А потому я смиренно молю вас соблаговолить объяснить ей, почему подобные приобретения невозможны без совета со мной. Она же вместо того, чтобы внять моим словам, потребовала от меня показать ей счета и книги».
Рэннольф откинулся, смеясь, и посмотрел на Темрика.
– Можешь себе представить, какой у него в эту минуту был вид? – спросил он, а затем продолжил чтение.
«Довольно уже того извращения, что она умеет читать и писать. Не разрешайте ей гневить Господа, вмешиваясь в то, что всегда было мужским делом. Два десятка и еще почти десять лет я был верным слугой вашего семейства, и вы знаете меня, как аккуратного человека, умом и сердцем своем заботящегося о ваших лучших интересах. Никогда ни вы, ни ваш отец не считали необходимым сомневаться в моих способностях вести книги и записи в Грэстане.
Смиренно буду ожидать вашего ответа и решения по поводу этого дела. Ваш преданный слуга Хьюго, сын Вальтера, казначей и ризничий Рэннольфа Фиц-Генри, лорда Грэстана».
Лорд Рэннольф взял другое послание. На восковой печати не было никакого изображения, так как у Ровены не было ни доступа к его печати, ни времени заказать свою. Он подержал лезвие ножа над жаровней. Разогретая сталь быстро пронзила воск. Это простое движение снова разбудило преследовавшее его воспоминание о той ночи любви с молодой женой.
Он вспыхнул, охваченный неожиданным жаром. Словно это было прошлым вечером, а не месяц назад, он снова почувствовал прелесть ее тела. Затем вспомнил выражение глубокой обиды в ее глазах, когда он уходил. Нож выскользнул из его рук.
– Рэннольф?
– Я глупец, брат, – ответил он, поворачиваясь, чтобы посмотреть на своего старшего брата. – Мне не следовало снова жениться.
– Ты уже говорил это, – мягко откликнулся Темрик и добавил, немного помолчав. – Она хорошая женщина.
– И ты знаешь об этой добродетели только потому, что один единственный раз проехался с ней? – Сарказм Рэннольфа был просто Убийственным.
– Так же, как и ты знаешь об этом после твоей «проездки» с ней.
Он вздрогнул, словно от удара.
– Черт, – прошептал он. Как обычно, его брат попал прямо в точку, как ни была горька эта правда. На мгновение повисло тяжелое молчание, после чего он произнес: – Темрик, не покидай меня, ты мне нужен. Что такого предлагает тебе твоя мать, что не предложил тебе я за эти прошедшие годы?
В смехе его брата прозвенела горькая ирония.
– Уж, конечно, не сердечную боль и не работу, которые были бы связаны с теми владениями, что ты пытаешься навязать мне. Возможно, я не успел бы еще осесть по-настоящему, а ты бы уже искал мне жену. Но кто знает, – добавил он, пожимая плечами, – может быть, жизнь возле моей матери окажется мне не по вкусу, и я снова приду клянчить у тебя под дверью.
– Подумай об этом еще раз. Эти владения находятся в Нормандии.[9] Там ты мог бы начать все заново, если тебе хочется, чтобы соседи не знали твое прошлое.
– Нет, Рэннольф. Мой ответ на это предложение не изменился за последние семнадцать лет. Оставь все, как есть.
– Я не могу. Ты же не купец, не торговец – ты воспитан, как рыцарь – так же, как и я. Наш отец хотел, чтобы эти земли принадлежали тебе – точно так же, как хотел, чтобы часть наследства принадлежала Гилльяму.
– Ты пытаешься говорить устами умершего человека.
– Да, пусть он мертв, но ведь я жив. Почему ты не хочешь принять то, что тебе предлагаю я?
Гневные золотистые огоньки загорелись в глазах его брата, от чего их обычный карий цвет, казалось, запылал.
– Если бы наш отец хотел, чтобы я был не только непризнанным ублюдком-сыном, то вспомнил бы обо мне. – Он вскочил на ноги и бросился вон из шатра.
Рэннольф уставился на кусочек пергамента, который все еще держал в руках. Как ни нуждался он в Темрике, однако не мог больше заставлять его принять свое предложение, как не мог забыть про обиду, которую нанес своей жене в ту ночь. Наконец, лорд Грэстан открыл письмо и принялся читать.
«Мой высокочтимый лорд и муж! С сердцем, полным трепета, в день одиннадцатый марта года тысяча сто девяноста четвертого от Рождества Господа нашего, спешу написать вам. Весь последний месяц я была очень занята, продолжая знакомиться с Грэстаном. Ваши люди оказывали мне в этом деле всяческую помощь. Мы смиренно надеемся, что вы будете довольны увидеть все, что мы сделали, когда, милостью Господа нашего, вы сможете, наконец, вернуться к нам.
Вскоре после моего приезда сюда я узнала, что имеется большая нехватка съестных припасов. И потому просила сэра Гилльяма приобрести у местных купцов все, что было для того необходимо…»
Он быстро пробежал список покупок с указанной ценой. Все приобретения казались разумными, цены – умеренными. Он был просто поражен, что в замке не хватало стольких необходимых запасов.
Рэннольф нахмурился. Возможно ли, что истерические письма Хьюго – всего лишь попытка скрыть свою халатность, а вовсе не его обычная помпезная ревность? С одной стороны, трудно было представить, что так может поступать верный и преданный человек, но с другой, что плохого может выйти, если за его работой проследит новый глаз? Вот только вопрос, по силам ли окажется жене подобная работа?
Он снова взглянул на ее письмо. Почерк у Ровены был мелкий, очень аккуратный, без каких-либо завитушек или приукрашений. Покупки были тщательно перечислены, с подробным указанием веса и цен. Несомненно, она где-то училась вести учет расходов.
«…Когда я спросила сэра Гилльяма о причине такого положения, он мне сказал, что является вашим управляющим совсем недолго и поэтому ничего не знает об этом. Затем он посетил ваши многочисленные владения, дабы узнать, платили ли они подати и контрибуции за прошлый год, чтобы можно было вести точный учет. В то же время он просил ваших управляющих-бейлиров прикинуть, какова будет ваша доля в будущем урожае, ибо посевы выросли уже настолько, что подобные подсчеты уже можно сделать…»
Как странно. Судя по тому, что сообщал Гилльям, именно она просила его отправиться за точными сведениями. Ее же слова звучали так, будто это была идея самого мальчика. В чем же дело: Ровена просто добра или скромничает?
«…Вот почему крайне смиренно молю вас позволить мне входить в ваши кладовые и сокровищницы, чтобы произвести необходимые подсчеты. Если же вы сомневаетесь в моей способности сделать это, то я рада буду сообщить вам, что мать-настоятельница монастыря нередко поручала мне работать вместе с ее келаршей,[10] и я находила в подобном занятии величайшее удовлетворение. Здесь, в Грэстане, все мы желаем вам удачи и Божьей помощи в ваших предприятиях и молимся, чтобы вы возвратились к нам так скоро, как захочет этого Господь Бог… Остаюсь Ваша покорнейшая служанка и жена Ровена, леди Грэстан».
Его глаза остановились и задержались на слове «покорнейшая». Она использовала это слово, чтобы посмеяться над ним и напомнить ему о том, как он отверг ее. Пальцы лорда Грэстана вонзились в овчинный мех, а в животе, казалось, что-то перевернулось при мысли о надменности этой женщины. Но пониже подписи находилась еще приписка, сделанная ее рукой:
«Я должна благодарить вас за сэра Гилльяма, за то, что он оказывает помощь во всех моих трудах. Он всемерно поддерживает мои начинания и всячески заботится о процветании и приумножении всего, что принадлежит вам. Хотя нам здесь и не угрожают опасности, которые могли бы потребовать помощи его сильной руки, но те вызовы судьбы и столкновения, с которыми ему пришлось повстречаться, всегда заканчивались в нашу пользу. Также все ваши бейлиоры просят передать вам, что суждения его разумны и принимаются с одобрением».
Ярость снова охватила его. Эти так тщательно подобранные слова не могли скрыть ее истинных намерений. Она поддразнивала его, притворяясь будто любит его брата, чтобы отомстить ему за грубое обращение с ней в их первую брачную ночь. Рэннольф швырнул письмо в жаровню. Пергамент вспыхнул, распространяя вонючий дым.
Потребовались три меха с вином и целая неделя времени, чтобы забылся горький привкус ее слов. Когда же он достаточно пришел в себя, чтобы написать ответ, то составил письмо сэру Гилльяму и отправил Темрика в Грэстан, дабы тот был там его глазами и ушами.
К последней неделе марта замок и прилегающие к нему постройки были старательно вычищены и отремонтированы. Даже конюшни и амбары были тщательно выметены и вычищены скребками, на них настелили новые крыши из соломы и побелили стены. Кладовые, когда-то недоступные, были чисто подметены и наполнены только что приобретенными съестными припасами.
Редко проглядывающее днем солнце освещало будуар-светлицу, согревая комнату; казалось, под его лучами нарисованные птички становились живыми, как бы собираясь взлететь. Ровена смотрела во двор, ожидая появления Хьюго. Около конюшен бродили, разгребая землю, куры, громкое гоготанье гусей доносилось от внутренних ворот. С нарастающим нетерпением Ровена прошлась по комнате. Минуло уже полчаса тех пор, как она послала за Хьюго. Сэр Гилльям и Темрик были поглощены разбором, обсуждая осаду Ноттингема. Брат ее мужа сидел, развалившись, на одном из маленьких стульев, вытянув перед собой длинные ноги. Его любимая охотничья собака-волкодав лежала, свернувшись в клубок у ног рыцаря, и хвостом своим размеренно ударяла по полу от удовольствия, что она была рядом с хозяином, адъютант Рэннольфа неподвижно застыл около камина. На нем все еще были кольчуга, плащ и высокие сапоги, словно он не собирался долго задерживаться в замке.
– Миледи, вы звали меня? – Облаченный в свой лучший наряд и подпоясанный дорогим, украшенным драгоценными камнями поясом, Хьюго картинно замер у самой двери. На его лице застыла нетерпеливая усмешка, лысая голова была высоко поднята, и весь его вид не оставлял никакого сомнения в том, что он постарался оттянуть свой приход как можно дольше. Хьюго заглянул в комнату и увидел Темрика. – А, так вы получили ответ!
– Входите, – коротко ответила Ровена и, не ожидая, последует он ее приглашению или нет, уселась напротив молодого рыцаря.
Адъютант вынул сложенный кусочек пергамента.
– Это послание написано милордом к его управляющему…
– Ха, так он даже не написал вам миледи – прервал его казначей.
– Достаточно, – стальная нотка в голосе сэра Гилльяма тут же заставила Хьюго замолчать.
– Однако, – продолжал Темрик, – милорд просил первую часть письма, в которой речь идет о ваших просьбах к нему, зачитать в присутствии казначея Хьюго, чтобы избежать возможных недоразумений. Вторая часть письма – это личное послание к сэру Гилльяму. – Он вручил юноше запечатанный пергамент, а затем отступил и встал за стулом молодого рыцаря. Выражение его лица оставалось, как всегда, непроницаемым.
– Прочитайте мне, миледи, – неграмотный управляющий Грэстана передал письмо Ровене. Она все еще не могла понять, почему муж поручил такой важный пост, который несомненно, требовал по крайней мере грамотности, человеку, не умеющему ни читать, ни писать. Молодой рыцарь чувствовал бы себя гораздо более уверенно в роли кастеляна какого-нибудь маленького имения.
Ровена приняла письмо, открыла и расправила пергамент, потом принялась читать:
«Мой брат и управляющий, Гилльям Фиц-Генри, приветствую тебя…» – Крупный и ровный почерк читался очень легко, даже несмотря на то, что слова круто загибались вниз. Интересно, он сам это написал или же это рука писаря? «Я надеюсь, что послание мое найдет тебя в добром здравии – так же, как нашло меня твое письмо. До моего сведения дошло, что миледи вела разговоры с местными купцами и торговцами, дабы закупать некоторые припасы для нашего замка. Некоторым лицам угодно заставить меня поверить, что ты позволил ей подобную свободу без всякой на то надобности. Если же, по твоему мнению, покупки эти разумны, миледи имеет на то полное право.
Если миледи, моя жена, желает проверять счета и книги, да будет так. Для исполнения этого я приказываю моему казначею и хранителю платья дозволить миледи свободный доступ к его записям».
Хьюго ахнул.
– Нет, вы исказили текст письма в свою пользу. – Он выхватил пергамент из ее пальцев и быстро пробежал письмо глазами. – Нет, милорд, не может этого быть! – возмущенно воскликнул он, словно его лорд и хозяин действительно сидел перед ним в комнате, а не был так далеко от них на севере. Затем, понимая тщетность своих усилий, он сунул письмо обратно в руки миледи. – Никогда, – заикаясь и брызгая слюной, с трудом выговорил он, – никогда ни лорд Генри, ни лорд Рэннольф не подвергали сомнению мою работу. А теперь вы, всего лишь женщина…
– Тем не менее, Хьюго, – прервал его ворчливый голос Гилльяма, – ты слышал приказ моего брата.
Все еще возмущенно заикаясь, казначей обвел их яростным взглядом.
– Я сделаю, как вы требуете, только потому что милорд приказывает мне, но на определенных условиях. Вы войдете в сокровищницу только в моем присутствии, так чтобы я был уверен, что вы не испортите мои многолетние труды. Я не допущу никаких клякс, не позволю вам из-за вашей неуклюжести оторвать ни один обтрепанный уголок страницы. Точно так же я не разрешаю вам менять ни единой цифры или делать какие-либо иные записи. Никакая другая рука, кроме моей, не будет писать в конторских книгах. – Он выскочил из комнаты, бормоча себе под нос, что, должно быть, наступает конец света, если муж разрешает жене заглядывать в его книги.
Молодой рыцарь, глядя вслед удаляющемуся казначею, коротко и удивленно рассмеялся.
– Никогда не знал, что у него может быть столько страсти. В письме есть еще что-нибудь?
– Да.
Она открыла пергамент и вновь принялась читать:
«…Осада здесь продолжается так, как мы и ожидали. Ноттингем – такая же неприступная твердыня, как и любой замок в Англии. Сюда прибыли машины из Лестера и Виндзора, и люди со всех концов королевства. Несмотря на это, мы все еще сидим и ждем, ибо не в силах разгрызть этот твердый орех и выцарапать из него прогнившую и ядовитую сердцевину.
Король наш, да хранит его Господь, вновь вернулся к нашим берегам. Мы надеемся, что скоро он будет в Ноттингеме, чтобы привести наши усилия к желаемой цели. Пали и Мальборо, и Ланкастер. Говорят, что коннетабль[11] замка горы Святого Михаила[12] умер от страха, узнав, что возвратился его король. Ни Тикхэм, ни Ноттингем так просто не возьмешь.
Надеюсь также, что брак мой не оказался для тебя чрезмерным бременем. Пожалуйста, прости меня за то, что я так неожиданно прислал к тебе такую сварливую мегеру…»
Она остановилась, лицо ее пылало.
– Возможно, ты хотел бы сам закончить чтение… – Ровена протянула ему письмо.
Гилльям отмахнулся.
– Читать? Только не я! Вы же знаете, у меня на это нет никаких способностей – мои глаза начинают косить, стоит только мне увидеть буквы. Заканчивайте письмо, миледи.
Глаза его вовсе не косили – напротив, они горели лукавым весельем. Она покашляла.
– М-м… – Ровена заколебалась, пробегая глазами жалобы мужа на то, что его принудили к браку с ворчливой спорщицей.
– Я не совсем хорошо могу разобрать слова – чернила расплылись… – сказала она с лицом, все еще пылающим от смущения. – Он кончает письмо: «Твой брат и лорд, Рэннольф Фитц-Генри, лорд Грэстан».
Ровена положила пергамент на стол и внимательно посмотрела на Гилльяма. Его улыбка ясно говорила ей, что тот не поверил ее словам. Она перевела взгляд на Темрика, который привез это письмо. Как обычно, черты его лица казались высеченными из камня.
– А ты, Темрик, как ты поживаешь?
– Я, миледи? – От этого вопроса брови его взлетели на лоб чуть ли не до самых волос.
Молодой человек расхохотался.
– Да у него просто треснет лицо, если он заговорит!
Темрик что-то тихо пробормотал и устремил на молодого рыцаря выразительный взгляд: