Курс итальянского подошел к концу. Слушатели поднялись, чтобы аплодисментами выразить согласие со словами своего профессора о том, что они не только научились говорить по-итальянски, но и, как он выразился, почувствовали вкус к его музыке.
Четверо из пяти семинаристов загружали багаж в задний отсек микроавтобуса, отец Девлин тем временем рассыпался в поздравлениях.
Джорджа Каванага с ними не было. По причине, которую он поведал одному отцу Девлину, он проводил выходные в монастыре соседнего Ассизи.
По поводу столь нарочитого проявления благочестия Мартин О’Коннор пробурчал себе под нос, но так, что было слышно всем:
— Показуха!
В Риме их ждал сюрприз.
Спецкурсы в Североамериканском колледже должны были начаться лишь через три недели. А поскольку расквартировать надлежащим образом их могли только к началу занятий, членам элитной американской группы было предложено либо провести это время в уединенном монастыре в Доломитовых Альпах, либо — для наделенных авантюрной жилкой — присоединиться к группе юных семинаристов из Германии и Швейцарии, совершающих паломничество в Святую Землю.
Группой руководил отец Йоханнес Бауэр, благообразный старичок, слегка заикавшийся и не знавший никаких языков, кроме немецкого и латыни, которые в его устах звучали абсолютно одинаково.
Тим снова увидел в этой фантастической возможности вмешательство Всевышнего. Он мгновенно записался в поездку, сожалея лишь о том, что такое же решение приняли Джордж Каванаг и Патрик Грейди. Со дня их доверительного разговора во дворе Оспицио Джордж был с Тимом подчеркнуто холоден.
Тим надеялся, что хотя бы в эти три недели будет огражден от мрачных взглядов однокашника.
Узнав, что расселять экскурсантов будут по двое, Джордж немедленно сговорился с Патриком, предоставив Тиму самостоятельно барахтаться в потоке речи румяного баварца по имени Кристоф.
Однако уже в первые полчаса общения в самолете они обнаружили, что вполне могут общаться. Тимоти еще не забыл свой бруклинский идиш — язык, восходящий к средневерхненемецкому[31]. Он высказал надежду, что способность беседовать сделает их поездку «грюсе фаргенин» — то есть взаимно приятной. Кристоф заулыбался.
— Ja, ein sehr grosse Vergnugen, — поддакнул он по-немецки.
Поздним вечером они приземлились в тель-авивском аэропорту имени Бен-Гуриона, где их принялись опрашивать офицеры израильской иммиграционной службы, желающие убедиться, что целью их приезда в Израиль являются мотивы духовные, а не подрывная деятельность.
Один из семинаристов возмутился:
— Вы это делаете только потому, что мы немцы, да?
Офицер — темноволосая женщина под тридцать — вежливо ответила:
— Ja.
Последними допрашивали Тимоти и Кристофа. Удивительно, но то обстоятельство, что светловолосый американский семинарист владеет ивритом, вызвало к нему еще больше подозрений, чем к любому из немцев. Но как только старший офицер смены выяснил у Тимоти, что тот начинал свою трудовую жизнь в качестве шабес-гоя и может наизусть цитировать Ветхий Завет, он обратился в воплощенное гостеприимство и в знак дружеского расположения угостил американца половиной шоколадки «Элит».
— Барух ха-ба, — пожелал он. — Добро пожаловать!
Затем молодые люди забрали свой багаж и ступили в вязкую августовскую ночь. Группа со все возрастающим нетерпением уже ждала их в автобусе.
Энергичный водитель-израильтянин домчал туристов до Иерусалима со скоростью, приблизительно равной скорости их самолета.
Пока машина шла к священному граду мимо окутанных мраком Иудейских холмов, Тимоти, в отличие от остальных, не терял времени на пустое глазение в окно. С помощью маленького фонарика он изучал карту Иерусалима, которую взял в аэропорту, пока стоял в очереди, и заучивал дорогу от коллегии Терра-Санкта — францисканского общежития, где им предстояло жить, — до Всемирного альянса молодых христиан на улице Царя Давида.
И все же, когда автобус сделал последний поворот и им открылась надпись «Добро пожаловать в Иерусалим!», сделанная цветами на огромной клумбе, сердце Тима дрогнуло. Глядя на город, построенный из камня такой белизны, что его было видно в темноте, он тихонько прошептал:
— Да пребудет мир в Иерусалиме. Благословенны любящие тебя.
По дороге в свою комнату Тим услышал раздраженные голоса Джорджа и Патрика.
— Для меня это, может быть, единственный шанс посмотреть Святую Землю, и если ты думаешь, что я намерен его упустить, оставаясь в обществе гида, который ни слова не говорит по-английски, то советую тебе сходить к врачу.
— Согласен, Каванаг. Но что мы можем сделать?
— А давай возьмем и скажем отцу Бауэру все как есть! — предложил Джордж. — Мы взрослые люди. У меня с собой четыре путеводителя на английском. Может, он нам разрешит поездить самим?
— Хорошая мысль, — согласился Грейди. — Только бы он нас отпустил!
Тимоти мысленно произнес «аминь».
К великому его облегчению, товарищи не пригласили его с собой за компанию, когда на другое утро отправились к немцу-руководителю отпрашиваться. По их довольным лицам за завтраком он заключил, что просьба была удовлетворена.
Теперь настал его черед.
Однако Тиму навстречу отец Бауэр пошел не столь охотно.
— Здесь так много надписей на греческом и иврите, вы могли бы нам помочь с переводом! — возразил он по-немецки, так что Тим понял его с трудом.
— Я уже все решил, — взмолился Тим по-латыни. — Я бы хотел побольше времени провести в тех местах, где проповедовал наш Господь. В особенности в Капернауме.
— Ну как я могу отказать в такой восхитительной просьбе! — сдался отец Бауэр. — Хорошо. Placet[32]. В любом случае, наше расписание у вас есть, и вы сможете примкнуть к нам в любой момент. Могу я быть уверен, что пятнадцатого сентября вы прибудете сюда к шести часам вечера?
— Не сомневайтесь! — поклялся Тим.
— Тогда отправляйтесь, — улыбнулся отец Бауэр. — Поезжайте со своими американскими друзьями дышать воздухом Святой Земли.
Тим с трудом сдерживал ликование и особенно радовался тому, что ему не пришлось откровенно лгать отцу Бауэру.
Немец ведь не уточнил, с какими американскими друзьями он должен общаться.
Первым делом он зашел в почтовое отделение Всемирного альянса и небрежно поинтересовался:
— Как долго вы храните письма, если за ними никто не приходит?
— Вечно, — ответил клерк. — Мой начальник сумасшедший. У нас здесь лежат письма с пятидесятых годов. Представляете — они уже успели пожелтеть!
У Тима по спине пробежал холодок. Он спросил:
— Для Тимоти Хогана ничего нет?
— Сейчас посмотрим, — ответил клерк, взял картонный ящик с буквой «X» и принялся перебирать письма. Наконец он поднял глаза и сказал: — К сожалению, ничего.
У Тима перехватило дыхание. Оставалась последняя призрачная надежда.
— А можно спросить — для Деборы Луриа что-нибудь есть?
Клерк порылся в пачке на букву «Л» и сказал:
— Увы. Этому адресату тоже ничего.
— Это значит, она забрала письмо? — спросил Тимоти с нарастающим волнением.
Недоумевая, почему посетитель так разволновался, молодой человек улыбнулся:
— Очень логичное заключение.
Тим бросился на улицу и стремглав понесся по кипарисовой аллее, ведущей к Центральному автовокзалу.
Он парил на крыльях надежды.
Еще до отъезда из Италии он провел глубокие изыскания на предмет не только точного местоположения кибуца, где жила Дебора, но и маршрута автобуса, связывающего его с Иерусалимом.
В последние напряженные дни в Риме он экономно тратил карманные деньги, откладывая на поездку.
И вот теперь его жертва оказалась вознаграждена. В одиннадцать сорок он сидел в автобусе Иерусалим — Тверия. Он должен был довезти его до места, откуда до кибуца Кфар Ха-Шарон можно дойти пешком.
По дороге водитель в микрофон давал пояснения к библейским местам, которые они проезжали.
В обычных обстоятельствах Тимоти, несомненно, был бы потрясен фразами типа: «Справа вы видите древнюю Вифанию, дом сестер Марии и Марфы, в котором Иисус воскресил из мертвых их брата Лазаря». Но сейчас он смотрел в окно невидящими глазами. Его состояние было сродни гипнозу, не настолько сильному, однако, чтобы избавить его от страха. Как его примет Дебора? Ведь она прочла письмо, но не оставила ответа…
Где-то недалеко от Афулы Тим прочел на указателе: «Назарет».
Странно, но даже это не произвело на него впечатления.
Неужели чувства к Деборе у него сильнее, чем любовь к Господу?
28
Дебора
— Дебора… Дебора!
Дебора работала в поле, а к ней издалека с криками бежал мальчишка лет десяти.
— Поаккуратнее там, Мотти! — предостерегла она. — Мы тут не картофельное пюре выращиваем.
Она отерла лоб носовым платком, уже влажным и грязным от пота.
— Дебора! — снова закричал мальчик. — Тебя Боаз вызывает!
Она выпрямилась и ответила:
— У нас через полчаса перерыв на обед. Это может подождать?
— Он сказал, прямо сейчас!
Дебора вздохнула, воткнула тяпку в грядку и устало побрела в сторону конторы.
Где-то на полпути ее осенила догадка: может, заболел кто-то из родных? Ее стали одолевать предчувствия. Не стал бы Боаз вызывать ее с поля по какому-нибудь пустяку. Наверняка у него для нее плохие новости.
В приемной трудились трое кибуцников в возрасте. Две седые женщины-машинистки сосредоточенно стучали по клавишам своих громоздких машинок, а восьмидесятидвухлетний Иона Фридман манипулировал коммутатором за центральной стойкой.
— Иона! — испуганно взмолилась Дебора. — Что за спешка?
Старик пожал плечами:
— Откуда мне знать? Я всего лишь сижу в приемной. Доложить Боазу, что ты здесь? Или хочешь немного привести себя в порядок?
— Это зачем мне надо «приводить себя в порядок»? — удивилась она.
— Ну, — ответил старик с извиняющейся улыбкой, — ты немного шмутцик[33]. Здесь… и вот здесь. — Старик заботливо отер ей лицо.
— Я же картошку копала, как еще я могу выглядеть?
— Ну, ладно, иди уже.
Она тихонько постучалась.
— Да-да, Дебора, — торжественным голосом позвал Боаз. — Набери побольше воздуха и входи.
Воздуха? Она едва не лишилась чувств. Медленно она открыла дверь в кабинет.
Перед ней, нелепый в своем спортивном костюме и красный как рак от израильского солнца, стоял тот, чье лицо являлось ей все эти три года. Тот, с кем свидеться она уже и не мечтала.
В первую минуту Дебора лишилась дара речи.
Тимоти, смущенный не меньше ее, с трудом выдавил:
— Привет, Дебора. Рад тебя видеть.
В комнате воцарилось молчание, нарушаемое только гудением кондиционера.
Наконец Тим заговорил снова.
— Прекрасно выглядишь, — тихо сказал он. — Ну, то есть… загар тебе к лицу. — Голос его сошел на нет.
Неожиданно ее охватило смущение.
Хотя она уже давно привыкла к обычной для кибуцника одежде, стоя сейчас перед Тимом в одних шортах и майке, она вдруг почувствовала себя голой.
Боаз попытался снять напряжение.
— Послушай, Дебора, я вижу, вам двоим есть о чем потолковать. Отправляйтесь сейчас на кухню и запаситесь сандвичами. А потом устройте себе пикник. — И с притворной суровостью добавил: — Только ровно в четыре изволь явиться на делянку!
Он поднялся и вышел из кабинета, оставив молодых людей в таком замешательстве, что ни один не знал, что делать дальше.
Они смотрели друг на друга, не двигаясь с места.
Тим неуверенно спросил:
— Как ты себя чувствуешь?
— Замерзла, — улыбнулась она, потирая загорелые руки. — Кондиционер слишком шпарит…
— И я замерз, — ответил он, понемногу освобождаясь от смущения. — Пойдем туда, где теплее.
Они загрузили в проволочную корзинку питы[34], сыр и фрукты и уже собрались идти, когда их окликнул повар:
— Минутку!
Оба остановились и обернулись. Шаули держал в своих огромных руках открытую бутылку красного вина.
— Вот, возьмите с собой, дети, — произнес он на ломаном английском. — Не помешает.
Они сидели на берегу озера и смотрели на колышущиеся вдали лодки.
— Здесь, стало быть, ловил рыбу апостол Петр, — тихо проговорил Тим.
— А Христос ходил по воде, — добавила Дебора.
Глаза у Тима округлились.
— Только не говори, что стала христианкой!
— Нет, — она улыбнулась, — но Он провел в этих местах столько времени, что считается почти членом кибуца. Ты Вифлеем уже видел?
— Еще не успел.
— Что ж, я теперь вожу машину, могу тебя свозить.
— О-о… — Его удивило не само ее предложение, а то, что она в состоянии думать о чем-либо, кроме переживаемого сейчас момента.
Ему настоящее представлялось весьма запутанным, а будущее — полным вопросов, ответов на которые он не знал. По сути дела, только о прошлом они могли говорить спокойно.
— Как ты меня разыскал? — спросила она.
— Моим проводником был Иеремия. Помнишь — глава двадцать девятая, стих тринадцатый? «И взыщете Меня, и найдете, если взыщете Меня всем сердцем вашим».
Дебора была тронута.
— Тим, ты прекрасно говоришь на иврите, — сказала она.
— Ну… — Он смутился. — Я над ним немало покорпел. И с нашей последней встречи узнал много нового.
«Я тоже», — подумала Дебора. А вслух сказала:
— Нет, правда, как тебе удалось узнать, где я нахожусь?
— Я был готов начать с Синайских гор и прочесать все вплоть до Голанских высот. Если бы по чистой случайности не встретил в метро Дэнни.
— А-а…
— Я увидел в этом перст судьбы, — закончил он.
Дебора отвела глаза и стала нервно теребить траву. Наконец она заговорила:
— Я много пережила за это время… с того вечера.
Она рассказала ему о своей неволе в Меа-Шеариме и о побеге на свободу.
— Ты очень храбрая, — хрипловато проговорил Тим.
— Мой отец воспринял это несколько иначе.
— Еще бы! — поддакнул он. — Он очень волевой человек.
— Я тоже. В конце концов, я же его дочь! — сказала Дебора. — К тому же я здорово повзрослела. Мне уже почти двадцать.
— Да, — ответил он. — И ты очень красивая.
— Я не это хотела сказать, — смутилась она.
— Я знаю. Я просто хотел сменить тему и перейти к чему-то более важному.
— А ты разве не хочешь выслушать продолжение моих приключений? — смутившись, спросила она.
— Давай как-нибудь в другой раз…
Он придвинулся на расстояние вытянутой руки, но по-прежнему не касался ее.
— А мне было бы интересно услышать про твою учебу в семинарии.
— Это неправда. По крайней мере, не сейчас, — прошептал он.
— С чего такая уверенность?
— Дебора! — настаивал он. — Я же могу читать твои мысли. Ты сейчас напугана и чувствуешь себя виноватой.
Она опустила голову, стиснула кулаки и сказала:
— Да, ты прав. Напугана — это естественно! Я только не понимаю, откуда это чувство вины…
Он протянул руку, поднял ее подбородок и заглянул в глаза.
— Ты боишься, что поступаешь дурно, — едва различимо проговорил он. — Но это не так, Дебора. Поверь мне, в том, что мы чувствуем друг к другу, нет ничего дурного.
Рука нежно скользнула вниз к ее плечу.
— Тим, что с нами будет?
— Сегодня? Завтра? Через неделю? Не знаю, Дебора, и мне все равно. Я только знаю, что сейчас я с тобой, что я тебя люблю и никуда не отпущу.
Их разделяли несколько дюймов. У нее было такое чувство, что все три года разлуки она провисела на краю пропасти.
И она перестала себя сдерживать. Она обвила руками его шею и поцеловала.
Ей вспомнился поцелуй с Ави. Теперь она понимала, в чем разница.