Деньги.
Я беру сотню из пяти, оставленных Алексом. А заодно прихватываю и визитку, вдруг у меня случится настроение и я отважусь позвонить? Звонить из номера не хочется, тем более что я не помню, давала ли марокканскому следователю телефон Алекса или все-таки нет: даже если нет – лучше подстраховаться.
Ключ.
Не отельный, полученный от девушки-портье, – универсальный, полученный от Ясина.
Монета с квадратной дыркой.
Паспорт Мерседес Гарсия Торрес. Ее международные водительские права.
Все отлично устраивается в карманах, трудности возникают лишь с журналом, прихваченным мной из самолета; но журнал можно сунуть и под мышку, черт возьми, я не хочу оставлять в номере ничего более-менее ценного, более-менее важного для меня. Ощущение такое, что я вовсе не собираюсь сюда возвращаться. Какие глупости! – в этом городе мне больше некуда идти, а вечером будет звонить Доминик, он – единственный человек в мире, кому я по-настоящему нужна, единственный, для кого мое прежнее имя – не пустой звук. Единственный, кто помнит натуральный цвет моих волос и их длину, я все-таки дрянь.
Неблагодарная стерва.
Угрызения проходят сразу же, как только я спускаюсь вниз, к стойке. Девушка-портье больше не говорит по телефону, она возится с бейджем, который никак не хочет держаться на фирменной темно-красной жилетке.
Natasha – написано на бейдже.
Наташа – должны называть ее французы. С характерным ударением на последнем слоге: Наташа Сент-Пьер, Наташа Ричардсон – явления того же порядка.
Отдав Natasha звезду шерифа, я (неожиданно для себя) спрашиваю:
– Здесь есть куда пойти развлечься?
Подобную фразу произнес в свое время Фрэнки.
– Таких мест полно, – отвечает девушка абсолютно в моем духе.
– Вы посоветуете самое убойное?
В моих устах это звучит как splendide, что не совсем точно отражает суть притязаний. К тому же последнее посещение подобного рода заведений закончилось для меня весьма плачевно.
– Что же тут советовать? – Наташа пожимает плечами. – Открывайте любую дверь – и вы на месте. Это – Париж.
«Это Париж» – вот фраза, которая все объясняет. А ты-то , ты – каким образом очутилась в Париже да еще заполучила страшно дефицитное место портье?.. Несколько секунд я пристально рассматриваю девушку: ничего особенно выдающегося, на подиумы таких не берут, в телезвезды – тоже, в секретарши к крупным боссам – jamais30, в секретарши к мелким боссам – как карта ляжет, в няни к годовалым младенцам – слишком уж они мечтательны, слишком погружены в ожидание большой любви, от этого бесплодного ожидания их губы зарастают ряской, их волосы блекнут, а глаза – теряют цвет. Если убрать родинку со щеки, снять очки и слегка подправить линию подбородка – девушка станет пугающе похожей на меня. Хотелось бы еще взглянуть на владельца отеля.
Оставайся я Сашей Вяземской, я бы обязательно заговорила с девушкой-портье по-русски, но в заднем кармане моих джинсов лежит паспорт, в котором черным по белому написано: Мерседес Гарсия Торрес. Поэтому я спускаю солнцезащитные очки со лба на переносицу и машу девушке рукой на прощание.
– Хорошей прогулки! – улыбается вежливая Наташа.
***
…Первый Librairie31 обнаруживается в нескольких кварталах от отеля, а до этого были еще бистро, станция подземки, «Макдоналдс», ресторанчик с итальянским названием, несколько магазинов, маленькая картинная галерея и указатель к выставочному залу «Монпарнас»; зачем мне понадобился книжный, я и сама не в состоянии объяснить. Ах, да! мне нужно разжиться картой города или хотя бы путеводителем.
Но стоит мне оказаться внутри, в небольшом сумеречном зальчике, как желание купить карту исчезает само собой. Я не нуждаюсь в карте, как не нуждаюсь в этом городе, лишь обстоятельства заставили меня приехать сюда. Не будь их, я бы не стояла сейчас у огромного стенда с путеводителями; их масса – от карманных до академических, от черно-белых дотисненных золотом, Хемингуэй о Париже, Генри Миллер о Париже, борцы сумо о Париже и (прости господи!) Сара Джессика Паркер о Париже; Париж в творчестве Пикассо, Париж глазами китайцев, Париж глазами индейцев навахо, Париж глазами aux voleurs32, Париж глазами бойцовых собак, Париж глазами рыбы-клоуна, Париж глазами бюстгальтеров на косточках. Не хватает только компетентного мнения о Париже Будды, Шивы, Иисуса Христа и двойной звезды из туманности G-33.
– Вам нужен путеводитель по Парижу? – спрашивает у меня продавец, субтильный старикашка с воинственной бородой Фиделя Кастро.
– Нет. Но если у вас есть путеводитель по Марокко… Я бы с удовольствием его купила.
Старик шарит глазами по Хемингуэю, Саре Джессике Паркер и индейцам навахо, заглядывает в потаенные уголки бюстгальтеров на косточках – напрасный труд, путеводителя по Марокко на этом самодовольном парижском алтаре не сыскать.
– К сожалению, мадемуазель…
– Может быть, имеется в наличии книга «Из Африки»?
– Мы не торгуем изданиями из Африки.
– «Из Африки» – так называется сама книга. Автор – Карен Бликсен.
– Вряд ли я смогу вам помочь…
Жрец путеводителей расстроен, я торжествую и уже готова покинуть так и не оправдавший моих ожиданий Librairie, когда мой взгляд натыкается на кое-что, заслуживающее внимания.
«В мире китов и дельфинов».
Блекло-синяя обложка, черный силуэт дельфина, выпрыгивающего из воды, – что делает эта довольно специфическая книга в краеведческом борделе – неясно; по книгу с таким названием привез в Эс-Суэйру покойный Фрэнки. И вот – стоило мне оказаться в Париже и зайти в первый попавшийся книжный, как я тут же наткнулась на ее аналог.
Можно ли считать это знаком?
Может – да, может – нет.
– Вот та книга. – Я тычу пальцем в дельфина. – Она тоже о Париже?
– Сомневаюсь.
Карманный Фидель морщится, он раскусил меня и мою странную неприязнь к Парижу; если бы не возможность подзаработать – он бы давно указал мне на дверь.
– Разве киты к вам не заплывают?
– Нет.
– И дельфины еще не составили представления о вашем чудесном городе?
– О-о, мадемуазель, должно быть, шутит.
– Нисколько не шучу.
– У вас что-то случилось?
Начинается. Сначала добрый старичок проявит живейший интерес к моей судьбе и моим возможным неприятностям, связанным с мужчиной: все женские неприятности связаны, с мужчинами – так наивно полагают сами мужчины, от прыщавых подростков до стариков с болезнью Альцгеймера в анамнезе. Дружеское участие – я уже проходила это с дядюшкой Исой, и моя откровенность вылезла боком. Ничего подобного я больше не допущу.
– Так у вас что-то случилось? – продолжает настаивать старик.
– У меня все прекрасно.
Накось, выкуси, как сказали бы мои питерские друзья.
– И правильно. В Париже нельзя грустить…
Я здесь меньше четырех часов и уже успела получить по физиономии универсальной, все объясняющей фразой: «Это Париж», теперь добавилась фраза более прикладная: «В Париже нельзя грустить».
– Чего еще нельзя делать в Париже?
По всем законам жанра старикашка должен отослать меня к стенду с бойцовым псом по кличке Хемингуэй и рыбой-клоуном по кличке Сара Джессика Паркер.
– Покупать путеводители по городу. – Старик оказывается намного забавнее, чем я предполагала.
– А карту?
– Карта тоже не нужна.
– Но…
– Не волнуйтесь, мадемуазель. В Этом городе вы всегда попадете туда, куда вам необходимо попасть. Пусть даже кружным путем.
– А если я не знаю, куда именно мне нужно попасть?
– Все равно – попадете.
Ценная мысль. Во всяком случае, она стоит того, чтобы ее запомнить.
– Вы очень интересный человек, мсье. – Я отвешиваю Фиделю неуклюжий, состряпанный на скорую руку комплимент.
– Ну что вы… Простоя очень давно живу…
– …очень давно живете в Этом городе. Понимаю.
– Хотите кофе?
Странно, что он не предложил чай. Помнится, арабско-французский перевертыш дядюшка Иса начинал именно с чая.
– Это входит в стоимость покупки?
– Если вы приобретаете больше чем одну книгу, – то да.
– А если нет?
– Если нет – я угощу вас кофе просто так.
– Именно меня?
– Сюда редко кто заходит, мадемуазель. Бывают дни, когда я не слышу человеческого голоса. Люди совсем перестали читать. И это печально. Очень печально.
– В Париже нельзя грустить, – мягко напоминаю я.
– Вы усвоили урок, прилежная мадемуазель. – Старик в шутку грозит мне пальцем. – Но когда я говорил об этом, то имел в виду только молодых и очень молодых людей. Тех, кто не читает книг. Книги – еще один повод для грусти…
– Почему?
– Потому что жизнь в них так прекрасна и трагична, какой никогда не бывает в действительности. Потому что жизнь в них недостижима. А опыт, который они нам несут, непостижим. Неумение воспользоваться опытом – разве не печально?
– По-моему, неумение воспользоваться опытом – прекрасно.
– Вы рассуждаете как очень молодой человек.
– Я рассуждаю как человек, который собирается приобрести книгу о китах и дельфинах. А их опыт вряд ли мне пригодится.
Старик симпатичен мне, я – приятна старику, мы оба улыбаемся друг другу совершенно искренне, за стендом с путеводителями обнаружилось прелестное местечко: низкий стол и две таких же низких скамейки, обитых потрескавшейся от времени кожей. Пока я изучаю рисунок трещин на коже, старик скрывается за пологом из плотной плюшевой ткани и уже оттуда кричит мне:
– Вы будете кофе с сахаром?
– Если можно…
Я ожидала совсем другого кофе – настоящего, с терпким ароматом: в духе мимолетного знакомства, которое (по прошествии времени) оказывается судьбоносным. Но принесенная стариком темно-коричневая жидкость отдает желудями, так что наличие в ней сахара можно считать спасением. Еще одно несомненное достоинство кофейной бурды – она горяча.
– Кофе, правда, не очень хороший, – запоздало оправдывается старик.
– Хемингуэя он бы вряд ли вдохновил.
– Но вы ведь не Хемингуэй?
– Нет.
Мне легко признаться в том, что я – не Хемингуэй, не Генри Миллер и не Сара Джессика Паркер, мне вообще – легко, впервые за четыре часа пребывания в Этом городе. Все из-за старика, из-за его манеры улыбаться сквозь бороду; улыбка похожа на бледную луну, она путается в ветках заснеженного леса. Я не в состоянии представить состарившегося Фиделя молодым и полным сил – из того времени, когда борода была черной как смоль и сражала наповал соратниц по борьбе. Поэтому в кофе, который принес старик, нет никаких подтекстов, это – кофе и больше ничего.
– …А кто вы?
– Я? Иностранка в Париже.
– В молодости я видел множество таких женщин. Они везде были иностранками, не только в Париже.
– Где же еще?
– Да где угодно. В любви, в постели, на пикнике, в читальном зале библиотеки, в просмотровом зале синематеки, в вагоне подземки, в салоне автомобиля… Потом их стало меньше, а потом они исчезли совсем.
– Все до единой?
– Да.
– Почему?
– Я постарел. Только и всего. И женщины больше не кажутся мне иностранками. У меня нет желания изучать их язык. А им даже не придет в голову разговаривать на моем.
– Это грустно.
– Это старость. Откуда вы приехали?
– Из Марокко.
– Тогда зачем вам путеводитель по Марокко?
– Я скучаю по дому.
– Этот город живо вас развеселит.
– Не думаю.
– Там, наверное, очень жарко – в Марокко?
– Там все по-другому.
– У меня дома есть деревянная шкатулка из Марокко. Я храню в ней счета. Когда-то в молодости ее подарила мне одна иностранка.
– Иностранка в вагоне подземки или иностранка на пикнике?
– Иностранка в любви. А до постели дело не дошло. Жизнь в Марокко не слишком весела?
– Там все по-другому, потому и жизнь другая.
– Зачем же вы приехали сюда, если так скучаете по дому?
– Мне предложили работу в Париже.
Останутся ли в силе наши договоренности с Алексом Гринблатом – неизвестно. Особенно теперь, когда Саши Вяземской больше не существует в природе. Русской Саши, Алекс не раздавал мне понять, что его интересует «русская Сашa».
– О-о, я поздравляю вас. Немногие получают предложение работать в Париже.
– Это можно считать большим выигрышем?
– Несомненно.
– Наверное, вы правы.
– Книга о китах и дельфинах действительно вас интересует?
– Очень.
– Тогда я бы хотел подарить ее вам.
– Очень мило. Я тронута. Но…
– Стоит она недорого, поверьте. Никакого ущерба магазину такой подарок не нанесет.
– Спасибо. Вы живете здесь давно?
– Всю жизнь.
– Должно быть, хорошо знаете Париж?
– Никто не может хорошо знать Париж. Он – как женщина.
– Как иностранка?
– Да. Но если вам необходимо какое-то конкретное место…
– Пожалуй. Кафе «Саппое Rose».
– Кафе?
– Может, это пивной бар. Или спортивный бар. Или бистро. Или центр, где торгуют со скидками. Не могу сказать точно.
Я вовсе не собиралась расспрашивать старика о кафе, существование которого подтверждает лишь картонка от спичек, да и зачем мне это кафе?
Чтобы встретить в нем убийцу Фрэнки.
Чистое безумие. С чего я взяла, что убийца Фрэнки обязательно бывает там? Что, если там бывал сам Фрэнки или люди, которые знают Фрэнки? все зависит от того, кто именно подбросил картонку ко мне в сумочку. Все зависит от того, в каком именно городе находится чертово кафе (пивной бар, спортивный бар, место дисконтного паломничества домохозяек). Тройки и семерки в номере телефона интернациональны, код страны я не разглядела, так что «Саппое Rose» может торговать пивом, виски и безалкогольным коктейлем «Папагайо» где угодно, даже в камбоджийских джунглях, даже в мексиканском штате Юкатан.
Там ему самое место.
Пока я размышляю о географическом расположении «Саппое Rose», Фидель исследует один путеводитель за другим, в мгновение ока перед ним образовалась бумажная гора из разнокалиберных томов; есть такие, что и на прилавок не выставишь.
– Этот путеводитель старый, очень старый, – комментирует старик, – 1921 года. Вряд ли он нам поможет. Но на всякий случай…
– Не думаю, что «Саппое Rose» засветилось в двадцать первом году…
– Ничего нельзя предугадать заранее, мадемуазель. Тем более что я уже кое-что нашел для вас. Кафе действительно существует.
– Какое облегчение!..
– В разное время оно располагалось в разных местах. – Ноготь Фиделя перескакивает со страницы на страницу, с тома на том. – Подпольный тотализатор, подпольное казино, подпольный дом терпимости…
– Веселенькое местечко. А героином там не торговали?
– Торговали. В восьмидесятых. А в сороковых там была одна из явок бойцов Сопротивления. Впоследствии проваленная.
– Замечательно.
– В нем было совершено девять убийств, два из них – ритуальные, два – на почве расовой ненависти. Одно время кафе было пристанищем хиппи…
– В ту пору, когда там торговали героином?
– Чуть раньше…
Образ «Cannoe Rose», который я нарисовала для себя – крошечная забегаловка в пять столов с дартсом и телевизором, – трещит по швам.
– Неужели в его истории не было ничего более радостного?
– Было. Несколько фильмов французской «новой волны»… Из тех, что называют поколенческими… Вам знаком этот термин?
– Я примерно представляю, что он может означать.
– Так вот. Несколько таких фильмов снимались неподалеку.
– Надеюсь, это были фильмы о любви.
Очередное справочное издание в руках старика только с виду напоминает путеводитель по городу. Его обложка украшена фотографиями разных людей, лица которых кажутся знакомыми и сопровождавшими меня всю жизнь, но я признаю лишь Катрин Денев и Фанни Ардан (Ума Турман, к счастью, отсутствует); мужчина, сфотографированный рядом с Фанни Ардан, мне неизвестен, может, это и есть близкий друг, о котором говорила Сальма?