— Благодарю вас, отец, — с вялой улыбкой сказал Тим.
— А теперь возьми вот это.
Старик что-то сунул Тимоти в руку. Это оказалась плитка шоколада «Хершиз».
— Один мой бывший ученик шлет мне их из Америки коробками, — пояснил Аскарелли. — Шоколад отлично стимулирует работу мозга.
От эксцентричности этого жеста Тим не смог удержаться от смеха. Под пристальным взором довольного Аскарелли он с жадностью сжевал шоколад.
Тим уже двинулся к сцене, когда старик еще раз окликнул его.
— И последнее, — сказал он с любовью. — Эти два часа станут для тебя последними в роли студента. Постарайся получить от них удовольствие!
В каком-то смысле происходящее напоминало финальный сет теннисного матча. Тимоти умело отразил несколько десятков самых разных вопросов от мощных подач и аккуратных свечей до совершеннейших аутов. В точности как предсказывал старик. Была даже группа поддержки — хотя она, конечно, вела себя тихо, если не считать изредка доносившихся с первого ряда от Аскарелли слов одобрения: «Bene… optime»[64].
Когда все было позади, Тим почувствовал облегчение, смешанное с грустью. Аскарелли оказался прав. Это был последний случай, когда он блистал как студент.
Огромный Палаццо Сантиори элегантно царил над Виа-Сан-Теодоро. Его залы и комнаты с высокими потолками были украшены величественными полотнами, среди которых имелись даже произведения раннего Возрождения, когда художники творили под непосредственным покровительством этой семьи.
— Невероятно! — восхищенно проговорил Тим, в благоговении застыв перед «Благовещением» Рафаэля. Он настраивался на знакомство с нынешними сильными мира сего, но не был готов одновременно на встречу со Старыми Мастерами.
— У Сантиори всегда было чутье на талантливых людей. — Княгиня оказалась невысокой, пышущей здоровьем женщиной с седыми волосами и глазами, которые своим живым блеском затмевали сияние ее многочисленных бриллиантов. — Это более ранний вариант по сравнению с тем, что висит в Ватикане, — пояснила она. — Но когда дело касается Рафаэля, сказать, что первично, а что вторично в смысле красоты, невозможно. Вы согласны?
— О да, конечно, — быстро ответил Тим и подумал, как же должен чувствовать себя человек, живущий в доме, полном столь бесценных сокровищ.
— Пойдемте, отец. Можно мне называть вас Тимотео? Позвольте мне представить вас некоторым замечательным людям. Как-нибудь в другой раз заходите и любуйтесь картинами, сколько вам будет угодно.
Тим проследовал за княгиней по широкой мраморной лестнице. Ее каблуки стучали почти в унисон с его стремительно бьющимся сердцем. Еще один пролет, и они вышли в разбитый на крыше дворца сад, который освещался фонарями, установленными через равномерные промежутки на ограде. От вида Вечного города, открывающегося с террасы, у Тима захватило дух. С этой «смотровой площадки» можно было видеть весь Форум, освещенный прожекторами. Тим не мог оторвать взора от этих благородных руин империи — отчасти потому, что не чувствовал себя по-настоящему достойным людского величия, живые воплощения которого сейчас во множестве толпились на террасе.
Знакомый голос вернул его к действительности.
— Nunc est bibendum. Пора предаться возлияниям, как сказал поэт, — произнес где-то рядом отец Аскарелли. — Вот кто был подлинный поэт Рима — Гораций! Разве не так?
Тим обернулся на своего наставника и негромко рассмеялся.
— Отец мой, вы, я смотрю, времени зря не теряете! — сказал он. В каждой руке Аскарелли держал по узкому бокалу шампанского.
— Видишь ли, мой мальчик, — в свою очередь рассмеялся старик, — в моем возрасте надо использовать каждый момент. Я уже выпил за твое здоровье и еще выпью. Спасибо, что включил меня в список своих приглашенных. Теперь у меня есть шанс умереть с безупречным послужным списком в обществе.
— Carpe noctem[65], — с теплотой в голосе сказал Тим.
— Et tu bili[66], — отозвался Аскарелли и растворился в море знаменитостей.
Тим тут же мысленно поклялся пить в этот вечер только минералку, дабы запомнить каждое лицо, каждый звук, каждую ноту этого вечера… Вечера, устроенного в его честь.
Тем не менее на следующее утро голова у него раскалывалась. Не от выпитого или съеденного, а скорее, как он рассудил, от титанического умственного напряжения вчерашнего дня, когда сперва он сам источал блеск, а затем блеск источали на него.
В коллегию он вернулся как раз к утренней мессе, после чего свалился от усталости и проспал завтрак.
Вечером в трапезной за ужином к нему опять подсел Джордж.
— Вчера тебя вполне могли бы избрать, Хоган.
— Что-что?
— По моим подсчетам, на приеме было шестнадцать Князей Церкви — причем не все из них итальянцы. Когда за тебя поднимает бокал кардинал, архиепископ Парижский, готов поклясться, все французы не раздумывая отдадут тебе свои голоса.
— Он там правда был? — простодушно удивился Тим. Он уже научился пропускать мимо ушей едкие замечания своего товарища и конкурента относительно его продвижения по церковной лестнице.
— Ты что, его не видел? A-а, ты небось другим делом был занят — все на Софи Лорен глазел.
— Что?!
— Перестань притворяться! Надо было быть слепым, чтобы не заметить ее с этим ее заботливым супругом — Карло. Не забывай, смотреть нам не запрещено! Да ладно. Лучше скажи, с кем тебе
Это меня нисколько не обидно.
— Конечно, монсеньор, — ответил Тимоти, делая вид, что не заметил легкой оговорки собеседника. — Но разве вам в секретариате так много приходится пользоваться английским?
— В моей нынешней должности — нет, — ответил монсеньор Орсино. — Ведь документы, с которыми я каждый день имею дело, все на испанском. А испанский, как говорится, это тот же итальянский, только с пришепетыванием. Но когда-нибудь…
В этот момент с другого конца стола его многозначительным тоном перебила сестра:
— Скоро, Джанни, очень скоро!
Орсино покраснел и сказал:
— Ну хорошо, как говорит моя оптимистка-сестра, — он сделал жест в сторону княгини, — «очень скоро» я могу получить новое значение.
— Вы, наверное, хотели сказать — «назначение»? — с улыбкой поправил Тимоти.
Княгиня, пользуясь своим положением хозяйки, закончила за брата:
— Джанни входит в число самых высокопоставленных сотрудников секретариата, а через полтора года, когда уйдет в отставку Бонавентура, освободится пост апостольского посланника в Вашингтоне. И тогда…
С чисто итальянской утонченностью княгиня завершила предложение изящным жестом, из которого можно было заключить, что уж она-то позаботится о том, чтобы ее брат стал преемником архиепископа Бонавентуры. Отсюда — и необходимость в придании его английскому дипломатического блеска.
— Мне очень хотелось, чтобы вы познакомились, — продолжила она. — Тем более что назначения на епископские посты в Америке проходят через Рим. А Рим крайне важное значение придает рекомендациям апостольского посланника в Вашингтоне.
— Кристина! — замахал руками Тимоти. — Я ведь собираюсь стать не более чем помощником пастора. Я даже и не мечтаю о епископском престоле.
— А я мечтаю, — заявила та.
Неторопливо шагая от Палатинского холма под лучами вечернего солнца, Тим думал о том, что в случае Кристины Сантиори ее титул княгини — или, если буквально, принцессы — далеко не пустое обозначение.
Хотя корона ее была невидима глазу, влиянием она обладала вполне осязаемым.
48
Дебора
Пройдя половину обучения в еврейской семинарии, Дебора обнаружила, что центр тяжести учебной программы сместился с древнего Закона на современную жизнь.
Будущим раввинам преподавали психологию, учили справляться с теми душевными проблемами, которыми станут делиться с ними их прихожане. Семейные конфликты, разводы, болезни, смерть — полный цикл земных тягот.
— И тут, — внушал им профессор Альберт Редмонт, — мы подходим к существенному отличию раввина от психотерапевта. Большинство сегодняшних докторов слишком заняты, чтобы предложить своим пациентам нечто существенно большее, чем лекарственный препарат для приема три раза в сутки. На самом деле, это не решение проблемы, а уход от нее. В арсенале раввина — более действенные лекарства. Вера может поднять падшего. И даже излечить больного, причем намного эффективнее ученого-медика, чьи возможности ограничены знанием. За пределами этого знания как раз и начинается вера в Бога.
Будущие раввины трудились в больницах, домах престарелых, детских садах. Они не на словах, а на деле учились встречать лицом к лицу страдание, которое хуже самой смерти, — страх умирающего перед неизвестностью.
— Держите меня за руку и повторяйте: «Да, я пойду через долину теней усопших, но не убоюсь зла. Ибо Ты пребудешь со мною, о Господи; Твой жезл и Твой посох придадут мне сил…»
— Спасибо вам, равви Луриа. Спасибо за вашу доброту.
От общения с людьми, нуждающимися в ней, Дебора лишь укреплялась в мысли о правильности выбранной ею жизненной стези.
На выпускном курсе Дебору на Святые дни направили в формально не существующий приход в Новой Англии.