Его вдруг затрясло от гнева, смятения и всепоглощающей паники. Черты на картине были размытыми, но все высшее общество знало, что его держали в темнице, прикованным к стене, и каждый, кто посмотрит на этот шедевр, наверняка подумает о нем, о Яне.
Она играла на его страхе, а теперь решила публично продать его, чтобы выручить денег. Поползут слухи, и скоро вся страна будет знать, что Виктор Бартлетт-Джеймс создал эротическое полотно по образу Яна Уэнтворта, пленника.
Фэйрборн положил руку ему на плечо.
— Ян…
Тот инстинктивно отпрянул, отстранился.
— Она сделала это, — хрипло прошептал он, сцепив зубы и сжав руки в кулаки. — Она сделала это со мной.
Голоса вокруг стали громче; начались торги.
— Это… это
Я почти пять дней его не видела. Мама держала меня дома, чтобы я ей помогала, причитала, как она страдает от холода. Я боюсь за него, когда он один. Большую часть времени я сижу там, просто чтобы послушать, как он говорит. Иногда я смеюсь над его историями, иногда сама ему что-нибудь рассказываю, даже когда вижу, что он не понимает. Я начинаю думать, что нужна ему больше, чем кому-либо…
Сорок пять мучительно долгих минут он добирался до ее городского особняка. Запруженные улицы принуждали кучера буквально ползти по городу, и в какой-то момент Ян чуть не выскочил из экипажа, чтобы пойти пешком. В конце концов, он решил употребить это время во благо: подумать, сосредоточиться и успокоиться, чтобы при первом же взгляде на смазливую, вероломную леди Чешир не выместить на ней свой гнев не подобающим джентльмену образом.
Фэйрборн был прав. Он сам начал эту войну, и Виола просто защищалась, причем защищалась ожесточенно. Не такой он был человек, чтобы причинять физическую боль ей или любой другой женщине, но она познает его гнев. Посвятив почти целый час размышлениям об унижении, которому его только что подвергли, Ян пришел к выводу, что Виола, по всей видимости, это предвидела. Она не могла не догадаться, что он приедет на аукцион, и теперь поджидала его у себя дома, наточив острые когти и приготовившись к прыжку.
Виола Беннингтон-Джонс. Виктор Бартлетт-Джеймс. Господи, как он не догадался раньше? Но мыслимо ли, чтобы леди занималась вульгарным искусством? Кто мог такое предположить? Впрочем, опять же, объективно говоря, ее работу нельзя было назвать посредственной ни в плане предмета, ни с точки зрения мастерства. В том, что создавала Виола, чувствовалась истинная красота и талант, превозмогающий пошлость. Вероятно, именно поэтому ее картины так высоко ценились. Кроме того, это объясняло, почему Бартлетт-Джеймс так тщательно хранил тайну своей личности. Виола не могла признаться в таких художественных подвигах и ожидать, что ей позволят жить и воспитывать ребенка в высшем обществе. Но знал ли об этом ее покойный муж? Ян не мог припомнить, когда работы Бартлетта-Джеймса впервые появились на сцене: пока Виола была замужем за лордом Чеширом или после смерти барона? Вот какие мысли терзали Яна, и чем дольше он сидел в душном экипаже, тем больше росло его беспокойство и тем больше появлялось вопросов, ответов на которые он хотел добиться сегодня же ночью.
Наконец они свернули на подъездную аллею и остановились у ярко освещенной парадной двери леди Чешир. Ян выскочил из экипажа в ту же секунду, как тот остановился, взбежал по каменным ступеням, перепрыгивая две за раз, и постучал по огромной двери тяжелым медным молоточком. Несколько мгновений спустя дверь приоткрылась и в проеме показалось удивленное лицо горничной.
— Герцог Чэтвин к леди Чешир, — сказал Ян и удивился, что его голос звучит гораздо тверже, чем когда он уезжал из клуба.
Девушка, которой на вид не было и шестнадцати, присела в реверансе и подняла на Яна загоревшиеся глаза.
— Сэр, леди Чешир нет дома.
Разумеется, она дома. Наверное, прячется от него, и девчушка, вероятно, об этом знает. Неимоверным усилием воли Ян удержался от того, чтобы вломиться в дом и броситься лично обыскивать комнаты.
Стараясь быть обаятельным, он улыбнулся и ответил:
— А я думал, что она меня ждет. Не могли бы вы уточнить у слуг?
Горничная насупила густые брови.
— Я… прошу прощения, ваша светлость. Я уверена, что ее нет, но, может быть, вы хотите поговорить с мистером Нидэмом?
Дворецкий Виолы. По крайней мере, он получит конкретные ответы.
— Было бы чудесно, благодарю вас.
Девчушка смерила его взглядом и, видимо решив, что он не слишком грозный, открыла дверь шире, чтобы он мог пройти в дом.
Первыми на глаза Яну попались картины, целые штабеля рам, выставленные у одной из стен ярко освещенного вестибюля.
— Леди Чешир все это перевозит? — спросил он, выдавливая из себя добродушный тон и, как он надеялся, неотразимую улыбку.
Девушка замялась, бросила взгляд через плечо, потом снова на герцога.
— Послезавтра мы уезжаем за город. Это картины, которые леди Чешир забирает с собой.
— Уезжаете за город? — переспросил Ян, не умея скрыть тревогу и острое любопытство.
Горничная закусила губу, испугавшись, что сболтнула лишнего.
— Да, но я думаю… думаю, вам лучше поговорить с Нидэмом, сэр. Пожалуйста, подождите здесь.
Быстро сделав реверанс, она повернулась и стремглав помчалась по коридору.
На третьей кипе Ян задержался дольше. В пяти золоченых рамах помещались портреты, и он предположил, что это портреты родственников. С первой же картины на Яна взглянули и заставили содрогнуться знакомые лица — все три сестры, серьезные и задумчивые, и среди них Виола, такая юная и растерянная. Герцог отодвинул портрет с глаз долой.
На двух следующих полотнах были изображены люди, которых Ян не знал. А вот далее следовал замечательный семейный портрет Виолы с младенцем и мужем, лордом Генри Крессуальдом, бароном Чеширом, мужчиной вдвое старше нее и таким отталкивающим с виду, что Ян остолбенел. Он все смотрел на картину, не в силах представить, что Виола могла выйти замуж за такого джентльмена: тощего до безобразия, с глубоко посаженными глазами, длинным, заостренным подбородком, реденькими подкрученными усиками и огромными ушами, которые он пытался прикрыть скудными, намасленными волосами, зачесанными от самой макушки к мочкам.
Завороженный, даже немного напуганный, Ян перевел взгляд на Виолу, которая на картине выглядела не старше двадцати. На лице ее играла даже не улыбка, а намек на нее; красивые волосы были подняты в высокую прическу, выразительные глаза смотрели сосредоточенно. Одетая в скромное голубое платье, Виола стояла рядом с сидящим мужем, опустив одну руку ему на плечо, а другой прижимая к себе закутанного в пеленки младенца. Они были поразительной парой, во всех смыслах, в каких не должны были быть, и на несколько мгновений в Яне проклюнулась грусть и сочувствие к молодой женщине на портрете.
Ян встряхнулся. Сама виновата. Он еще не набрал достаточно силы, чтобы ходить без посторонней помощи, а она уже выскочила замуж за человека из более высокого круга, покинула Уинтер-Гарден и отреклась от своего темного прошлого. Сочувствия она от него не дождется. Она знала, что делает, так пусть теперь расплачивается. С этой мыслью Ян потянул раму на себя и открыл последний портрет из группы.
Первым впечатлением была необычайная яркость красок — все оттенки жгучего красного и сверкающего голубого, сливавшиеся в портрете мальчика лет четырех, одетого в короткие штанишки, чулки и бархатную курточку, застегнутую до самых рюшек белого воротника. Малыш стоял, торжественно вытянувшись, на фоне массивной лестницы, каждую ступеньку которой отмечала ваза, наполненная цветущими красными розами. На первый взгляд ребенок очень походил на Виолу, особенно умным, проницательным взглядом и застенчивым наклоном головы. Но, сосредоточившись наконец на чертах лица, Ян уловил что-то знакомое.
Прищурившись, он стал изучать оттенок каштановых волос ребенка, его прическу, форму его светло-карих глаз, линии щек и подбородка. И поскольку у мальчиков в четыре года черты лица еще не становятся зрелыми и определившимися, будь на нем платье, как у девочек, и ленты в волосах, он бы сошел за сестру Яна в его возрасте.
Он выглядел как Айви. Он выглядел
Он был очень беспокойным сегодня, метался, бормотал что-то несвязное и так сильно дергал цепь, что я боялась, как бы он не сломал кости на запястье. И все же я не перестаю со страхом думать о том, что станет с моей жизнью, если я помогу ему сбежать. Мое будущее кажется таким же безрадостным, как и его…
Виола стояла у окна в зеленом салоне герцога Чэтвина, глядя на густую листву сада, темный массив которой лишь кое-где разбавляли лунные блики. День прошел в сборах. Она раздавала слугам указания, писала письма и занималась последними приготовлениями перед отъездом. Но как только аукцион закончился и мистер Дункан сообщил ей, что картину купил Лукас Вольф от имени Яна, она поехала к нему.