Замужество и деньги, Франция и Шотландия, деньги и замужество…
Апатично раскладывая пасьянс (мысли мои были заняты все теми же неотвязно мучившими меня проблемами), я услышала, как дамы щебечут и хихикают над только что принесенным пакетом. «Идите сюда! — раздраженно крикнула я. — Над чем вы там смеетесь?»
Екатерина Грей, выступив вперед на коротких ослиных ножках, с реверансом протянула переплетенный в красную кожу томик и уставилась на меня пустыми желтыми глазами. Пусть она мне кузина, семейного духа в ней ни на грош! А еще выставляет себя ближайшей родственницей, похваляется правами наследницы и при всяком случае норовит уязвить. Я оскалилась.
— Доставили книги, — сказала она своим омерзительным школярским голоском, точь-в-точь как у покойницы Джейн. — Вот эта — из Женевы. Против Вашего Величества.
— Что? Против меня?
— Полоумный шотландец, изгнанный с родины, напыщенный пустозвон, бродячий проповедник, госпожа, — поспешно вмешалась Кэт Кэри, которая всегда замечала, что Екатерина хочет меня задеть, — жалкий попик по фамилии Нокс выпустил совершенно смехотворный памфлет…
Анна Уорвик поторопилась ее поддержать:
— С нелепейшим названием «Первый зов трубы против чудовищного воинства женщин…»
— Женщин?! — вскричала я.
— Нет, мадам, — наставительно пояснила Екатерина, — даже не против нас, членов королевского рода, но исключительно против королев…
Членов королевского рода? Во мне закипала злость. Осторожней, кузина, не заносись!
Я схватила книгу.
— Так что он пишет?
Екатерина не могла смолчать:
— Пишет, что владычество женщин противно природе, мало того, противно Божьей воле…
Я взорвалась:
— Значит, и я, и моя сестра, и все мои сестры-королевы по всему миру — значит. Господь со своим Провидением ошибся в нас?
Я бросила карты Екатерине в лицо, книгу — в огонь.
— Глупец! Этот человек — глупец!
Конечно, глупец! Как бы я стала королевой, если б не по воле Бога, который избавил меня от сети ловчей и от словесе мятежна и сквозь тьму опасностей привел на этот трон?
Но вот она снова, эта вечная песня советников и ухажеров: я не могу править, мне нужен мужчина.
К чертям собачьим!
Екатерина вцепилась в эти дурацкие доводы, словно терьер в крысу, и продолжала вещать.
— Он говорит, — нудела она, — в природе лев не склоняется перед львицей, как и любой другой зверь, но петух главенствует над курицей, баран над овцой, самец над самкой. Власть королевы разлагает мужчин, ставит их ниже скотов! — Она помолчала. — Но если Ваше Величество выйдет замуж…
— Господи Иисусе! — возопила я в ярости. — Придержи свой дерзкий язык. Еще одно слово, и, клянусь, я отправлю тебя в Тауэр!
Власть королевы разлагает мужчин…
— Я тебя разлагаю, Робин? — спросила я, кокетливо надувая губки.
Робин был из тех, кто за словом в карман не лезет.
— Разлагаете меня, мадам? Хорошо бы! Да я и мечтать не смею о подобном счастье!
Хоть один друг у меня есть! И чем больше умножались мои заботы, тем больше он доказывал свою дружбу. Когда я возвращалась после заседания совета, наморщив от тревоги лоб (Шотландия, Франция, деньги, брак, наследование — мысли вертелись в голове ловящими свой хвост кошками), он ждал вместе с егерями, его светлое лицо и лучезарная улыбка манили к себе приветным маяком после долгих часов с их старыми серыми сиятельствами, после долгих часов раздумий, сомнений, компромиссов.
В то лето…
Вы меня осуждаете?
Выслушайте сперва, как все было, как легко, как сладостно…
Потом, если хотите, осуждайте.
«Охота, — убеждал Робин, — единственное противоядие от государственных забот, от долгих часов в жарко натопленных, дымных комнатах, от поздних бесед, когда глотаешь лишь перегретый воздух, ночные испарения и чад догоревших свечей». Так что у него всегда были наготове соколы и гончие, мишени для стрельбы из лука, новый жеребчик или кобыла для Ее Величества.
— Любите своих четвероногих подданных, мадам, — настаивал он, — ибо они все вас обожают и все служат вам верой и правдой!
И я постепенно узнавала тайный мир саврасок и каурок, сивок и буланок, коняшек и клячонок, как он их называл: только в моих конюшнях мы держали больше трех сотен лошадей, не считая боевых коней, курьерских скакунов, запряжных и вьючных лошадей, мулов и турнирных тяжеловесов.
— Едемте, Ваше Величество, — настаивал Робин, будто он — повелитель, а я — горничная. — Мои загонщики видели кабана в молодой роще и оленя с оленихами в дальнем лесу — отсюда скакать час!
— Кому час? — пытала я со смехом. — Нам или тем улиткам, которые плетутся сзади и воображают себя наездниками?
— Мадам, о ком я могу думать, как не о вас?
Когда я выходила с утомительной аудиенции, он был рядом. Когда я входила в присутствие, он был рядом. Когда я просыпалась утром, он был уже на ногах, его паж ожидал у моей двери с вопросом, как я почивала; вечером он не смыкал глаз, пока Парри или Кэт не присылали сообщить, что я отошла ко сну.
Он был не один. Все мои лорды, все послы и посланники, придворные и прислужники до последнего судомоя оказывали мне всевозможные знаки внимания. Как я наслаждалась! Я питалась их обожанием, потягивала его, как сладчайший напиток, и с каждым глотком все больше входила во вкус. Зачем отказываться от этого, становиться собственностью одного-единственного мужчины? Первые герцоги и графы Англии склоняли предо мною колена: наследственный граф-маршал, герцог Норфолк, мой престарелый обожатель Арундел, угрюмый Шрусбери, владетель северо-западных низин, — все боролись за право поцеловать мой мизинчик. Однако звенящий смех Робина, его бурлящее, как шербет, искрометное веселье затмевали все их потуги на галантное ухаживание.
— Лорд Роберт — искусный льстец, — услышала я как-то слова Сесила, сказанные посланнику Габсбургов в паре шагов от меня.
Я рассмеялась. Я понимала: он хотел, чтобы я услышала. Уловила ли я нотку горечи? При всей свой одаренности Сесил не был говоруном, не умел заставить слова скакать и резвиться, парить, взмывать и падать, щекотать ум, ухо, сердце смеющимся весельем, как умел Робин.
Нельзя сказать, что его легкий язык был по душе всем.
«Он слишком много говорит! — ворчал герцог Норфолк. — Его болтовня унижает ваше королевское достоинство, оскорбляет ваше королевское ухо!» Для новичка при дворе юноша был чересчур прямолинеен! Однако, глядя на его бледное, некрасивое лицо с глазами навыкате и оттопыренной, как у всех Норфолков, губой, я понимала его ревность. По крайней мере он говорил открыто, злобно шипя, за спиной же у Робина: «Захудалый дворянчик, выскочка, отродье предателей, плебей!»
Вот она, кровь Норфолков! При моем отце его дед ненавидел «выскочек» Сеймуров, занявших, как он считал, его место возле короля. Но где были Норфолки и Говарды, когда я так в них нуждалась? Поддерживали Марию! Робин — мой друг, верный в самые трудные времена! Он принадлежит мне, не Папе, не отцу, и, уж разумеется, не жене, он самый испытанный товарищ…
Скрипки заиграли вступление к медленной паване. Ритмично вздохнули деревянные духовые инструменты. В другом конце залы я видела Робина: он выступал, яркий, как фазан, в шелковом прорезном камзоле цвета опавших листьев на коричневой атласной подкладке, золотистое перо на коричневом бархатном берете нежно касалось жемчужной серьги в ухе. Он протискивался сквозь толчею придворных, чтобы испросить честь повести меня в танце.
Голос Сесила прозвучал, по обыкновению, тихо:
— Барон фон Брюмер, посланник Габсбургов, спрашивает, как означить положение лорда Роберта при вашем дворе в письмах к императору Фердинанду?
— Лорда Роберта? — Я смотрела, как Робин приближается ко мне своей упругой походкой, улыбаясь особой, только мне предназначенной улыбкой. — Скажите, что он — мой друг.
— Друг Вашего Величества?
Бесцветные глаза Сесила были пусты, почти прозрачны. Дурацкий вопрос! К чему он клонит?
— Разумеется, дражайший секретарь. Кем ему еще быть?
— Не знаю, мадам.
Я отвернулась. Впервые Сесил меня упрекнул, и я не понимала за что.
Разве он не видит наших отношений?
Мы с Робином вместе выросли, вместе пережили трудные годы, вместе пострадали при Марии. Он, как и я, в те ужасные времена и в том же ужасном месте спал в обнимку со смертью. На его глазах увели на казнь отца и брата, на его глазах умер, не вынеся страданий, старший брат Джон, скончалась от горя мать. И он потерял младшего брата, Генриха, последнего из сыновей гордого Нортемберленда, павшего при Сен-Квентине, в глупой войне, развязанной Марией против французов, куда тот отправился в надежде вернуть семейную честь.
Так стоит ли удивляться, что он так влюблен в жизнь, так упоен свободой, так исполнен решимости выжимать каждый день до последней капли, словно виноградину на языке, покуда косточки не взмолятся о пощаде? Теперь, когда наши муки остались позади и засияло солнце, он клялся: раз нельзя вытянуть порванную леску прошлого, забросим удочку в будущее. И раз нельзя остановить солнце, ускорим его движение!
Я холодно взглянула на Сесила, взяла загорелую твердую руку Робина и устремилась к музыке. Робин любит жизнь: жизнь кипит.
Однако в светлых глазах Сесила продолжал таиться невысказанный вопрос.
Если Робин любил жизнь, жизнь тогда любила всех нас.
«Amor gignit amora, nescit ordinum, omnibus idem», — сказал этот великий древнеримский льстец, поэт Вергилий: любовь порождает любовь, любовь не знает запретов, это едино для всех.
Послушайте, позвольте же вас уверить: то было время любви, лето любви, медовый месяц любви…
Подданные любили меня, потому что светлое зерцало небес не омрачалось дымом костров и смрадом горящей плоти. Теперь в своих древних, замшелых часовенках и церквушках из золотистого камня они обращались к Богу на родном языке и знали, что Он их слышит.
А я любила их, любила всех вокруг, кокетничала с Арунделом, с Пикерингом, с послами Филиппа, со сватами из Швеции и Священной Римской империи, я купалась в обожании, принимала поклонение, как богиня.
— И, подобно девственной богине Диане, вы живете ради охоты! — воскликнул галантный фон Брюмер, главный посол Габсбургов, глядя на Робина, как тот подсаживает меня в седло и выстраивает лошадей, всадников, егерей, гончих и ловчих для дневной потехи. День за днем мы охотились по жаре, падали со взмыленных лошадей в далекой чаще, одни, ибо опережали в безумной скачке даже самых быстрых из своих спутников, или подкреплялись вином и сладостями на очаровательной поляне, поодаль от свиты.
По всей Англии стояло дивное лето, перламутровые зори разгорались солнечными днями, а затем, о, как медленно и как печально, огненный шар уходил за горизонт, обещая погожее утро, и ароматные сумерки сменялись звездными вечерами.
Но для меня…
Что вам сказать?
Да, я в совершенстве владела этой игрой в ухаживание, я играла в нее каждым прозрачным вечером, каждой ранней бархатной ночью, когда языки развязывались и каждый тщился превзойти соседа в похвалах моим красоте и уму!
Однако стоило проснуться поутру, а страхи уже поджидали, затаясь в уголке, как верные Екатеринины псы, ее маленькие гончие — и день ото дня они все больше походили на гончих ада.
Мария Шотландская, свадьба, наследники, Франция…
У каждой — зубы рыси, челюсти мастиффа, какая накинется первой?
Они накинулись разом, вцепились клыками все, как одна. Первый курьер в то утро предварил горничную с хлебом и пивом. От его слов в желудке моем начались спазмы:
— Мадам, ваш секретарь Сесил молит о скорейшей аудиенции.
Значит, дурные вести — ничто иное не заставило бы Сесила вторгнуться в мою опочивальню.
Я была уже одета, правда не причесана: волосы в беспорядке лежали по плечам. Но Сесил — особая статья, да и было, судя по всему, не до церемоний. Я кивнула Парри:
— Впустите его.
Серое лицо Сесила, его тяжелая поступь и кипа депеш выдавали тревогу.
— Дурные известия, госпожа. Французский король погиб на турнире — наткнулся при падении на обломок копья. Мария Шотландская стала теперь королевой Франции.
Остался лишь один вопрос.
И королева Англии? Насколько далеко простираются ее амбиции?
Через час мы встретились на совете: я, Сесил и горстка поспешно собранных лордов.
Я сама слышала, как срывается и дрожит мой голос:
— Будет ли она силой оспаривать мой трон?
Лорд Бедфорд тряхнул седою гривой и проворчал:
— Теперь в ее распоряжении все французское войско. А с французским гарнизоном, который уже в Шотландии, в распоряжении матери-регентши…
— Мы в ловушке! — Я повернулась к Сесилу:
— Нападет ли она? И когда?
— Кто знает? — Сесил подался вперед и постучал по столу, требуя внимания:
— Одно очевидно, ваша милость, вам нужно выйти замуж, и без промедления! Покуда вы одиноки и бездетны, ваш трон и наша безопасность висят на волоске — вы даете шотландской королеве прекрасный повод называть себя вашей наследницей.
Теперь все наперебой заговорили о моем браке.
Сесил поднял руку и резко оборвал спор.
— Ее Величество должны сделать выбор, — сказал он почти сердито, — и как можно скорее. Ибо у королевы Шотландской есть другая причина настаивать на своих притязаниях — да, и самая веская из причин!
Я задохнулась:
— Нет! Ведь она же не…
И тут же поняла — да!
— Она будет требовать вашу корону, возможно, даже вторгнется в наши пределы, чтобы завоевать ее не только для себя, но и для своего наследника.
Никто из лордов не шелохнулся.
— Своего наследника? — Я с трудом узнала свой собственный голос.
Сесил яростно кивнул.
— Наши люди донесли, что еще до конца года она произведет на свет мальчишку!
Значит, и в Мариином грязном белье роются, как, я знаю, роются в моем испанские и римские шпионы!
И вновь мучители зажужжали:
— Королева Шотландская беременна?
— А наша королева не замужем!
— Еще до весны…
— Габсбург!
— Эрцгерцог!
— Никаких папистов!..
— Тогда англичанин!..
— Довольно! — завопила я. — Вы разорвете меня в клочья!
— Погодим, милорды, погодим — давайте еще раз соберемся в полдень.
Сесил быстро разогнал всех и приготовился уходить. Но на прощание и он не преминул вонзить мне в сердце кинжал:
— Мой совет, пусть это будет Габсбург, один из эрцгерцогов Священной Римской империи, в противовес Франции. — Он собрал бумаги. — У вас нет друзей, мадам, а кругом враги.
Подумайте о королеве Шотландской!
А я-то считала это игрой, придворным ритуалом, не более? Какая же я дура! Мария Шотландская теперь королева Франции, и к тому же скоро родит? О, Боже, как меня принуждают, как торопят!
Но должна ли я терпеть? Чтобы меня приперли к стенке, выволокли, словно преступницу на казнь?
Нет, я этого не вынесу!
Я не могла ни плакать, ни думать. Вчера я спала плохо, третьего дня тоже. Ужели венчанной голове покоя не видать? Даже Сесил против меня! К чьей же помощи прибегнуть?
Я в сердцах расхаживала по комнате, когда вдруг увидела перед собой дверь и, не раздумывая, вышла.
— Парри, за мной!
Как летящий домой голубь, я, сопровождаемая по пятам Парри и ее пажом, мчалась по лабиринту виндзорских комнат, пока не оказалась перед дверью, которую искала.
— Постучите и ждите меня здесь!
— Эй, есть кто?
— Ваше Величество! — Только отличная выучка помешала слуге выразить все изумление, которое он испытал при виде самой королевы, бледной» и дрожащей, у его порога.
— Где твой хозяин?
— Прочь, болван! Иди, оставь нас, я встречу Ее Величество!
Из комнаты выбежал Робин, отмахнулся от служителей, взял меня за руку и провел внутрь.
Захлопывая дверь, он смущенно указал на чулки и рубаху:
— Извините, мадам, я переодевался.