Она хотела позвонить Матвею и потребовать, чтобы он немедленно дозвонился до отца и попросил его вмешаться. Но тут же представила, что услышит в ответ – конечно, очередную сказку про белого бычка. То есть про пограничную собаку.
«Поеду сама, – решила она. – Сама приеду и все ему скажу. Не может быть, чтобы я его не убедила… не уговорила!»
От этого решения ей стало немного легче. По крайней мере, можно было что-то делать, а не метаться по квартире в сознании полного своего бессилия.
Она набросила плащ и, выбежав из подъезда, направилась к Садовому кольцу, все убыстряя шаг.
Анна не могла спокойно стоять у обочины – махала рукой и одновременно шла по тротуару, словно те сто метров, которые она успела бы пройти, могли приблизить ее к Матвею.
Как назло, машины не останавливались, или останавливались, но водители не хотели разворачиваться и везти ее на Ломоносовский проспект. Она уж готова была бы ехать в кузове грузовика, если бы притормозил именно он, но тут очередная машина остановилась рядом с нею так резко, словно уткнулась во что-то бампером. Анна не стала спрашивать, повезут ее или нет, а просто юркнула на заднее сиденье и сказала:
– На Ломоносовский срочно, за любые деньги! – хотя прекрасно знала, что подобных слов, договариваясь о цене, произносить нельзя.
Но она ведь не о цене сейчас договаривалась.
– А почему ты думаешь, что он именно там? – поинтересовался водитель. – По-моему, он не домой поехал.
И только тогда она наконец поняла, что за рулем сидит Сергей.
Поняла – и сразу разрыдалась так, словно именно в эту минуту почувствовала не облегчение, а, наоборот, невыносимый ужас. И, разрыдавшись, обхватила руками спинку его сиденья, пытаясь дотянуться хотя бы до его шеи и тычась сзади лбом ему в плечо, как новорожденная собачонка.
Спинка сиденья ужасно ей мешала, но через секунду эта преграда исчезла, и, откинувшись назад, Сергей мгновенно – как вздохнул – взял Анну за плечи и притянул к себе.
– Ну что ты? – Он уже сидел рядом с нею. – Ведь ничего не случилось, Анюта, ничего ведь страшного, ты что?..
Но она уже не могла ему ответить. Рыдания сотрясали ее, как небывало долгий электрический разряд, слезы текли по лицу сплошными дождевыми дорожками. Анна чувствовала, что и его руки вздрагивают у нее на плечах, и не знала, вздрагивают они сами собою или оттого, что это она вся дрожит.
Она не могла сообразить, долго ли они так сидели. Сергей молчал, и ей казалось, что его руки молчат у нее на плечах тоже. Но в этом молчании его рук было что-то такое, что казалось ей важнее жизни.
– Ты… уже знаешь про… да?.. – наконец выговорила Анна.
– Уже знаю. Он мне только что позвонил. Я раньше телефон не включал, поэтому он только сейчас дозвонился. Но ведь правда ничего страшного еще не случилось, Анюточка! Ну что ты себе навоображала?
Она вдруг вспомнила, как они точно так же сидели вдвоем в машине и она неумело пыталась сообщить ему, что беременна, а он точно так же молчал, и она понимала, что весь он для нее – сплошная загадка. Конечно, не точно так же все это было теперь, ничего ведь в жизни не повторяется в точности, это-то она прекрасно знала. Но, зная это, она все-таки расслышала, что он назвал ее Анюточкой с той самой, далекой, только один раз ею слышанной и никогда больше в его голосе не повторившейся мальчишеской горячностью…
– Как же ничего страшного? – всхлипнула Анна. – Его же могут убить!
– От того, что ты вся в слезах ворвешься к нему на ночь глядя, эта опасность не исчезнет, – объяснил Сергей. – Это элементарная логика, а я бывший математик, так что можешь мне поверить. Тем более что он, кажется, куда-то еще собирался ехать. Не под дверью же ты собираешься его караулить? Давай лучше домой поедем, а? Или, еще лучше, не поедем, а пойдем. – Он улыбнулся коротко, одними уголками губ. – Ты пройдешься, успокоишься и поймешь, что лучше сначала подумать, а потом сделать, чем наоборот.
– Еще не на ночь глядя, – последний раз всхлипнула Анна. – Еще светло.
– Тем более. Пойдем, пойдем.
Сергей быстро пересел обратно за руль, проехал несколько метров и припарковался у магазина.
– Может, посидим где-нибудь? – предложил он, открывая перед Анной дверцу машины.
– Да нет, не надо, – вздохнула она. – Мне в ресторан совсем не хочется.
– Все-таки слишком взрослые и слишком респектабельные люди – это крайне скучно, – усмехнулся Сергей. – Сидеть можно не только в ресторане, забыла? В подворотне есть, знаешь, райская яблоня, а под ней скамейка. Сгоним бомжей и посидим.
Райскую яблоню в подворотне углового дома Анна, конечно, знала прекрасно. Когда-то она даже варила варенье из ее маленьких красных яблочек; в двадцать лет ведь не думалось о том, что в яблочках, созревших у Садового кольца, содержатся соли тяжелых металлов. А может, и не было в них тогда никаких солей – они очень сладкие были, эти яблочки. Как будто и в самом деле выросли в раю.
Бомжей сгонять не пришлось – скамейка под яблоней была пуста. Все изменилось на Садовой-Триумфальной и на Малой Дмитровке с тех пор, как Анна собирала яблочки на пересечении этих улиц, все здесь было теперь так же респектабельно, как гламурная жизнь, и так же незамысловато. Но, к счастью, во дворах, в этих самых подворотнях, чудом сохранились такие древности, как облезлая скамейка под райской яблоней.
Странное, зеленое с розовым, московское небо светлело в росчерке веток, в кружеве первых робких листьев.
– Я все-таки до сих пор не верю, что это правда, – сказала Анна, садясь на скамейку. Теперь ей было неловко за ее слезный порыв. Она ведь совсем не хотела ему навязываться – и вдруг… – Может, Матюшка все выдумал? – с надеждой спросила она, заглядывая снизу в лицо Сергею, стоящему перед ней.
– Вряд ли. – Он пожал плечами. – Чтобы девчонку охмурить, Матвей, конечно, что угодно выдумает, а нам… Для чего бы? Похоже, все так и есть.
– Но зачем, Сережа, зачем?! – воскликнула Анна. – Как будто это единственный для него выбор: или за депутатом горшки выносить, или в армию очертя голову бросаться! С его умом, с его способностями – ведь сколько способностей!.. Неужели нельзя заняться чем-то человеческим, неужели надо так меня мучить?!
– Он совсем не хочет тебя мучить. – Наверное, с такими интонациями Сергей когда-то объяснял всякие математические непонятности своим студентам. Когда та его жизнь еще не кончилась. – Он просто не знает, что ему делать. Ну, и надеется, что жизнь сама его к чему-нибудь выведет.
– Я это понимаю, но при чем Таджикистан? Куда его жизнь выведет в Пянджском погранотряде? Сережа, сделай что-нибудь, я тебя прошу! – Анна обхватила себя руками за плечи – испугалась, что снова нападет на нее эта дрожь и снова она тогда заплачет. – Я же тебя все это время ни о чем не просила… – тихо добавила она.
– Да. – Лицо у него мгновенно застыло. – Завтра я поговорю с Матвеем и пойму, что мне надо делать.
– А если он тебе скажет, что ничего не надо?
– Я знаю, что такое армия, особенно для человека его склада, и скажу ему все, что об этом думаю, – пожал плечами Сергей. – Ты же понимаешь, что у меня никаких иллюзий на этот счет нет и глупостей про дело для настоящих мужиков я ему говорить не буду. А если он все-таки скажет, что ничего не надо… Значит, ему надо через это пройти самому, а не моими ногами. Я посижу немного, ладно? – вдруг, без всякого перехода, сказал он. – Что-то я устал. Пять минут – и пойдем.
Анна растерялась от этих его слов и от того, как тяжело он опустился на скамейку, как закрыл глаза и прислонился затылком к яблоневому стволу.
Сергей сидел на противоположном от нее конце облезлой лавочки, она видела его словно бы чуть-чуть издалека, и ей вдруг показалось, что из него как будто вынули стержень, который был в нем всегда, сколько она его знала…
– Сережа, ты прости меня, – почти испуганно сказала она. – У тебя правда вид совсем усталый, а я: скажи, скажи… Ты был в командировке?
Этот вопрос вырвался как-то сам собою, она и в мыслях не держала спрашивать, где он был, она уже много лет его об этом не спрашивала! Конечно, вряд ли он скажет: «Не твое дело», – но все-таки не надо было… Едва ли ему хочется ей отвечать.
– Нет, – не открывая глаз, ответил Сергей. – Не в командировке. Погоди, Анюта, ты подожди, я все потом скажу… Устал, – повторил он.
Анна замерла, словно малейшее ее движение могло его потревожить – еще больше взбаламутить в нем тяжелую усталость, которой весь он был охвачен так, что казался неподвижнее дерева, к которому прислонился головой.
Во дворе, окруженном со всех сторон стенами домов – таких же старых доходных домов, как тот, в котором Анна жила уже двадцать три года, – было на удивление тихо и пустынно. Изредка мелькали у подъездов люди, но в центре двора, под райской яблоней, Анна с Сергеем сидели только вдвоем.
Поэтому когда человек, вошедший с улицы в арку, торопливо огляделся, а потом быстро пошел к ним, ей стало не по себе. Никакой причины для этого не было – ну, идет себе человек, и пусть идет, ведь это даже не знакомый, который мог бы некстати привязаться с разговором. Но в этом его, явно именно к ним направленном, движении Анне почудилось что-то зловещее.
Он был очень высокий и, как она мгновенно успела заметить, очень красивый – той редкостной пламенной красотой, которую любая московская женщина может скорее вообразить, читая про какого-нибудь Хосе из «Кармен», чем увидеть наяву.
«Тореадор, смелее в бой!» – глупо мелькнул в голове мотивчик.
И в следующее мгновение Анна увидела, как этот высокий красавец быстро опускает руку в карман короткой кожаной куртки и так же быстро ее оттуда достает.
И как пистолет у него в руке блестит тусклым вороненым блеском, словно не наяву, а в жестоком городском романсе.
Глядя, как этот ненастоящий, романсовый пистолет поднимается все выше, Анна закричала так, что уши у нее заложило от собственного крика. Она не кричала ничего осмысленного, просто дикое «а-а-а», которое когда-то кричали вокруг нее женщины, рожавшие одновременно с нею детей.
Из-за этого своего крика она почти не расслышала выстрелов. Они были не громче, чем взрывы петард, даже еще тише, наверное, потому что не сопровождались свистом и огнем. Они просто треснули в светлом вечернем воздухе – и в ту же секунду Анна почувствовала, как что-то впивается ей в шею.
В это мгновенье она уже была рядом с Сергеем и зачем-то хватала его за плечи. Наверное, со стороны это выглядело так, будто не в меру страстная любовница бросается мужчине на грудь, а он изо всех сил отталкивает ее, и наконец швыряет на землю, и падает сверху сам.
Еще через секунду – или через минуту? Анна не улавливала никаких внятных временных промежутков, все слилось для нее воедино – она увидела, тоже как будто со стороны, что сидит на земле у скамейки, у Сергея за спиной, и из-за его спины смотрит, как тот высокий мужчина бежит в сторону арки, а Сергей медленно, словно никуда не торопясь, поднимает руку и стреляет ему вслед – раз, потом другой, – и этот человек падает и катится по асфальту…
Она прижала руку к шее, наткнулась ладонью на что-то острое, взяла это острое пальцами, увидела у себя на ладони большую, вымазанную кровью щепку… Оглянувшись, она увидела, что яблоневый ствол, к которому Сергей только что прислонялся головой, белеет содранным куском коры.
Ей казалось, что она делает все это очень медленно.
– Помоги мне! – крикнул Сергей.
Оказывается, он уже не сидел на земле у скамейки, а что-то делал над лежащим на асфальте человеком. Анна тоже вскочила и подбежала к нему.
– Почему кровь? – быстро на нее взглянув и тяжело дыша, спросил Сергей. – У тебя – почему?
Очень длинный черноволосый мужчина лежал лицом вниз на асфальте; Сергей прижимал его спину коленом.
– Просто щепка от дерева отлетела, – ответила Анна. Это было необъяснимо, но она не чувствовала сейчас ничего, похожего на страх. Может, потому, что просто не верила, что это происходит наяву? А может, и по другой какой-нибудь причине. – Это щепка, Сережа, не беспокойся.
Она сказала «не беспокойся» таким тоном, словно он спросил, например, есть ли у нее деньги, чтобы купить помаду, или еще о чем-нибудь подобном, спокойном и не слишком существенном.
– Помоги, Анюта, – повторил он. – Ногу ему перетяни чем-нибудь, а то он кровью изойдет. Я его держу, не бойся.
Ей некогда было объяснять, что она совсем не боится. Анна присела на корточки рядом с лежащим – и почему он не кричит, даже не стонет, только корчится, пытаясь выкрутиться из-под Сергеева колена? – и вытащила из кармана плаща длинный шелковый шарф. Рита привезла ей этот шарф из Мадрида, очень правильный, стильный шарфик с орнаментом в духе Пикассо.
– Выше раны, – сказал Сергей. – Как жгутом. И рану чем-нибудь заткни.
Шарфа хватило и на то, чтобы туго перетянуть ногу, и на то, чтобы перевязать рану, из которой текла кровь.
– У тебя телефон с собой? – спросил Сергей. – Звони в «Скорую» и в милицию. И последи, пожалуйста, чтобы никто пистолет не схватил – видишь, вон валяется? Только сама его не трогай.
– Это твой пистолет? – спросила Анна.
– Мой у меня в кармане. Это его. Чертов мачо! Очень ты испугалась, Анюточка? – спросил он.
Взгляд у него был совершенно не испуганный, но очень виноватый.
– Совсем нет, Сережа, – ответила она. – Сейчас позвоню.
Глава 15
– А если бы ты его убил? – с ужасом спросила Анна.
– Ну зачем бы я стал его убивать? – Она не разглядела в полумраке улыбку, но почувствовала, что Сергей улыбнулся. – Похож я на такого же придурка, как он?
– Но ведь ты мог случайно…
– И случайно не мог. Если мне от армии вышла какая-нибудь польза, то главным образом в том, что я научился стрелять. Забыла?
Конечно, она знала, что он хорошо стреляет. И, конечно, помнила, как когда-то он жаловался, что от идиотизма гарнизонной жизни только тем и занимается с удовольствием, что всаживает пули в мишень, как какой-нибудь пушкинский Сильвио, но у того хоть мечта о мести была, а мне-то зачем, совсем я поглупел, Анютка, скоро сам в пистолет превращусь…
– Не думай об этом, – приказал Сергей; наверное, почувствовал, как она вздрогнула. – Посмотри, мы дома, и этого всего уже нет, правда? Вот и не думай.
Этого всего действительно уже не было. Но это кончилось всего какой-нибудь час назад и до сих пор стояло у Анны в глазах и звучало в ушах.
Тревожно крутящиеся «маячки» на милицейской машине и на машине «Скорой», толпа, собравшаяся вокруг них, голоса в этой толпе: «Да я, товарищ капитан, все из окошка как есть разглядела, этот, чурка-то, первый начал стрелять, а наш, Сергей-то Константиныч, только потом, в защиту свою, значит, да я его с пеленок же знаю, Сережу, он в угловом доме живет, а это жена его…» – «Пусть бы они все друг дружку поскорей перестреляли, бизнеса проклятые, ограбили страну…» – «Что вы говорите, Виктор Павлович, ведь вы же интеллигентный человек!» – «Вот и сижу на хлебе и воде со своей интеллигентностью!»
Но и звуки стихали, и свет тревожный меркнул, – все это было уже неважно.
Анна с трудом помнила, как они вошли наконец в квартиру после всех разговоров, протоколов, объяснений… Она стояла в прихожей как сомнамбула и с удивлением смотрела, как Сергей снимает с нее плащ и бросает его на пол – ну да, ведь плащ весь в грязи и в пятнах чужой крови, – как он обнимает ее за плечи и ведет на кухню, моет ее руки вместе со своими, открывает верхний ящик буфета, достает из ящика большую старинную коробку из-под печенья «Эйнем», из коробки – пузырек, весь этот пузырек выливает ей на шею, жидкость течет за шиворот и шипит, конечно, это же перекись…
– Анют, может, все-таки поедем в больницу? – спрашивает он. – Ты точно знаешь, что с тобой ничего?
И только тогда она наконец стряхивает с себя это глупое оцепенение и медленно, словно выныривая из глубокой воды, осознает, что они уже дома, вдвоем дома, что она слышит только его голос, и ничьего больше голоса сейчас не услышит, и не надо ей ничьего больше голоса!..