Анна вдруг заломила руки, опустила голову…
– А почему он вам назвался, как вы думаете? – спросила Марина, силясь казаться спокойной, но дрогнувший голос показывал, что и она не осталась равнодушной к этой истории.
– Потом, уже позднее, Серега – мы его так и зовем, как он сам представился, – бледно улыбнулась Анна, – рассказал, что больше всего боялся остаться безымянным трупом. У них ведь документы отобрали, раздели и бросили в полной уверенности, что убили обоих. А ему повезло: ранения в грудь, в живот, в шею, но, как говорят врачи, «совместимые с жизнью». Конечно, мы просто не могли уйти и оставить его умирать на дороге. Петр достал сотовый, позвонил в милицию и в «Скорую». Мы не сказали, что видели машину, – говорили, мол, просто гуляли и вдруг наткнулись на этих застреленных. На наше счастье, нам сразу поверили…
– А почему вы думали, что вам не поверят? – удивленно перебила Марина. – Почему вы вообще решили, что у вас могут быть какие-то проблемы с милицией?
– Ну так, знаете, обычное чисто человеческое опасение – не связывайся с законом, может боком выйти. Вроде и не виноват, а побывав на месте преступления, чувствуешь себя как-то… ну, как бы замешанным. Вы же понимаете? – чуть ли не умоляюще спросила Анна.
Марина неуверенно кивнула. Она лично не чувствовала себя преступницей ни при каких обстоятельствах… Странно, что эта красивая, ухоженная, благополучная женщина настолько мнительна. Да, в прошлом у нее, конечно, были неполадки с законом. Случайные, но болезненные. Недаром она с такой глухой ненавистью выдохнула: «Вот сейчас вынырнет ментовозка… они, если вцепятся, не отвяжутся!»
– И что случилось потом? – спросила Марина, чувствуя, что сейчас не время и не место копаться в прошлом Анны Манихиной.
– Серегу отвезли в больницу, он лечился, а Петр его навещал. Говорил, что чувствует за него какую-то ответственность, называл своим крестником. Серега, даром что чуть живой был, запомнил человека, который нашел его на дороге, и проникся к Петру особым доверием. Он ведь совсем еще мальчишка, но с детства по приемникам-распределителям скитался. Отец его вроде бы умер, потом мать умерла, он даже толком ничего не знал о своих родителях. Сидел в колонии для малолетних преступников, а только вышел – и опять пошел по старой дорожке. Связался с бандой некоего Васи Хачика. Бог его знает, кто он, и вовек бы не знать. И Серегу этот самый Вася проиграл в карты какому-то убийце. Его и еще одного такого же молодого дурака. А карточный долг, говорят, для урок – это святое. Тотчас бросили парней в машину, отвезли в укромное место и убили. То есть были уверены в этом. Серега не сомневался, если эти люди узнают, что он жив, то разыщут и рано или поздно прикончат. Он вообще не знал, что дальше делать, как жить, куда податься. Ну, как-то так вышло, что Петр предложил ему остаться у нас.
– Смелое решение! – покачала головой Марина. – Рискованное, я бы сказала.
– Да. Мне было очень страшно, – подтвердила Анна. – Очень! Но Петр, надо сказать, всегда умел меня убедить в чем угодно, – она слабо улыбнулась каким-то своим, далеким воспоминаниям, – а потом мы узнали, что Васе Хачику очень не повезло. Он не поладил с каким-то там Русланчиком Печерским – тоже, рассказывают, весьма серьезный человек. Русланчик на Васю наехал, как принято выражаться, и вышел победителем. То есть там погибли все эти хачиковцы, или как их называть – хачки? – Анна вдруг по-девчоночьи хихикнула. – Серега мог не бояться за свою жизнь, мог на все четыре стороны идти и чем угодно заниматься, но остался у нас. Я его сначала боялась, а потом привыкла, как к родному сыну. У нас же детей нет, а я всегда хотела сына и дочь. А Серега нам предан я прямо не знаю как, особенно Петру, тот для него и отец, и высшее существо какое-то, он ему руки целовать готов. Ну что, пошли еще чайку попьем? Спускаемся на кухню? – предложила Анна, словно спохватившись, что экскурсия по второму этажу слегка затянулась.
Марина рассеянно кивнула и шагнула на лестницу. И вдруг нога ее подвернулась, она только успела вскрикнуть – и покатилась вниз, пересчитала ступеньки и распростерлась у подножия.
Испуганная Анна спорхнула вслед, наклонилась над неподвижной девушкой:
– Господи боже! Да что ж это такое?! Вы ничего не сломали?
Маринины серые глаза казались почти черными на резко побледневшем лице.
– Кажется, что-то с ногой…
Анна вызвала врачей, Марину отвезли в больницу, наложили гипс и сообщили, что снимут только через сорок пять суток. «Ваше счастье, что обойдется без вытяжки, но надо лежать, лежать и еще раз лежать. У нас проблемы с местами, но к вечеру должно одно освободиться. А пока придется вам в коридорчике…» И тут вмешалась Анна. С мягкой, но непоколебимой решительностью она заявила, что забирает девушку к себе домой. Марина была слишком подавлена болью и страхом, чтобы возражать.
И вот она здесь. Уже больше года… Нога сначала неправильно срослась, пришлось заново ломать и накладывать гипс. Марина прижилась у Манихиных – правда, сначала, чуть выздоровев, пыталась уехать, но тут у Петра Федоровича появились первые признаки заболевания, он резко ослабел. Марина помогала Анне ухаживать за больным, помогала Петру Федоровичу в его делах (Манихин был совладельцем нескольких ночных клубов и ресторанов), много работала сама: ей оборудовали первоклассную мастерскую, любой керамист может только мечтать о такой! Конечно, она построила горн в саду, как и собиралась, но больше для независимости, потому что в голландской муфельной печи, подаренной ей Петром Федоровичем, обжигать изделия было гораздо удобней.
Да, многое, слишком многое пошло не так, как она хотела. Именно потому, что и тот мастер, рукам которого она подчинялась, тоже слабо представлял себе, что же именно он хочет вылепить.
Только недавно Марина поняла это. И испугалась того результата, который может получиться. Ведь всякая, даже самая красивая скульптурка прекрасна лишь в своем вечном состоянии покоя. Так сказать, гармония неподвижности – не то ожидания, не то выжидания. А что было бы, если бы творения рук человеческих обрели самостоятельную жизнь? Они возмутились бы против творца, они ополчились бы против него… и чтобы удержать их в повиновении, их пришлось бы разбить!
Марина резким движением содрала глину с круга, скомкала и швырнула в угол.
Увы, это единственное, что она сейчас способна сделать. Всего остального надо только ждать.
Опять ждать!
ИЮНЬ 1980 ГОДА, ЗАМАНИХА
Человек, который убил милиционера Лукьянова, был из своих. Это ни у кого не вызывало сомнений. Чужого Лукьянов ни за что не впустил бы в помещение сберкассы и, тем паче, не сел бы с ним выпивать. А медицинское вскрытие показало, что Лукьянов перед смертью крепко выпил и закусил копченым салом. Сало его было собственного посола и копчения – он страшно любил такие штуки и оборудовал дома знатную коптильню, в которой священнодействовал сам. Вообще-то в Заманихе копчености отчего-то не любили и не делали. Сало солили, да, но кто ж его не солит? А вот коптили только Лукьяновы, так что сомнений не было, и жена покойного подтверждала: сало Николай принес из дому себе на ужин. И разделил его, судя по всему, с человеком, который его убил. Отдал ужин врагу, как советуют врачи…
Когда оперативник Бушуев узнал о результатах вскрытия, он подумал, что убийца, конечно, был человек расчетливый и осторожный. Скажем, он мог бы прийти со своей закуской, с селедкой, к примеру, или с колбасой. Но он побоялся оставить даже малейшую зацепку. Ведь продавщица сельмага Валентина определенно вспомнила бы, кто у нее покупал нынче блатную селедку и еще более блатную колбасу. Того и другого в сельмаг привозили так мало, что Валентина распределяла бочонок сельди и несколько батонов колбаски строго по своим. И список этих «своих» был весьма ограничен. Конечно, при допросе Валентина ничего не скрыла бы, тем паче что ее блатные и так были известны всей Заманихе. А потом милиции осталось бы только прошерстить этот круг… Разумеется, убийца мог бы прийти с каким-нибудь домашним продуктом на закуску, с пирогами, или винегретом, или солеными огурцами. Но имелась тут одна закавыка. Лукьянов, чей желудок был избалован кулинарными талантами его жены, постепенно и окончательно отрешился от незамысловатой деревенской пищи, например квашеной капусты или бочковых огурцов. Он ел только маринованное, только с уксусом. Остальное в рот не брал, даже когда сидел за чьим-нибудь богато убранным столом. На деревенский вкус маринованное – это сущая кислятина, Николая считали привередой, жену Альбину – вообще сдвинутой, и хозяйки терпеть не могли звать Лукьяновых в гости. Больно много из себя строят! Таким образом, он не стал бы закусывать принесенным соленьем. Пироги – да, пироги он любил, но, обнаружив в его желудке остатки пирога, не столь уж трудно было выяснить, кто в деревне накануне пек пироги. Поэтому убийца обезопасил себя как мог и пришел со своей выпивкой, уверенный, что закуска найдется у Лукьянова. Так оно и вышло. А поскольку в сельмаг уже четвертый месяц завозили только портвейн «Три семерки», его преимущественно и пили все мужики, ругательски ругая райкоопторг, который, видать, на этих «Трех семерках» окончательно помешался. А вот Лукьянов этот портвейн очень любил и вовсю нахваливал райбазу. И убийца навестил Лукьянова с портвейном.
Конечно, могло статься так, что Лукьянов пришел на дежурство со своим боезапасом и выпил сам-один, еще до того, как пришел убийца. Но куда делась бутылка? Ни в сберкассе, ни в мусорном ящике во дворе ее не нашли. И куда пропал стакан, из которого он пил? Лукьянов не стал бы их прятать. Сунул бы под стол, или за печку, или в какой-нибудь угол, да и ладно. Но нет. Значит, их унес убийца – вместе со своим стаканом. Определенно на бутылке были его отпечатки, как и на его стакане и, очевидно, на стакане Лукьянова. То ли взялся за него случайно, то ли менялись они с Лукьяновым потом стаканами, ведь когда хорошо примешь, уже не больно-то важно, из чего пьешь. Он мог бы вытереть и бутылку, и посуду, но решил не рисковать. И унес. А выбросил небось в речку Заманиху или где-нибудь в лесу закопал, поди теперь сыщи!
Да, убийца очень старался уничтожить даже самые мало-мальские следы, которые могли бы привести к нему. Но самим этим старанием он проложил для оперативника Бушуева один важный, четкий след. Ведь чтобы позаботиться об уничтожении отпечатков пальцев, надо знать, что они вообще остаются и что их будут искать. Хотя, положим, в наше время это ни для кого не секрет. Детективы вон полны описанием разных дактилоскопических экспертиз. И если Заманиха никак не подпадала под статистику, согласно которой в Советском Союзе самая читающая публика в мире (в сельмаге аж два года назад вообще закрыли книжный отдел по причине полной невостребованности какой бы то ни было литературы), то газеты здесь все-таки читали, радио слушали и телевизор смотреть очень любили. А по телевизору фильмы про расследования частенько показывают. То есть про отпечатки пальцев знают многие.
А вот насчет вскрытия и подробного исследования содержимого желудка… Между последним ужином Лукьянова и его гибелью прошло не более получаса, за это время пища еще не успела перевариться. Учесть это мог не всякий, а только человек сведущий. В понимании Бушуева таким сведущим мог оказаться только свой. Сотрудник органов. Мент. На худой конец – бывший мент.
И он находился, конечно, в приятельских, даже товарищеских отношениях с Лукьяновым – тот ни за что не впустил бы кого попало в сберкассу во время дежурства, даже если бы остро приспичило выпить, а в руках у ночного гостя оказалась бы бутылка с «Тремя семерками». И он был очень хитер, предусмотрителен, осторожен, этот неизвестный!
И все-таки…
Бушуеву казалось, что завеса тумана, которой окутано почти всякое преступление в начале расследования, постепенно начинает рассеиваться и из него выступает фигура, которая приобретает все более четкие очертания. Вот только лица неизвестного человека пока не было видно. Но Бушуев всматривался все напряженнее, и с каждым мгновением скользящие, плывущие черты все более определялись. Беда только в том, что Бушуев не мог бы положа руку на сердце признаться, что на самом деле видит это лицо. Скорее всего он его просто представлял. Как бы создавал в своем воображении.
Бушуева трудно было за это винить. Дело в том, что в Заманихе жил человек, который идеально, по всем статьям, укладывался в придуманную Бушуевым схему совершения преступления. Он был умен, хитер, силен, хладнокровен, он был в отличных отношениях с Лукьяновым – оба увлекались рыбалкой и гонками на мотоциклах, и именно ему в первую очередь убитый милиционер открыл бы двери сберкассы. Более того – он некогда работал в милиции. Всего лишь шофером, но все-таки…
Звали этого человека Петр Манихин. Да-да, тот самый Манихин, из-за которого Бушуев готов был заложить душу дьяволу, только чтобы его посадить.
Но…
Вот именно. Здесь существовало одно «но». А вернее, два. У Петра Манихина имелось алиби практически на всю ночь, во время которой было совершено убийство, это раз, а во-вторых, ни следа, ни полследа его пребывания в сберкассе обнаружено не было.
АВГУСТ 2001 ГОДА, НИЖНИЙ НОВГОРОД
С фельдшерами не везло жутко, и уже второй день… Кардиологам и бригаде интенсивной терапии положено по два фельдшера, но, считай, не было ни единого! Кто в отпусках, кто не вышел на работу по разным причинам – как уважительным, так и не очень. Первые сутки своего дежурства на родимой «Интенсивной терапии» Александр вообще работал один. Ася Ивановна ни свет ни заря позвонила практически в состоянии полной клинической смерти и выкрикнула в трубку, что ночью в ее квартире на первом этаже неизвестные хулиганы побили все окна вдребезги, и решетки не помогли, потому что вандалы тыкали сквозь прутья палками! То есть придется сидеть и ждать вызванного стекольщика. Поужасавшись, Александр заверил боевую подругу в своей полной самодостаточности и отпустил ее с миром на столько дней, сколько понадобится для полного остекления окон. И отправился по вызовам…
Если абсолютно честно, в этот день ему так и не удалось свалиться с ног от усталости. Население Нижегородского района города Нижнего Новгорода словно бы объявило общую забастовку болезням. «Хворям – нет!» – дружно сказало население.
Подобные начинания готов приветствовать всякий врач, особенно со «Скорой», особенно если ему предстоит дежурить двое суток подряд, а на третьи срываться с места и лететь в какие-то экзотические края…
Дальний Восток для Александра так и остался фантастической землей чудес – благодаря книжкам «Дерсу Узала» Арсеньева и «Тихая бухта» Нагишкина, а также «Амурским сказкам» с иллюстрациями художника Павлишина. Дальше Свердловска, то есть Екатеринбурга, он никогда на восток не заезжал, поэтому с готовностью согласился исполнить просьбу, нет, мольбу «бронзовой маски». Он почувствовал себя враз Димкой и Шуркой из этой самой «Тихой бухты». Мальчишкой! И возникла перед глазами картина, как он бредет по тайге по пояс в высоких узорчатых папоротниках, а с дерева над ним свешиваются лианы лимонника, увешанные рубиновыми ягодками, и качаются черные шарики элеутерококка, а из-за настоящего бархатного дерева смотрит пристальным желтым глазом настоящий уссурийский тигр…
Ну, с тигром был уже полный бред. Тем более что человек, которого Александру предстояло отыскать, жил вовсе не в глухой тайге, а близ города Хабаровска, в небольшом поселке с прозаическим названием Третий Воронеж. Этот человек был единственным в стране, а может быть, и в мире исследователем, занимающимся «самопроизвольной интоксикацией организма и путями ее устранения».
Так называлась тема его докторской диссертации. На это название Манихин наткнулся в Интернете, там же называлась фамилия автора – Андронников – и сообщалось, где он живет. Домашний адрес указан не был. Манихин пытался найти его по телефону, через справку, однако выяснилось, что на Третьем Воронеже несколько недель повреждена линия, а когда ее восстановят, неизвестно. Впрочем, от телефона тут было бы мало проку, врачи по телефону не лечат, тем паче такие уникальные болезни. К ним надо ехать на прием… но как пуститься в путь с таким лицом?!
Манихин совершенно определенно признался, что ему гораздо легче пустить себе пулю в лоб, чем позволить увидеть себя кому-то постороннему. Десяткам, сотням посторонних: ведь дорога – это встречи! Не в скафандре же лететь. Гораздо проще привезти доктора сюда, в Нижний, пусть на месте определит, в чем причина заболевания.
Никто из тех троих, кому Манихин доверял абсолютно и безоговорочно, не мог оставить его и отправиться в эту очень дальнюю поездку, которая могла закончиться и неудачей. Почему выбор «бронзовой маски» пал на него, Александра? Он по-прежнему терялся в догадках, чем уж так поразил Манихина на берегу озера – своим наплевательским отношением к деньгам, что ли? Но на самом деле он оказался не таким уж бессребреником, потому что главным доводом в пользу этого путешествия оказался обещанный гонорар в десять тысяч долларов.
Это была сумма не менее фантастическая, чем те самые желтые тигриные глаза, поблескивающие из-за бархатного дерева. Десять тысяч долларов… Для вечно безденежного доктора со «Скорой» это практически то же самое, что десять миллионов баксов, – слишком огромная сумма, чтобы от нее можно было вот так, за здорово живешь, отказаться. В этом случае она достанется кому-то другому. Кто-то другой пролетит на самолете через всю страну до Хабаровска, кто-то другой совершит сказочное путешествие. Почему другой?! Нет, это сделает он, Александр Меншиков. Коли выпал фарт, его надо сразу хватать за хвост, как говорил один старый врач.