать что-нибудь на свой вкус.
- Да, кое-что хотелось бы поменять, - согласилась молодая женщина, вспоминая, что и гардероб бы ей не плохо сменить тоже: не девочка уже, а замужняя дама, как ни как, да и замужем она за человеком солидным. Положение обязывает!
- В пределах разумных трат, - дал добро супруг с беззлобной усмешкой. Было очевидно, что молодая жена горит желанием утвердиться в своем новом положении во всех смыслах.
Катарина вернула усмешку: за то, что Ожье охарактеризовал, как разумные траты, мать пилила бы ее еще год, как отъявленную транжиру.
- Вы не отдадите мне сегодня в помощь своего воспитанника?
От этой семейной идиллии Равилю и без того было тошно, хоть в петлю, - сам не понимал как еще держался, чтобы не вскочить и бросится куда глаза глядят! А при подобном небрежном упоминании о нем, словно юноши здесь не было вовсе, откровенно передернуло.